Читать интересную книгу Лезвие. Книга 2. И прольется кровь (СИ) - Буянова Карина

А потом, со временем, появились странные состояния, когда ей казалось, что она не помнит, что делала в последние несколько часов. В то же самое время что-то изменилось в его поведении. Он стал чаще ее обрывать, больше молчать, и все ее слезы вновь вернулись, приведя за руку смутное ощущение страха. Тогда она боялась его потерять. Тогда она впервые поняла, что его любит, не зная, как он выглядит, не имея возможности услышать его голос. Тогда она впервые выбросила дневник. Надолго, очень надолго.

А потом, когда вернулась, что-то вновь изменилось. Том стал говорить загадками, стал опять отвечать на ее вопросы, но уклончиво, непонятно. А потом, когда она начала нервничать и настаивать, он замолчал. Насовсем. Джинни отчетливо поняла, что больше никогда не увидит его слов, написанных ровным витиеватым почерком, слов, ради которых она засыпала и просыпалась, слов, благодаря которым перестала чувствовать себя одинокой.

А позже, когда Том все-таки появился вновь, случилось и вовсе странное. Ей удалось его убедить. Именно тогда, когда он вновь непонятно говорил о будущем, заставляя ее душу сжиматься от неизвестности. Он не хотел объяснять, он отгораживался, пока, наконец, не задал судьбоносный вопрос.

- Почему это важно для тебя?

- Потому что я тебя люблю.

Эти слова вырвались из ее уст впервые. Джинни была уверена, что вот теперь окончательно его потеряет, но вместо этого он взял ее за руку и повел за собой в будущее. Так она впервые увидела его лицо, и возврата больше не было.

Он показал ей их судьбу, и она была настолько же красивой, насколько ошеломляющей и невероятной. Тому, 17-летнему юноше, заключенному в страницах старого дневника, удалось научиться существовать вне пространства и времени, двигаться по разным отправным точкам, встречать людей и события, которые он никогда не мог бы увидеть своими глазами при нормальных обстоятельствах. Его магическая сила обескураживала, он мог воздействовать не только словами, но и образами - и это не укладывалось в голове. Оказалось, что именно так они и познакомились там, впереди или сбоку в этом будущем — как угодно. Это была она, Джинни Уизли — юная, но уже не маленькая девочка из многодетной семьи с мыслями о собственной никчемности. Она была взрослой, красивой, сильной, могущественной и - по неясной, но несомненно чудесной причине - интересной Тому. Он увидел ее — и не захотел отпускать. Он взял ее за руку и перевел в другую точку множественного пространства по единственно верной кривой. Так начался их собственный отсчет. Их отношения.

Том любил говорить об этом, как о предопределении, слову "чудо" не было места в его мировосприятии. Ему нравилось управлять всем, до чего может дотянуться, пусть даже силами природы, и мысль о том, что есть вещи, не подвластные его воле, не внушала юноше энтузиазма. По изначальному замыслу, Джинни должна была умереть, передав ему свою жизненную силу. События развивались правильно и логично, неумолимо двигаясь к холодному мокрому полу Тайной Комнаты, девочке Джинни, лежащей на полу, и Тому, стоявшему рядом с ней. В какой-то момент — разумеется, предопределенный свыше — ему стало интересно, какой была бы судьба этой девочки, если бы она имела возможность жить дальше. Он рискнул на это посмотреть. Вот здесь-то и возникла отправная точка, навсегда изменившая их жизни.

Том учил ее всему, что умел сам, а Джинни легко и с благодарностью перенимала его навыки. Вне обычных границ, в бестелесной, но физически осязаемой форме для них ни в чем не было предела. Он передал ей часть своей силы, отметил ее незримой печатью и беспрестанно твердил, что настанет день, когда благодаря ей он вернется в реальный мир. Они, в этой особой временной линии, провели вместе годы, познав друг друга вплоть до самых потаенных уголоков тел и душ. Они спланировали все, тщательно оговорив детали и факторы риска, отсрочив тем самым его возвращение на долгие годы. Ведь девочка Джинни осталась жить, маленький Гарри Поттер вновь стал героем, а Том Риддл, освобожденный из дневника, но не облеченный в физическую форму, вернулся к источнику, отторгнувшему его, когда-то прогнав в крестраж. Таков был план, и он сработал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Джинни как-то раз спросила у Тома, почему Волдеморт изъял из сознания самого себя, юного, сильного, перспективного, почему отринул и заточил в дневник. Он пожал плечами, окинул ее долгим бездонным взглядом, провел холодным пальцем по ее щеке и ответил:

— Потому что он меня — себя — испугался. Он тоже странствовал по будущему, прошлому и настоящему, и увидел смутный образ... твой образ. Он расценил это как слабость, недопустимую привязанность, решил, что это его погубит и заставить сойти с намеченного пути. Он никогда не признавал чувства и принял решение отделить часть себя, которая вызывала страх. Можешь считать это юношеским максимализмом. Волдеморту очень хотелось быть совершенным, воплощением расчета, логики и беспристрастности, в этом он видел единственный ключ к победе. В результате мы с ним стали разными, а не составляющими целого. Видишь ли, тогдашний лорд Волдеморт думал, что подобным образом обманет судьбу и даже не предполагал, что именно так сделает возможным ее осуществление.

Джинни всегда знала, что это закончится. Неизбежное расставание давало о себе знать каждый раз, когда соприкасались их губы, когда в порыве безудержных страстей сплетались их тела и смешивалась кровь, при каждом взгляде и вздохе. Но в тот день, когда Том рисовал ее портрет, это чувствовалось сильнее всего.

— Очень скоро все произойдет, Джиневра, — сказал он тогда, не отрываясь от рисунка. — Я передал тебе все, что хотел и мог, ты знаешь, что делать, но будь готова к тому, что после моего исчезновения наши враги поработают с твоим сознанием ничуть не меньше, чем Волдеморт — со своим. Вероятно, ты не будешь помнить ничего из нашего взаимодействия, тебя даже могут снабдить другими воспоминаниями, чтобы вернуть сознание 11-летней девочки. У них обязательно получится, но не до конца. Ты больше никогда не будешь прежней. Отныне в тебе живет другая сущность, развившаяся по иному пути. Я передал тебе свои силы. Как бы ни складывалась твоя жизнь после моего исчезновения, ты нынешняя, настоящая будешь всегда прорываться наружу, потому что это — твое будущее и судьба, и этим людям ничего с тобой не сделать.

Тогда ее глаза наполнились слезами, хотя она старалась никогда больше при нем не плакать. Но поделать с собой ничего не получалось, перспектива расстаться на долгие годы, да еще и лишиться памяти казалась слишком кошмарной, и ей было плевать, что он подумает. Джинни повторяла, что не хочет забывать ни его, ни себя. Тогда Том подошел к ней, поцеловал до привкуса крови во рту, и сказал, что она обязательно его вспомнит, когда придет время. Посмотрел в глаза, сжал кисть ее руки и впервые по-настоящему попросил. Не приказал, не обязал, не сообщил для приема к сведению - попросил.

— Пожалуйста, вспомни меня. Я буду посылать тебе знаки. Держись за них, пытайся в них разобраться. Несмотря на любые препятствия цепляйся за эти ниточки, и они приведут ко мне. Только так наша связь никуда не денется. Только так я смогу вернуться в мир, и все, к чему мы стремились, исполнится.

Она обещала себе никогда не забыть этот день. Ведь невозможно забыть искры боли и неприкрытого отчаянья, которые сыпались из его черно-синих глаз. Невозможно вычеркнуть из памяти мольбу, которая слышалась в его обычном прохладном тоне. Невозможно — тогда Джинни была в этом уверена…

Они никогда не говорили о любви друг к другу. Том Риддл дал ей несравнимо больше, чем пустые признания и слова. Она была нужна ему — он был нужен ей. Судьба. Выбор. Вместе — один раз и на всю оставшуюся жизнь, вопреки и несмотря. Ее идеал. Ее половина. Ее прошлое, настоящее и будущее…

С глаз Джинни словно упала пелена. Все детали мозаики собрались воедино. Вся ее жажда, муки, сны, воспоминания, наваждения, поиск, неудовлетворенность, ощущение собственной бесполезности в социуме и неправильного течения жизни — все нашло объяснение. Разумное, как она и хотела. Это объяснение казалось теперь настолько очевидным, лежащим на поверхности, что в голове крутился лишь один вопрос: как, как, черт возьми, можно было ничего не понять сразу?! Какой слепой надо было быть, чтобы не разобраться, не прочитать посылаемые им знаки?! Сколько, Мерлин, сколько дров она наломала из-за шор на своих глазах?!