— Ах, ведь ты волшебник, — сказал Ден.
— А разве ты слышал от меня это слово? — быстро заметил Пек.
— Нет. Ты говоришь о населении гор, но ты ни разу не упомянул фей и волшебство, — сказала Уна. — И я удивляюсь этому. Ты не любишь фей и волшебников?
— Скажите, вам обоим было бы приятно, если б вас то и дело называли «смертными» или «человеческими существами», — спросил Пек, — или сыном Адама и дочерью Евы?
— Мне это совсем не нравилось бы, — ответил Ден. — Таким образом говорят джинны и африты в сказках «Тысячи и одной ночи».
— Вот точно так же отношусь я к упомянутым тобой словам. Кроме того, население гор никогда не слыхивало о тех созданиях, про которых вы говорите, оно не знает маленьких, нежных мушек на бабочкиных крыльях, в газовых юбочках, с сияющими звездочками в волосах и с жезлами вроде линейки школьного учителя, с палочками, служащими для наказания злых и награды добрых мальчиков. Впрочем, «я» знаю их.
— Мы не о них говорим, — сказал Ден. — Мы тоже их ненавидим.
— Правильно, — проговорил Пек. — Так можете ли вы удивляться, что жители гор не желают, чтобы их смешивали с этими пестрыми, крылатыми, помахивающими жезлами обманщицами и обманщиками, сладенькими и кивающими головами? Нечего сказать, бабочкины крылья! Я видел древнего рыцаря, сэра Гюйона, и его войско, видел, как они отправились из замка Тинтенджель в Хи-Брезиль под шквалами юго-западного урагана, когда брызги перелетали через замок и горные лошади теряли рассудок от страха. «Эти» вылетели во время затишья; визжали, как чайки, но ветер отнес их опять в глубь страны, на пять добрых миль от берега, раньше, чем они могли снова повернуться лицом против бури. Бабочкины крылья! Это было волшебство — такая же черная магия, какую мог сотворить волшебник Мерлин. Тогда море превратилось в зеленый огонь и белую пену, и в нем копошились поющие морские девушки. А горные лошади переступали с одной волны на другую при свете вспыхивающих молний. Вот что случилось в старые дни.
— Великолепно! — сказал Ден; Уна же вздрогнула.
— В таком случае, я рада, что все это миновало; но почему жители гор ушли? — спросила она.
— Было много причин. Когда-нибудь я объясню вам одну из них, самую важную, — сказал Пек. — Однако они исчезли не все сразу. В течение многих столетий они уходили мало-помалу. Большинство были чужестранцами и не вынесли нашего климата. Эти улетели очень скоро.
— Когда? — спросил Ден.
— За две пары тысячелетий до сегодняшнего дня; может быть, немножко раньше. Началось с того, что они были богами. Финикийцы плавали сюда за оловом и привезли с собой некоторых из них, потом галлы, ютландцы, датчане и жители Фрисландии привезли еще нескольких, когда высадились на наши острова. В те времени одни люди высаживались на берег, других прогоняли на их суда, и все приносили с собой своих богов. Но в Англии плохо живется божкам. Ну, явился и я, и пожелал остаться. Чашка с похлебкой, глубокая тарелка молока, спокойные шутки с поселянами — этого было довольно с меня тогда; довольно и теперь. Видите ли, я здешний и всю свою жизнь провел с людьми. Между тем почти все остальные древние существа желали казаться божествами; желали иметь храмы, алтари, жрецов и получать жертвоприношения.
— Людей, которых сжигали в плетеных корзинах? — спросил Ден. — Об этом нам рассказывала мисс Блек.
— Они требовали всевозможных жертвоприношений, — продолжал Пек. — Если им не приносили в жертву людей, им нужны были лошади, рогатый скот, свиньи или сладкий липкий род пива. Мне это никогда не нравилось. Древние существа были упрямые, требовательные идолы. А что вышло? Люди не любят, чтобы их приносили в жертву; им неприятно даже приносить в жертву своих рабочих лошадей. И вот через некоторое время люди просто-напросто бросили старых божков, и крыши храмов обвалились; древним существам пришлось уйти и жить как придется. Одни из них решили бродить среди деревьев, прятаться в могилах и стонать по ночам. Когда они стонали достаточно громко и достаточно долго, человек пугался и жертвовал им курицу или оставлял им фунт масла. Я помню одну богиню по имени Белизама. Она сделалась обыкновенным мокрым водяным духом и поселилась где-то в Ленкошире. Да и сотни других моих друзей были прежде божествами. Потом они стали жителями гор и, наконец, бежали в другие места, так как, по той или другой причине, не ужились с англичанами. Помню только одно старое существо, которое честно работало, чтобы жить. Его звали Виланд, и он ковал разные вещи для нескольких древних божков. Я забыл их имена, но отлично знаю, что он изготовлял для них мечи и копья. Кажется, Виланд говорил что-то о своем родстве со скандинавским Тором.
— «Герой Асгарда Тора»? — спросила Уна. Она читала эту книгу.
— Может быть, — ответил Пек. — Во всяком случае, когда для него настали тяжелые дни, он не стал просить милостыни или воровать, а честно работал. И мне посчастливилось оказать ему услугу.
— Расскажи мне об этом, — сказал Ден. — Приятно послушать о древних существах.
Все трое уселись поудобнее; каждый жевал травинку. Пек оперся на одну из своих сильных рук и продолжал:
— Дайте-ка вспомнить. В первый раз я встретил Виланда в один ноябрьский день, когда бушевала буря с градом и дождем; я увидел его подле низины Певнсей.
— Певнсей? Значит, вон там, за горой? — Ден указал на юг.
— Да, но в то время здесь было болото; оно тянулось до Хорсбриджа. Я стоял на Маячном холме (тогда его называли Брененбургом), вдруг заметил бледное пламя, какое бывает, когда горит сухой вереск, и пошел взглянуть, в чем дело. Пираты подожгли деревню в долине. Изображение Ви ланда, большая черная деревянная фигура с янтарным ожерельем на шее, украшала нос тридцатидвухвесельной галеры, которую разбойники только что вытянули на отмель. Жестокий стоял холод. Ледяные сосульки свешивались с палубы судна; весла блестели от намерзшего льда; лед был и на губах Виланда. Завидев меня, он начал длинную песню на своем языке, и в ней рассказал, как он станет управлять Англией, как запах дыма от его алтарей будет наполнять весь воздух, начиная от графства Линкольна до острова Уайта. Я не встревожился. Я видел столько божеств, наводнявших старую Англию, что его песня не могла меня обеспокоить. Я предоставил Виланду попеть вволю, пока разбойники палили деревню; потом сказал ему (право, не знаю, почему эти слова пришли мне в голову), итак, я сказал:
— Кузнец богов, придет время, когда ты будешь работать ради денег, поставив свою наковальню на краю дороги.
— А что ответил Виланд? — спросила Уна. — Рассердился он?
— Он осыпал меня бранью, завращал глазами; я ушел будить людей. Но пираты все же покорили страну, и много столетий Виланд считался могучим божеством. Его храмы были повсюду, до самого острова Уайта, и ему приносились прямо невероятные жертвы. Скажу по справедливости, что он предпочитал лошадей людям. Как бы там ни было, я отлично знал, что со временем он потеряет свое место, как и все другие старые божества. Я ждал долго, около тысячи лет; наконец, вошел в один из его храмов подле Эндовера, чтобы посмотреть, как он поживает. В храме стоял алтарь, было изображение Ви ланда, были жрецы, молящиеся; все казались счастливыми, кроме самого Виланд а и его жрецов. В древние времена поклонники божеств чувствовали себя несчастными, пока жрецы не намечали очередную жертву; то же испытывали бы и вы. Теперь было иное. Вот вижу я, вышел жрец, подвел какого-то человека к алтарю и сделал вид, будто он рассекает ему голову маленьким золотым топором; человек упал и притворился мертвым. Все остальные закричали: «Жертва Виланду, жертва Виланду».
— А по-настоящему человек не умер? — спросила Уна.
— Совсем не умер. Это была такая же игра, как ваши кукольные приемы за чашкой чаю. Потом в храм привели великолепную белую лошадь; жрец отстриг прядь волос из ее гривы и хвоста и сжег эту шерсть над алтарем с криком: «Жертвоприношение!» Считалось, будто это все равно, что убили человека и лошадь. Сквозь дым я рассмотрел лицо бедного Виланда и не мог удержаться от смеха. Он казался таким огорченным, таким голодным; ведь ему пришлось довольствоваться противным запахом сожженной шерсти. Чисто кукольный чай!
Я решил ничего не говорить в ту минуту (это было бы нехорошо). Когда же через несколько сот лет я опять пришел в Эндовер, Виланд и его храм исчезли; на их месте я увидел христианского епископа в церкви. Никто из жителей гор ничего не мог сказать мне о нем, и я предположил, что он покинул Англию.
Пек повернулся, оперся на другой локоть и задумался.
— Дайте-ка вспомнить, — снова начал он наконец. — Вероятно, прошло еще несколько минут, вероятно, также года за два до покорения Англии, я вернулся к Холму Пека и раз вечером услышал, как старый Хобден говорил о броде Виланда.