Читать интересную книгу Богатство - Валентин Пикуль

А банкет все-таки состоялся. Это было дикое пиршество, и, пока в камчатском правлении звучали хвастливые тосты, мертвый город молчал, а на улицах разлагались кучи коровьих потрохов. Сразу же после банкета японские крейсера торопливо покинули Петропавловск-на-Камчатке — их появление здесь можно сравнить только с пиратским налетом.

Они уже пересекали выходной створ, и Губницкий не сомневался, что самураи сейчас дадут полновесный залп по свечке маяка, чтобы она погасла. Но орудия главного калибра остались дремать под чехлами. Губницкий спросил командира крейсера — неужели ему не хочется сокрушить такую цель, имеющую большое навигационное значение? Японец оказался дальновидным политиком:

— После мира с Россией нам ведь тоже предстоит плавать в этих водах, и маяк всем нужен. Одна лишь пристрелка по маяку потребует из погребов не меньше пяти снарядов, каждый из которых обойдется Японии в шестьсот иен. А мы уже и так разорены войною, потому всем японцам надлежит быть экономными…

История уже никогда не выяснит, когда и при каких обстоятельствах Губницкий состряпал бестолковую телеграмму: маяк разрушен, касса взломана, деньги целы, — здесь, что ни слово, все неправда. Мне кажется, что эта ахинея свидетельствовала о нервном состоянии ее автора, который потерял былую уверенность в самом себе и уже не рассчитывал на безоблачное будущее… Ну что ж! В русском народе есть старинное поверье: на чужом несчастье своего счастья не построишь. Вернувшись из Японии в Америку, миллионер Губницкий только было расположился начать роскошную жизнь, как злодейка судьба решила — хватит! Жестокая астма схватила жулика за глотку костлявыми пальцами и не разжала их до тех пор, пока он не посинел.

Камчатка и Командоры не забыли этого «кровопивца»!

Но странная телеграмма от Губницкого еще долго не давала покоя приамурскому генерал-губернатору Андрееву.

— Сразу же, как смягчится военная обстановка на море, — сказал он Соломину, — вам следует все-таки побывать на Камчатке. И даже не отказывайтесь. Я верю, что никто лучше вас не разберется в тамошних делах. Заодно уж вывезете оттуда Неякина и вручите награды отличившимся в обороне Камчатки.

— Хорошо, — не стал возражать Соломин…

Чтобы быть к морю поближе, он заранее отъехал во Владивосток. На городском вокзале как раз встречали большую партию раненых, которых организация Красного Креста вызволила из японского плена. Какой-то неприлично разъевшийся генерал держал перед ними речь, а под конец грозил инвалидам пальцем:

— Так что, братцы, это я вам уже без дураков говорю, в следующий раз в плен не попадайся, а бейся до последнего, как и положено славному русскому солдатику.

В ответ из толпы калек резануло злобное:

— И не попались бы, если б генералы не завели…

Настроение у Соломина было пасмурное, как и небо над Золотым Рогом. По слухам, циркулировавшим в редакциях, он знал, что государственный долг России возрос на два миллиарда рублей, — народ ожидали экономические невзгоды. На рейде перед городом дымил крейсер «Алмаз» — дерзостный одиночка из эскадры Рожественского, который с залихватской удалью прорвался во Владивосток. Андрей Петрович иногда встречал на улицах матросов с «Алмаза», глаза у них были какие-то шалые, они не признавали тротуаров и шлялись по мостовым, мешая движению.

Позиционная война с весны 1905 года замерла близ Мукдена, и порою казалось, что ни русские, ни японцы не стремятся более воевать. А в американской Портсмуте уже велись переговоры о мире. Куда ни придешь, всюду пережевывают злободневную тему: что потребуют японцы от России и что уступит им Россия? В городской библиотеке, разговорившись с одним интеллигентным флотским офицером из штаба, Соломин сказал ему:

— Япония не посмеет требовать что-либо от России, дабы не иметь в будущем у себя под боком могучего противника.

— Дело даже не в нас, — ответил офицер, протирая замшей стекла пенсне.

— Вступление японцев в мировой концерт — это удар по престижу и американскому! Вы думаете, отчего Рузвельт настойчиво хлопочет, чтобы помирить Токио с Петербургом? Сейчас Америка, пожалуй, больше России побаивается усиления Японии на Тихом океане, и надо полагать, что наши дети еще станут свидетелями грандиозных битв между янки и самураями.

— Я думаю, — ответил Андрей Петрович, — что Россия не останется равнодушной наблюдательницей. Эта война долго не забудется в русском народе.

Наконец 23 августа был подписан Портсмутский мир, который вызвал в народе нервное уныние. Россия была вынуждена уступить японцам южную часть Сахалина. Но обстановка на море оставалась еще напряженной, рейсов на Камчатку не было, и лишь в последних числах сентября Соломин на «Сунгари» отплыл знакомой дорогой на Петропавловск.

На этот раз он должен был выступать перед Камчаткой в роли государственного ревизора — карать и миловать. «Сунгари» сильно мотало на пологой волне. В коридоре кают-компании, стоя перед зеркалом, Андрей Петрович внимательно посмотрел на себя — и не понравился сам себе. Жизнь накренилась за пятый десяток. «Все уже сделано. Осталось сделать немногое…» С небывалой для него ранее аккуратностью он расчесал на макушке последние редкие волосы.

— Да, брат, — сказал, — поехал ты… покатился.

Впервые за время войны «Сунгари» выходил в океан Сангарским проливом, и слева по борту плыла японская земля Хоккайдо; чужестранные маяки светили кораблю вполнакала — слабым дрожащим светом, словно усталые глаза через застилавшую их горестную слезу. А стол кают-компании украшали дивные голубые ирисы. Их подарила на стоянке в Хакодате молодая плачущая японка, у которой муж затерялся в русском плену, — женщины Японии всегда оставались возвышенно-благородны.

— И когда же будем в Петропавловске? — спросил Соломин, усаживаясь на стул, выпрыгивающий из-под него при качке.

— Не ранее десятого октября, — ответил стюард, собирая сброшенные креном со стола вилки. — В этом году ранняя зима. Машины на «Сунгари» состарились, нам трудно выгребать против волны.

В коридорах корабля гуляли тревожные сквозняки.

НИКОГДА БОЛЬШЕ

Полоса счастья подозрительно затянулась…

По утрам Исполатов, стараясь не потревожить сладкий сон Натальи, тихо выходил на двор кормить собак. В этом году зима пришла на Камчатку раньше обычного — долины замело снегами. Он возился с собаками, пока из трубы не начинало выметать искры — это Наталья уже разводила огонь, ставила ему чай. И было сладостно, вернувшись в домашнее тепло, сбросить груз меховой одежды, встретить ласковый взор женщины.

С тех пор как ему удалось вырваться от японцев из лепрозория, он редко покидал зимовье, жил исключительно охотой, ставил капканы с привадой, а табак и порох ездил выменивать в деревни. Здесь, вдали от людей, Исполатов, пожалуй, впервые за эти годы испытал покой и ненасытное желание любви, отчего порою становилось даже не по себе. «Слишком уж хорошо», — частенько задумывался траппер…

В один из дней с Охотского побережья моря его зимовья пробежала упряжка с незнакомым каюром — красивым парнем.

— Ты-кто? — спросил Исполатов.

— А почтальон.

— Из какой деревни?

— Явинский я.

— А-а-а… Ну, заходи, покормлю тебя.

За столом почтальон сказал, что война закончилась, а в Петропавловске снова появился Соломин.

— Начальником Камчатки?

— Нет. Недельки на две. Потом уедет на материк…

Весь день Исполатов был задумчив.

— Наташа, — сказал, — мне надо побывать в городе. Женщина прижалась к нему с криком:

— Не пущу! Я боюсь отпускать тебя.

— Пусти. Надо.

Она билась головою об его грудь:

— Нет, нет, нет… Тогда возьми и меня с собою. Мне без тебя не жить! А ты пропадешь без меня. Я это знаю. Он легко высвободился из ее объятий:

— Чепуха! Я скоро вернусь.

— Тогда… оставь мне ружье, — строго велела Наталья. — Я застрелюсь, если не вернешься, так и знай…

Пристегивая к торбасам громадные щитки наголенников, Исполатов рассмеялся:

— Глупая! Что ты каждый раз так переживаешь нашу разлуку? Ведь ты должна быть спокойна. Я люблю твои раскосые глаза, твои маленькие работящие руки, мне нравятся жесткие черные волосы и застенчивая улыбка твоя… Я люблю есть все, что ты варишь. Даже вода вкуснее, если ты сама зачерпнешь ее для меня!

— Ты так меня любишь? — спросила Наталья.

Исполатов не сказал — да. Вскрыв стволы «бюксфлинта», он туго набил в них две тяжелые пули.

— На! — крикнул он, бросая ружье в руки Наталье. — Оставляю в залог того, что я обязательно вернусь. Жди.

Заплакав, она вышла во двор и помогла ему собрать в цуге собак. Пока упряжка не скрылась вдали, женщина стояла на морозе. Исполатов на прощание не поцеловал ее в губы — он поцеловал ей руку, и камчадалка этого поцелуя не поняла.

Приход «Сунгари» прорвал военную блокаду Камчатки. В домах Петропавловска пекли праздничные пироги из свежей муки, всюду виднелись счастливые лица взрослых, стариков и детишек. Соломин вручил ополченцам Георгиевские кресты и медали, казаки получили унтерские лычки, а их урядник Сотенный обрел первый офицерский чин.