подумал, что сосед только-только купил подержанную машину из другой области, на учет поставить еще не успел, ездит пока со старыми номерами. На другой день зашел к соседу поздравить с покупочкой, а тот страшно удивился. Не моя, говорит, машина, мне еще подкопить деньжат надо.
— И когда это было?
— Вроде на той неделе.
— В среду?
— Нет, раньше. Андреев сказал, что либо в понедельник, либо во вторник, потому что в среду днем и вечером его вообще в поселке не было. Он работает в Дмитрове, в среду утром уехал туда, после работы остался у друзей с ночевкой, они что-то отмечали. Вернулся только в четверг к вечеру.
— В понедельник или во вторник, — задумчиво повторил Гордеев. — Ладно. Выкрутим. Спасибо тебе, Гена. Ты сейчас отдыхать?
— Какое там! Поеду к поисковой группе, им лишние руки не помешают. Хотя ночью шансов — ноль, темень непроглядная, но с фонарями можно попытаться.
— До утра ждать нельзя, — возразил Гордеев. — Если все очень плохо, то, конечно, и днем найти не поздно, но если девочка еще жива… А такая вероятность есть. Квасков утверждает, что она сбежала. Верить ему нельзя, само собой, но не проверить — преступно и глупо. Сам посуди: стали бы они держать в сарае при себе вещи, если девочку изнасиловали и убили? Хвощев — идиот, но Квасков-то сообразил бы, что улики нужно уничтожить. Раз вещами не озаботились, значит, есть надежда. Следователь наверняка именно так и подумал, потому и кинолога вызвал.
— Вообще-то да, — согласился Синицын.
— Разина с собой прихвати, он в дежурке должен был. Тоже собрался на поиски.
— Сделаю.
Когда Гордеев вернулся в кабинет, Квасков уже допил свой чай, докурил сигарету и сидел со скучающим видом.
— Гражданин начальник, можно мне на боковую? Спать охота, а утром тульские меня в оборот возьмут, опять языком молоть целый день придется.
— А ты помолчи, Квасков, отдыхай пока, говорить буду я. И расскажу тебе любопытную историю. Хочешь?
— Отчего ж не послушать хорошего человека, — оскалился в язвительной улыбке Квасков. — Валяйте, гражданин начальник.
— Было вас как минимум трое на том разбое, а возможно, и четверо, — начал Виктор неторопливо, прихлебывая остывший чай.
— Двое нас было! Я и Хвощ, больше никого!
— Не прерывай, слушай молча, Квасков, ты же устал, перетрудился, вот и отдыхай. А у меня работа такая, говорить много приходится. Денег в доме Лихачевой нашли намного больше, чем в сарае. Намного больше, — с нажимом повторил он. — А ты же сам сказал, что деньги — твои. Я сперва подумал было, что это у вас уговор такой был с Хвощем: ему долю поменьше, тебе — побольше, это нормально, потому что дело не он ставил, мозги не он напрягал. Но у честных воров делят по справедливости, не бывает так, чтобы одному подельнику десять процентов, а другому — девяносто. Значит, был кто-то еще, кто свою долю присовокупил к твоей и отдал на хранение Клавдии Степановне Лихачевой. В розыск подали только тебя и Хвощева, значит, третьего пока не установили. Но этот третий вас не бросил в беде, протянул руку помощи. У него есть надежный кореш в Туле, на красном «Москвиче» ездит. Кстати, через этого кореша он и Хвощева нашел, когда ваш запланированный подельник угодил на больничную койку. Находка вышла неудачная, да, Квасков? Косяк, одним словом.
— Брехня, — презрительно протянул Квасков.
— Я тебя не спрашиваю, брехня или нет, я тебе сказку рассказываю, а ты слушай и мотай на ус. Хвощев свои деньги при себе держал, из рук выпустить боялся, Лихачевой не отдал, что, в общем-то, понятно. Кто она ему? Он ее знать не знает. А вдруг стащит, по кусочку будет отламывать? А ты, Квасков, и третий подельник доверили старушке такую огромную сумму. Спрашивается: почему? Ну, с тобой понятно, ты с ее сыном вместе чалился, Дмитрий за нее поручился. Она ведь не в первый раз подобные услуги оказывает, проявила себя человеком надежным, проверенным. А третий? Поверил на слово? Кому? Тебе или Дмитрию Лихачеву? Или вам обоим? Отсюда простой вывод: он тоже ваш сокамерник, на той же зоне сидел. И вычислить его — дело нескольких дней. Ну, это ладно, разбой — не моя забота, я в эту тему соваться не стану. Идем дальше. Лихачев договорился с матерью, и вы у нее поселились. А у третьего своя надежная захованка есть, он там отсиживается и с помощником на красном «Москвиче» вас проведывает то и дело. По ночам, чтобы не светиться. И когда Хвощев начал дурку валять и истерить, ты на него пожаловался. Может, помощи какой попросил. Про желание побаловаться с малолеткой рассказал. Намекнул третьему, что коль уж его корешок так облажался и приискал вам в подельники полного придурка, то исправлять — не твоя забота. И ваш третий решил, что нужно дать Хвощеву, чего ему хочется. Нужно же было как-то его заткнуть, успокоить, а то не ровен час и вправду сбежит и тут же попадется, ума-то бог не дал. И всех вас сдаст. Это, заметь, не я придумал. Это ты сам сказал, Квасков. И вот в среду вечером вам привозят девочку. Пальтишко в клетку, серая юбочка, толстая коса. Во рту кляп, руки связаны. Глаза огромные, перепуганные, в слезах. Хвощев радуется, а ты, Квасков, в ужасе. Твоей мужской натуре это глубоко противно. Трогать детей — выше твоего понимания. Ты поначалу надеялся, что сможешь перетерпеть, все-таки личная безопасность важнее, раз уж сподобился связаться с недоумком вроде Хвоща. Сдерживал его, насколько фантазии хватало, уговаривал, спаивал до обморока. Объяснял, что лучше по согласию, потому что сто девятнадцатая и сто двадцатая — это не сто семнадцатая, и за добровольный секс с малолеткой дадут точно меньше, чем за изнасилование несовершеннолетней. Сколько вы так протянули? Несколько часов? День? Два? Когда Хвощ в конце концов озверел и сорвал с девочки юбку, ты понял, что нужно немедленно что-то предпринимать. Что ты сделал? Упоил его до беспамятства? Ударил так, что он вырубился? Как ты устроил, что Хвощ не помешал тебе развязать девочку и отпустить?
— А Хвощ чего, протрезвел уже? Про юбку вспомнил и сам рассказал?
«Значит, я угадал, — удовлетворенно подумал Виктор Гордеев. — Можно попробовать дожать».
— Не вполне протрезвел, но кое-что уже рассказывает. Так как ты девочку-то выпустил?
— Велел ей ночью парашу в сортир вылить, — пробурчал Квасков, разглядывая татуировки на своих пальцах. — Мы же днем не могли выходить, бабка нам ведро поставила, им и пользовались, а ночью выливали. Вонища, сука, на весь сарай! Хвощ все никак не унимался, вот я и придумал послать девчонку, дескать, дождь, неохота вылезать, пусть сходит, прочувствует свое место, может, станет покладистой.
— И он поверил? Повелся? — Гордеев умело изобразил недоверие.
— Пьяный дурак чему угодно поверит. Потому она и ушла в чем была. Чтобы Хвощ не заподозрил. Я ей шепнул, чтобы бежала через заднюю калитку в сторону леса.
— Надеялся, что она там заблудится?
Квасков молчал, по-прежнему рассматривая буквы на фалангах пальцев.
— Да понятное дело, — продолжал Гордеев, — не в поселок же ее посылать, она через пять минут за вами милицию пришлет. Пусть лучше в лесу потеряется и умрет, ночь ведь, холодно, а она раздетая и местности