умники!..
Феликс кивнул в сторону соседнего особняка, в котором жили Павел Павлович, Егор и другие ребята. Комната старого музыканта и Егора была напротив комнаты Феликса. Настя, взглянув в их сторону, увидела в раскрытом окне силуэт Егора. Он наливал чай и о чем–то говорил со своим соседом. Настя сжалась от смущения и страха, резко отстранила от себя Феликса. Ей стало неловко от сознания, что Егор и Павел Павлович видят её с Феликсом.
— Ну что ты льнешь ко мне… как репей! — сказала с раздражением.
Феликс сел в кресло, вскинул ногу на ногу, надул свои малиновые пухлые губы.
Потом вдруг порывисто встал.
— Пойдем гулять! А? Настя обрадовалась возможности уйти из комнаты, очутиться на улице, развеять невеселые думы. Она переживала за ансамбль, за Егора, за его первое и неудачное выступление на сцене.
Через минуту они шли по мокрому снегу прибрежной полосы, по ребристому тугому песку, отливавшему в свете луны темной и сырой синевой. Настя шла, почти не слушая болтовню Феликса.
А он то и дело возвращался к артистам, хвалил концерт.
— Певица была хороша. И вид у нее эффектный, этакий античный бюст и расклешенный казакин, — повернется, а полы казакина, точно крылья бабочки, вспорхнут и опустятся. Туфельки сверкают в лучах огней, — нет, что бы там ни говорили, а папахен знает психологию людей. Он знает, что оттенить в женщине и чем поразить толпу.
— А по–моему, они провалились.
— Чепуха! — возвысил он голос. — Этот старик, Павел Павлович, гнусную клевету распространяет, а вы ему верите. Провалились, провалились!.. И артисты носы повесили. Да мне на их постные морды смотреть противно. Ну — да, уходил зритель во время концерта. Что ж с этого! Ты бы посмотрела, кто уходил. К буфетной стойке тянулись. Они везде одинаковы, эти доживающие век мастодонты. Они от всего, что нам молодым, нравится, нос воротят. То не так, это не по ихнему. Им бы «шумел камыш» только петь да «бродягу» байкальского. А молодежь хлопала. Я же видел — хлопала! На песчаной косе остановились. Настя стояла, закинув назад голову, зажмурив глаза. С моря тугой волной шел влажный южный воздух. Где–то совсем рядом, у самых ног, шуршали под водой песчинки — будто бы запоздалые чайки кричали в небе или то в совхозном порту раздавался лязг железа; Насте было хорошо стоять и приятно слушать Феликса. Положим, стариков он честит понапрасну, но что–то есть в его словах и от правды. Слушая его, она успокаивалась.
Феликс взял её за талию. Привлек к себе. Настя уперлась ему локтями в грудь, но совсем не отстранялась, В голове её шумело только что выпитое на ужине у директора вино, прохладная свежесть ночи и умиротворяющий, навевающий сон плеск волн — все томило и расслабляло.
— Настя!.. Не кажется ли тебе… Ну что мы с тобой… созданы друг для друга?..
— Нет, — качнула она головой, — не кажется.
— Почему?
— Потому что между нами нет любви.
Настя с усилием высвободилась из его рук и подошла ближе к берегу. Она поняла ответственность момента и почувствовала, как Феликс чужд ей, как он ей не нужен и неприятен. Пожалела, что пошла с ним на прогулку и подумала: «Надо быстрее возвращаться».
И сказала:
— Мы, кажется, далеко зашли.
— Настя! — удержал её Феликс. — Я не умею говорить слова любви, — ты их от меня не требуй. Но знай раз и навсегда: я без тебя не могу жить. Мы должны быть вместе!..
Девушка подошла к воде, задумалась. У ног её покорно ворчало море.
Если волна была больше обыкновенной, то шумливая галька отбивала глухую барабанную дробь, напоминая Насте только что отгремевший концерт и жидкие хлопки зрителей. Даль моря светилась серебряной рябью. Ветер внезапно стих, словно испугавшись происходящей тут сцены.
К ней сзади неожиданно подошел Феликс и крепким, сильным объятием сжал её талию, стал целовать шею, щеки… Девушка попыталась высвободиться, но Феликс сдавил её ещё сильнее, прижался щекой к уху. И тогда Настя, что было мочи, толкнула его. И рванулась так, что Феликс, потянувшись за ней, припал на колено, протянул к ней руки. Как раз в этот момент из темноты выступил Егор Лаптев.
— Репетируете сцену любви? — сказал он, оглядывая то Настю, то Феликса, стоявшего перед ней на коленях.
Молодые люди молчали. И тогда Егор, свернув на свою тропинку, глухо проговорил:
— Я помешал. Извините.
И исчез в темноте.
Феликс и Настя возвращались берегом моря, держась поодаль друг от друга и молчали. Феликс молчал, удрученный смутным предчувствием крушения своих планов. Настя пыталась разобраться во всем, что с ней произошло. Во всем она винила прежде всего себя, свою бесшабашность и простоту. Незачем было идти на прогулку.
И ещё она подумала, что в их отношениях с Феликсом произошла какая–то перемена. «Уж не забрал ли он в голову серьезные виды на меня?..»
Потом она мысленно себя оправдывала. С Феликсом они давно приятели. Прежде их отношения с ним были просты и естественны: возраст у них один, он красив, умен, с ним всегда интересно. Бывало, когда они вместе идут по городу или катаются на коньках, все смотрят и завидуют им. Феликс был иногда развязен сверх меры, циничен, — он однажды показал ей шариковую ручку — в ней была миниатюрная кинолента со стриптизом: Настя бросила ручку на камень и разбила её. Феликс сказал: «Ты не современна». И Настя потом долго думала над смыслом этих слов. Он все время говорил о глупости традиций и условностей, повторял, как афоризм: «Все естественное не стыдно». «Так, может, прав Феликс?..» — думала не однажды Настя.
На стане его часто видел дедушка. Заметил неравнодушие к Насте. Присмотрелся к нему повнимательнее. Однажды сказал:
— Попрыгунчик.
Настя тогда смеялась: дедову неприязнь к парню объяснила случайным и нелепым выпадом Феликса против станов–гигантов. И ещё подумала: старики не терпят инакомыслящих. Не терпят. Тогда её симпатии склонялись к Феликсу…
Порой возникали смутные тревожные вопросы: Что же в нем дурного — где кроется зло?.. Уж не вольность ли выражений надо принимать за порок? Не цинизм ли?.. Может, та ручка с пикантным сюжетом?.. Или его напускная небрежность, демонстративный бунт против стыдливости и совести, стремление к обнаженности отношений с женщиной?.. Его подчеркнутая резкость?..
И только сегодня Настя вполне оправдала дедушкину неприязнь к Феликсу. И ещё поняла: у них с Феликсом не только взаимной любви, но даже простой человеческой дружбы не может быть.
В мысленном диалоге с собой Настя подводила итог своих отношений с Феликсом и внутренним чутьем понимала, что настала пора это сделать. Она ещё не могла толком объяснить, но сердцем чувствовала наступление другого, важного, может быть, самого важного периода в своей жизни. Она ещё не могла себе признаться, что любит Егора, но знала: появление на горизонте Егора многое изменило в её жизни. У нее появилось стойкое, никогда не проходящее желание видеть его; она помимо своей воли и часто, не замечая того, стала тщательнее прибирать волосы, критически переоценивать всю свою одежду. Возникшее у нее вдруг желание пересмотреть отношения с Феликсом она тоже относила к факту появления Егора Лаптева.