будешь теперь помогать. А я тебе. Или ты не хочешь?
– Я? Хочу. Но чем я могу помочь?
– Своей дружбой.
– Это очень хорошо. Что у вас бесплатные дороги. А еда, одежда. Без проблем. Когда я освоюсь, я найду подходящую работу. Но если начистоту. Мне почему-то не нравятся ваши Города Создателя. Они похожи на бездушные машины. Люди как винтики. Жизнь никчемная. В провинции жизнь пока настоящая. Хотя и несовершенная. Не возвращайся в Город Создателя. Там ты ничего не приобретёшь. Кроме неизбежного оглупления.
– Как же без родителей?
– Тебе двадцать лет. Ты должна сама выбирать свой путь. Я буду обучать тебя всему. Что знаю сам. Ты станешь умной девочкой. Да ты и так умная. Но будешь образованная. Зачем тебе сидеть в книгохранилище? В одной половине ваших книг заблуждения и чушь. В другой половине – умышленный уже обман. Зачем тебе Город Создателя?
– Кем же я буду для тебя?
– Друг, сестра. Кем захочешь. Я одинок. Ты тоже. Разве я не угадал?
– Угадал. Ты покажешь мне свою еду? Мне любопытно, какая она.
Фиолет вздохнул. – Я не жадный. Но энергию надо экономить. Ради тебя я готов стать немного транжирой. Чуть больше потрачу, чуть меньше. Если не повезёт, по любому я стану местным жителем. Если поломка несущественная, то экономия уже не важна. Ты будешь моим счастливым талисманом, Белая Уточка. – Он повёл её в столовый отсек.
С того самого дня Ива вернулась в свой старый дом. Родители поплакали, но отпустили её. На работе её уволили без сожаления. Карточки жителя «Города Создателя» лишили. Она перевезла целый плетёный короб своих нарядов на лодке, взятой у Капы. Перевозил её Фиолет. Баба Верба так и не нашлась. На её месте работал какой-то старичок. И по всей округе разнеслись слухи, что хромая Ива нашла себе мужа-бродягу. Что было всем и понятно. Хромая не хромая, а девка своей, хотя бы и обгрызенной, дольки счастья хочет. Где ей хорошего мужа найти? Но бродяга был какой-то особенный. Очень красивый, рослый и улыбчивый. Преступлений за ним не числилось, подозрительных следов он нигде не оставил. В списках отверженных или беглых не числился. Так, придурок какой-то. Где-то откуда-то был изгнан из одного из «Городов Создателя» за профнепригодность. Как и сама Ива. Так что Иве – хромоножке местные власти разрешили жить в доме её же родителей с новоприобретённым мужем. И забыли о ней.
Небесное счастье с небесным бродягой
У Ивы началась жизнь, полная небывалого счастья. Она устроилась работать на крупное местное производство хлебовыпечки. Хлеба выпекали так много, что большую его часть увозили по скоростной дороге на грузовых машинах в саму столицу «Центральное Древо Мира». Столица не просто так называлась Древом. Она и напоминала такое древо, только распластанное по поверхности. Длинный бескрайний центральный проспект, от которого расходились в разные стороны то широкие, то узкие другие проспекты. От них также в стороны тянулись уже неширокие и даже совсем узкие улицы и улочки. По центру широких проспектов равномерно стояли опоры, на которых в вышине проносились на трёхуровневых, разных цветов и разной высоты дорогах скоростные машины. Если общественные, то длинные, если маленькие, то принадлежавшие людям с более высоким, чем прочие, статусом. В определённых местах вверх вела лестница для того, чтобы люди поднимались к машинам с теми номерами, которые и были им нужны для нужного им маршрута. Сами лестницы были закрыты гофрированным куполом с прозрачными вставками для освещения.
Ива пропахла хлебом настолько, что Фиолет говорил, что сыт одним только запахом, которым она пропитана. Он умел всё. Но работать он не хотел. Говорил, что ему нельзя быть прикованным к одному месту, нельзя допускать тесных контактов с местными людьми. Он действительно надолго отлучался. Иногда чинил свой «Пересвет», говоря, что искусственному интеллекту необходима его помощь там, где сам этот загадочный интеллект без тела и облика бесполезен. Впрочем, его телом и был сам звездолёт «Пересвет». Иногда он просто уезжал в столицу, ничего не объясняя Иве. Он умел рисовать потрясающие картинки, привозя из столицы необходимый материал для рисования. Он делал всё настолько быстро и виртуозно, а на восхищение юной своей жены честно объяснял, что рисует программа, а не он сам. Какая программа? Он отвечал, да не важно. Важно, что можно продать в столичном огромном центре по распродаже индивидуальных поделок и прочих красивых вещей, сделанных не на фабриках, а самими людьми вручную. Картинки он кому-то сбывал. Тому, кто и продавал. А Иве привозил деньги. Иногда они вместе ездили в столицу, и она покупала себе всё, что и хотела. Разве был нужен ей теперь какой-то «Город Создателя» со своими комфортабельными домами и прямыми обустроенными улицами, наполненными безразличными необщительными людьми?
Фиолет уже не ходил в старье отца. Ива заказала ему одежду в швейном предприятии по его мерке. А вот обувь он менять не хотел. Он сообщил ей, что в его обуви хранится и защитное оружие, и связь его со звездолётом. И много чего, ей непонятного и для неё невероятного. Ботинки, действительно, были тяжеленными. Они частично утратили свой серебристый блеск, несколько потускнели, но Фиолет тщательно их чистил по вечерам и говорил, что им износу нет.
Длинными вечерами, особенно зимними, они миловались в постели, где некогда родители Ивы зачали и её саму. Печь отлично грела дом без всякого угля. Фиолет пихал в печное устье маленькое зёрнышко, колдовал над ним, и вдруг печь становилась горячей настолько, что можно было и готовить на печной плите. Тепло было ровным, постоянным, и никогда не было ни избыточно жарко, ни чрезмерно прохладно. Быт, похожий на сказку, способствовал и любви, похожей на сказку. Фиолет умел рисовать не только зримые картины. Он умел рисовать их и на её коже своими пальцами, те, которые открывались только её чувствам и ощущениям. Его первое глубинное прикосновение к ней как к жене, похожее на раскаленный укус, оставило после себя не ноющее жало, а стало истоком последующего безбрежного разлива уже совместного счастья. Произошло это уже после того, как они прожили вместе всю осень. Вначале Фиолет хотел только родственных уз. Ива разделяла на словах его устремления только к родственной близости, а сама робко мечтала совсем о другом. Мечтала на работе, когда обжигала руки о горячие хлеба, забывая надеть рабочие рукавицы, мечтала у колодца, глядя, как чистая вода, бегущая из общественной подземной трубы, переполняет её маленькое ведро и устремляется на землю, заливая её обувку. Мечтала, идя по уже подмерзающей, предзимней