Излишне, думаю, говорить, что сейчас девочке двадцать три года и за дельфинов она порвет кого угодно. И ее отец тоже.
А теперь — о медузах
Уу-а. Уу-а. Уу-а. Тревога, тревога. Срочное погружение. По телевизору объявили, что этим летом Средиземное море кишмя кишит коварными медузами-извращенками, делающими бо-бо. Это нужно видеть: на пляжах яблоку некуда упасть, пляжники нервно жмутся на бережку, возбужденные чада носятся, размахивая сачками, а на песке растет куча медуз, медузищ и медузочек, и всяк снимает их на телефон, покуда мы бурно протестуем. Что за безобразие! Мы, мать вашу растак и разэдак, приехали отдыхать! Куда смотрит правительство?! Пусть оно немедленно что-нибудь сделает! И правительство делает. То, что умеет делать лучше всего, — появляется на телеэкране и рассказывает нам, как беспокоит его этот феномен, и как к нему непременно будут приняты соответствующие меры, и прочее в этом же роде. Что-что, а брехать наши политики горазды, в этом им нет равных, но сами-то они прекрасно знают, что нич-чего особенного не происходит. Для того они и держат при себе советников, чтоб те им советовали: не стоит, мол, беспокоиться, господин министр, все дело в течениях и в жаре, а это явление сезонное, немножечко терпения, и если нам повезет, уже в сентябре наши студнеобразные сестренки провалятся к себе на дно или еще куда и не будут нам докучать, и все благополучно о них забудут до следующего года, тем более что зимою народ в воду не больно-то лезет. А следующий год — он и есть следующий год. А за ним — еще один. Так что наплюйте.
Я ни разу не слышал — и, признаюсь, удивлен, — чтобы хоть кто-нибудь из наших достойных представителей власти сказал, что эта задача решения не имеет. Что нашествия медуз начались не сегодня и в свое время никто палец о палец не ударил, чтобы их предотвратить, а теперь уже ничего не исправишь, потому что экологическое равновесие пошло псу под хвост из-за потепления моря, неконтролируемого рыбного промысла, бешеной застройки и сброса ядовитых отходов. И все это — прямое следствие нашего эгоизма и нашего же безмерного идиотизма. Когда начинают петь о «соответствующих мерах», никто не говорит правды — что для решения проблемы от нас потребуются жертвы, на которые никто не готов. Или готов? Да неужто? Подонки-застройщики и продажные политики-прилипалы, превратившие испанское средиземноморское побережье в чудовищный муравейник, откажутся от новенькой яхты, побольше, чем у Посеро[59], из-за каких-то там медуз? Или мы, возмущенные граждане, объединимся, проголосуем, вышвырнем их на улицу и отправим за решетку? Или просто взгреем, чтоб своих не узнали? И заново заселим Средиземное море существами, которые лопали себе медуз, а теперь исчезли и оставили дверь хлева открытой, а поле свободным — гуляй не хочу? Может, мы вернем в море тунца, которого четверо жуликов безнаказанно истребляют и продают Японии при пассивном — а когда и при активном — содействии властей? Морских черепах, удавленными сетями-убийцами, — никто ведь палец о палец не ударил, чтобы их уберечь? Несчастных тунцовых мальков в полторы пяди длиной, которых придурки-удильщики вытаскивают по две сотни за одно только утро? Тонны рыбьей мелочи, всплывающей вдруг кверху брюхом у входа в гавань, потому что рыбаки обнаружили, что в бухте лютует полицейский патруль, и поспешили избавиться от некондиционного груза?
И остается нам одно только утешение. Ученые говорят, что из-за всего этого — перенаселения, потепления, уничтожения местной фауны и флоры — Средиземное море потихоньку захватывают уже полтыщи пришлых видов. Медузы тут вскоре будут такой величины, что все ими и накроется, а через Суэцкий канал уже начали просачиваться акулы из Красного моря, у которых после строгой диеты из суданцев и эритрейцев просто слюнки текут при мыслях о нас. Так что скоро нам вломят, как мы того заслуживаем, расправятся с нами, как Самсон с филистимлянами, но кое-кто из нас по-прежнему питает надежду на некоторую биологическую справедливость, на то, что однажды мы увидим, как министр Нарбона застряла, что тебе капитан Крюк, в зубах у четырехметрового крокодила — тик-так, тик-так — или как Саплана, пресс-секретарь Пепе, идет с пляжа в Бенидорме (у него там, понимаете, шале), а на… гм… этом самом месте у него — медуза аурелия с голубой каемочкой. И пусть они купят себе такие же, как у нас, цементные коробки без воды и света, пусть испражняются в один с нами септик на пляже и играют в гольф, как если бы все это паскудство было Ирландией.
Тайны погибших кораблей
Однажды я видел корабль-призрак. Даю вам честное слово. Что любопытно, заметил я его не в море, а на земле или, вернее, с земли. Дело было в Тарифе, лет восемь или девять назад. В Гибралтарском проливе бушевал могучий левантинец, я сидел в машине под почти горизонтальным дождем и любовался морем — ветер рвал в клочья плотную пену, вода свирепо набрасывалась на скалы под моими ногами. А потом я поднял взгляд на серый горизонт и увидал его — он плыл себе сквозь ливень, а вокруг, рассыпая тучи брызг, вдребезги разбивались волны. Не отрывая от него взгляда, я выбрался из машины и мгновенно вымок до костей. По моим прикидкам, он находился сейчас меньше чем в миле от берега. Огромный трехмачтовый парусник, отдаленно напоминающий клипер, из тех, что бороздили здесь воды в начале прошлого века. Он медленно двигался с востока на запад, сквозь дождь и неподатливую пену, а ветер, приближавшийся в тот день к жесткому штормовому, подталкивал его в корму. Я видел, как он вышел из сплошной водяной пелены, и смотрел минуты три, пока его грациозный, но решительный силуэт не скрылся за низкой тучей, сливающейся с волнами и дождем. И тут я ощутил, как по коже у меня побежали мурашки. Дело было не в самом корабле, а в одной маленькой необъяснимой детали — он шел под всеми парусами, а ни один экипаж из плоти и крови, ни один нормальный живой моряк не рискнул бы поднять все паруса в эту погоду и на этом море. Я успел их сосчитать: восемь косых, три фока и бизань, натянутые ветром до каменной твердости. И потому я знаю, что я видел. И чем был тот корабль.
В детстве я долго верил в корабли-призраки. Меня взрастили на морских легендах, объясняя их, впрочем, невежеством, суевериями и безудержной фантазией моряков, выдумывающих сверхъестественное там, где есть серьезное научное объяснение: фата-моргана, северное сияние, огни Святого Эльма, дымка, туман, прихотливые очертания плавучих льдин, тропические болезни, выкашивающие целые экипажи, пираты… В портовом кабаке или на баке все это превращается в фантастические истории. И снова кто-нибудь вспоминает корабль-призрак, встреча с которым сулит несчастье. Так в тысячный раз появляется из небытия легенда о Ван Стратене, голландском капитане, который приказал кораблю сняться с якоря в Страстную пятницу и этим навлек на себя проклятие: теперь он приговорен до скончания времен скитаться со всей командой возле мыса Доброй Надежды в тщетной попытке его обогнуть. Когда-то эта легенда вдохновила Гейне и Вагнера, теперь ее затребовали в Голливуд, чтобы снять «Пиратов Карибского моря».