Читать интересную книгу Еврейский мир. Важнейшие знания о еврейском народе, его истории и религии - Иосиф Телушкин

На деревьях, на камнях, на заборах, на стенах домов

Брызги крови и высохшие мозги мертвецов.

Бялик упрекает и Б-га за безразличие к страданиям евреев: «И если есть справедливость, пусть она проявится немедленно…»

Но сильнее всего он осуждает самих евреев, которые не сопротивляются насилию. Былые «Сыны Маккавеев», русские евреи низведены, по словам Бялика, до уровня ниже человеческого:

Они бежали, как мыши,

Как тараканы,

Они умирали, как собаки, и были мертвы.

Ужас и возмущение евреев, усиленные широко распространившимися стихами Бялика, привели к созданию отрядов самообороны по всей России и еще большей поддержке евреями движения сионизма. Именно кишиневский погром привлек русско-еврейского поэта Владимира (Зеева) Жаботинского к сионизму и вызвал новую волну репатриации в Эрец-Исраэль – вторую алию. Кишиневский и сотни других погромов по всей России вынудили сотни тысяч русских евреев к эмиграции в США.

Одна деталь кишиневского погрома: общее число убитых евреев составило 49 человек. Мир все-таки изменился с того времени, потому что 49 жертв вызвали гораздо большую тревогу и гнев, чем ежедневное убийство тысяч евреев нацистами во время Катастрофы.

130. Шолом-Алейхем (1859–1916). (Псевдоним писателя на идише

Шломо Рабиновича)

Шолом-Алейхем – еврейский Марк Твен. Параллели между этими писателями-современниками отмечались уже в их время. Говорят, что, когда оба встретились, Шолом-Алейхем сказал: «Меня называют еврейский Марк Твен». На что Твен ответил: «А меня – американский Шолом-Алейхем».

Самый популярный образ Шолом-Алейхема – Тевье-молочник, герой цикла коротких рассказов, чья жизнь стала хорошо известна среди говорящих на идише евреев. Тевье полюбился в равной степени евреям и неевреям после спектакля (а позже и фильма) «Скрипач на крыше». Живописующий Россию рубежа XIX–XX вв., мюзикл стал самой успешной постановкой в истории Бродвея.

У Тевье было семеро дочерей, и большую часть жизни он посвятил планам их «выгодного» замужества. Но все напрасно. У дочерей независимые характеры. Как и у отца, у них сильная воля, и они хотят сами устроить свою личную жизнь. Старшая выбирает очень приятного, но бедного портного. Вторая влюбляется в еврейского революционера и сопровождает его в ссылку. Третья переходит в христианство, чтобы выйти замуж за нееврея; расстроенный Тевье хочет лишить ее наследства за измену вере своего народа. Четвертая влюбляется в сына богатой вдовы, которая не хочет, чтобы ее сын женился на девушке из простой семьи; вдова их разлучает. В самой острой и печальной сцене, которую когда-либо написал Шолом-Алейхем, он изображает, как Тевье находит труп дочери, утопившейся в реке.

Все вместе эти истории кажутся очень печальными. Но дух Тевье настолько радостен, что он смеется, когда на глазах у него наворачиваются слезы. Литературный критик Шмуэль Нигер писал, что, хотя Тевье «переживает одно несчастье за другим, мы не оскорбляем его собственным мелким чувством жалости, потому что видим, что печали не угнетают и не разочаровывают его, но только увеличивают его доброту».

Большую часть историй Тевье составляют монологи героя, обращенные к Б-гу. Глубоко религиозный человек, Тевье постоянно напоминает библейские стихи самому Создателю, сопровождая их собственным комментарием: «Да будут благословенны живущие в Твоем доме» – Хорошо, я принимаю, что Твой, Г-споди, дом больше моего». Или: «Г-сподь добр ко всем» – а вдруг он кого-нибудь забудет, ведь – о, Г-споди, неужели у тебя мало забот?»

Шолом-Алейхем описывает прежде всего человеческие слабости, но не критикует их. Обратите внимание, например, на блестящий совет одного из его героев: как избежать зависти со стороны соседей? «Человек должен всегда думать о чувствах своих соседей… Так, если я, например, еду на ярмарку… и там преуспеваю, все продаю за хорошую цену и возвращаюсь с полными денег карманами и радостным сердцем, я никогда не забываю сказать своим соседям, что я все потерял до копейки и разорен. Тогда и я счастлив, и соседи счастливы. Но если, наоборот, я действительно полностью разорился на ярмарке и вернулся домой с печалью в сердце, на душе кошки скребут, то я говорю соседям, что с того времени, как Б-г сотворил ярмарку, не было более удачной. Понимаете меня? Так и я огорчен, и соседи огорчены вместе со мной».

У Шолом-Алейхема часто стирается граница между пафосом и юмором. В коротком рассказе «Жалость к живущим» он пишет о маленьком мальчике, которого мать попросила очистить несколько луковиц. Перед тем как выйти из комнаты, она предупреждает его, чтобы он держал глаза закрытыми, а то потекут слезы. «А если я увижу слезы, я побью тебя».

Мальчик сидит и думает о словах матери с растущим возмущением: «Несправедливо так поступать со мной». Потом он начинает думать о других несправедливостях, например, когда служанка ударила ногой кошку, которая якобы съела мясо, которое та готовила. Потом служанка нашла «съеденное». Когда мальчик попросил, чтобы она извинилась перед кошкой, она накричала на него. Или он вспоминает субботу, когда, одетый в лучшие брюки, он увидел, как двое мальчишек швыряют камни в птичье гнездо. Когда он подошел и сказал, чтобы они прекратили, его избили и порвали брюки. А дома, прежде чем он успел объяснить, что случилось, отец ударил его за драку в субботу и испорченные брюки. Потом он стал думать о гораздо больших несправедливостях. Жила у них во дворе калека-девочка, которую он часто носил по улице на спине, смеялся и играл с ней. Но однажды погромщик выбросил девочку из окна. Когда он вспомнил девочку, лежащую мертвой на улице, мальчик заплакал… и в этот момент мать зашла в комнату, увидела слезы и ударила его: «Я велела тебе не открывать глаза, когда ты чистишь лук!»

Душа Шолом-Алейхема оказалась такой же тонкой, как и души созданных им героев; он оставил в завещании просьбу, чтобы на его «йор-цайт» (годовщину смерти) его семья собиралась вместе и читала несколько его самых веселых и смешных историй.

131. Зигмунд Фрейд (1856–1939)

В Карле Марксе, Альберте Эйнштейне и Зигмунде Фрейде часто видят трех евреев, оказавших самое глубокое влияние на западный мир в XIX–XX вв. Но все же Маркса с натяжкой можно считать евреем. Отец крестил его в возрасте 6 лет, и он всю жизнь оставался ярым антисемитом. Напротив, еврейство Эйнштейна было столь глубоко, что, когда умер первый президент Израиля Хаим Вейцман, Эйнштейну предложили стать президентом. Он отказался, но ответил любезным письмом, весьма растроганный таким предложением.

Еврейство Зигмунда Фрейда более очевидно в сравнении с Марксом и более сложно по сравнению с Эйнштейном. Фрейд был признанным атеистом и не находил ничего привлекательного в иудейских ритуалах. Но хотя он отвергал сущность иудаизма, он гордился принадлежностью к народу, сохранившему свои убеждения перед лицом постоянных преследований и враждебности. Фрейд считал, что эти еврейские стойкость и сила и дали ему твердость, в которой он нуждался для защиты своих теорий перед лицом почти единодушной враждебности медицинских авторитетов. «Поскольку я еврей, – заявил Фрейд венской ложе организации «Бней-Брит», членом которой состоял, – я считаю себя свободным от многих предрассудков, которые ограничивают других в использовании своего интеллекта, и как еврей я готов присоединиться к оппозиции и обходиться без согласия окружающего большинства».

Фрейд часто касался проблем, представляющих особый интерес для евреев. Его работа о юморе («Остроумие и его отношение к бессознательному») содержит больше материалов из еврейского юмора, чем из любого другого. Фрейда особенно впечатляла та степень остроумия, с которой евреи готовы шутить по поводу своих недостатков. «Я не знаю, – писал он, – много ли есть примеров других народов, которые так высмеивают свой собственный характер». Он особенно наслаждался здоровым эгоизмом, проявляющимся в еврейской хуцпе. Одной из его любимых шуток был рассказ о бедном еврее, который подошел к богатому барону с просьбой помочь ему в путешествии на курорт Остенде: «Врачи рекомендовали мне купаться, чтобы поправить здоровье». – «Очень хорошо, – сказал богач. – Я дам тебе кое-каких денег. Но почему тебе нужно в Остенде, самый дорогой курорт?» – «Господин барон, – ответил тот с укоризной, – я не считаюсь с затратами, когда речь идет о здоровье!»

Предметом последней книги Фрейда «Моисей и монотеизм» стала почти исключительно еврейская тема, хотя книга не дала ему много друзей в еврейской общине. С ощутимым перевесом в сторону теории, а не фактов Фрейд постулировал, что Моше был не евреем, а египтянином, возглавившим восстание евреев против фараона, и позже его убили те самые евреи, которым он помог. Фрейд рассуждал, что убийцы потом переживали такое чувство вины и угрызений совести по поводу своего преступления, что стали, по словам Эрнеста ван де Хаага, «ревностными и покорными сыновьями своего отца, которого они убили». Из всей книги чувствуется, что Фрейд считал и себя кем-то вроде Моше, открывающего «Тору» психоанализа часто враждебному к ней миру.