Читать интересную книгу Лунный синдром (сборник) - Михаил Бочкарёв

И жизнь в Н-ске с этого момента изменилась кардинально…

* * *

В течение следующего месяца с высоких постов полетели вниз по номенклатурной лестнице индивиды, чьи хвосты не соответствовали требованиям нового постановления. Бизнесмены, владельцы предприятий и контор, имеющие среднестатистические униденты, также были низвергнуты общественностью, а на их места водворялись те, кому божественное проявление подарило хвосты более внушительных размеров и отличительно выгодных окрасов.

Подсидельников, чей хвост, без сомнения, был самым выдающимся в городе, воодушевлённый переменами и ажиотажем вокруг новых веяний, пустил в ход законопроект, следуя которому всякий гражданин, чей хвост особенно уникален, имеет право на любую должность, соответствующую его униденту, а также обязан получать городскую субсидию в размере пяти минимальных окладов ежемесячно.

С позором был уволен директор трикотажной фабрики Н-ска Жмурафкин Петр Арнольдович, когда обнаружилось, что его хвост представляет собой жалкую, непримечательную закорючку, которую и хвостом-то назвать было смешно.

Его место занял молодой начинающий сотрудник Мормышкин, унидент которого имел длину два с половиной метра, а кончик венчался шишкоподобной погремушкой, как у ядовитой змеи гремучника.

Расстановка сил в управленческом аппарате города также претерпевала изменения с каждым новым днём.

Старых закалённых бюрократов сменяли новые, имеющие неоспоримые хвостовые преимущества.

Сметая своими мощными хвостами всех среднехвостовых конкурентов, к вершине успеха поднимались те, кто ещё недавно был на самом дне социального признания.

Подсидельников уже и сам был не рад новому положению вещей. Теперь его сплошь окружали бездельники и откровенные идиоты, пролезшие в высшие эшелоны власти благодаря новым мерилам достоинств.

Экономика города отчего-то неумолимо шла на убыль. Повысился процент алкоголизма, а с ним уменьшилась и рождаемость.

Почти каждый день в городе обнаруживался новый, незарегистрированный до этого гражданин, чей хвост имел все прописанные в новом постановлении преимущества. И снова для обладателя исключительного унидента приходилось подыскивать местечко потеплее.

Но самое страшное событие произошло 17 декабря, спустя два с половиной месяца с тех пор, как граждане города обзавелись хвостами.

Утром в квартире Подсидельникова раздался телефонный звонок. Это был Сгнилюк, которого тоже неприятно коснулись перемены. Теперь он не был начальником УВД, а всего лишь состоял руководителем отдела тяжких преступлений.

Его место занял молодой хамоватый работник Выхухрев, в прошлом средней руки оперативник, которого небезосновательно подозревали во взяточничестве и прямых связях с преступными элементами.

Но его хвост — жирный, с изумрудной прожилкой и боковыми рельефными крылышками — беспрепятственно смахнул Сгнилюка с высокого поста.

Голос бывшего милицейского босса был встревожен. Говорил он отрывисто и неразборчиво, словно боялся, что телефон стоит на прослушке.

— Степаныч, — говорил он сквозь шум помех, — срочно бери машину и дуй на площадь!

Подсидельников спросонья, изумлённый такой фамильярностью, строго кашлянул в трубку.

— Ты что, пьян? Ты в своём уме? — грубо ответил он.

— Гони, говорю на площадь, дурак! Тут такое…

Но вдруг связь оборвалась, и из трубки поплыли жалобные гудки.

— Да что с ним стало? Обнаглел, падла! — сотряс воздух разбуженный чиновник.

Однако что-то ёкнуло в сердце градоначальника нехорошим предчувствием и он, водрузив на руки свой огромный унидент, побрёл одеваться.

Центральная площадь Н-ска кишела людьми. Сотни хвостов нетерпеливо шевелились средь людской массы, будто в ожидании чего-то сверхъестественного. В воздухе зрело предчувствие перемен.

Зимний день выдался на редкость ясный. Ни облачка на небосводе не виделось, ни тучки, лишь дул порой обжигая кожу слабый, тревожный ветерок.

Подсидельников остановил свой «Мерседес», важно вылез из него, и, торжественно неся перед носом хвост на руках, двинулся к трибуне.

Уже издалека увидел он, что на почётном возвышении столпилось множество людей. Среди них были и чиновники, и милиция, и городская финансовая элита. Был там и активист Поранкин с неразлучным приятелем Пилотским. И оповестивший его Сгнилюк.

Были все.

И все вертелись вокруг одного кого-то, но кого — Андрей Степанович разглядеть издали не сумел.

Взобравшись на трибуну, Подсидельников, распихивая столпотворение, протиснулся в центр, и глазам его открылся, наконец, тот, кто и был виновником людского безумства.

Окружённый сияющими взглядами горожан, на гранитном возвышении стоял человек в грязном полушубке с открытой нечёсаной головой, и улыбка его сияла серебристым металлом в лучах солнца, как жемчужное колье на груди выцветшей древней старухи.

Но не это заставило душу Подсидельникова сжаться жалким комком, не ослепительно-отвратительная улыбка незнакомца окатила ледяным ужасом главу города. И не грязный, вьющийся на ветру чуб.

Убил. Уничтожил. Да что там — стёр с лица земли — космического масштаба хвост неизвестного. Это был не хвост даже, а живое воплощение великой китайской стены. Ожившая и приросшая к человеческому телу бесконечная горная гряда. Антарктическая снежная глыба!

Сиял он всеми огнями и вился по трибуне драконом, словно танцевал тайный магический танец. И все смотрели на него восторженно и опьянённо. А из сотен раскрытых ртов восходил к небу струйками белёсый пар подобострастья.

И хвост струился по трибуне, и изгибался причудливо, и замирал, и вскидывался ввысь, и окрас его, как калейдоскоп, то и дело менял рисунки и цвета.

В сравнении с этим великолепием унидент Подсидельникова казался протезом, ущербной стоптанной деревяшкой против молодой мускулистой ноги фигуриста.

И он понял всё. Понял сразу. Из рук его выпал тяжёлый, жёлтый в чёрных пятнах хвост, в глаза градоначальнику ослепительно ударило начищенное морозным воздухом светило, и он, схватившись ладонью за сердце, повалился наземь.

Когда Андрей Степанович пришёл в себя, то увидел первым делом лицо Сгнилюка — красное и напуганное. Лицо заморгало, и, разомкнув рот, произнесло:

— Жив?

Но Подсидельников не ответил, а слабо приподняв руку, указал в сторону, где, купаясь в любви толпы, игрался хвостом омерзительный неизвестный, и спросил слабо:

— Кто он? Откуда?..

— Да пёс его знает, бродяга какой то… Шаболда без дома, без адреса…

— Боже…

— Так он теперь твоё место занял. Народ избрал, — горько усмехнулся милицейский чин, — согласно постановлению…

* * *

Вечером того же дня, вослед уходящему на сон солнцу, шла по снежному ровному одеялу прочь от города сутулая фигура бывшего градоначальника. А за ним шли ещё несколько фигур. И все они влачили за собой свои хвосты, как несут осуждённые за тяжкие преступления опостылевшие им кандалы, и только по снегу тянулись за ними длинные глубокие борозды, которые тут же заметала ледяной пылью нещадная злая вьюга…

Экспедиция

Толпа на вокзале гудела, как рой чудовищных насекомых. Сверху скопище людей напоминало кастрюлю с солянкой, медленно перемешиваемую неведомой силой. Пассажиры тащили за собой чемоданы, сумки на колёсиках, полиэтиленовые пакеты, мешки и баулы, несли на руках плачущих детей и подгоняли нервными окриками детишек постарше, выучившихся передвигаться самостоятельно.

Лисоух стоял в стороне от всеобщей возни, и попивал из алюминиевой банки коктейль «Джин-Тоник». Лисоух Иванович Молодянский, а именно так звали молодого человека, собирался сегодня подзаработать. Ему было уже тридцать лет, но то ли судьба распорядилась им жестоко, то ли он жестоко обошёлся с судьбой, но в итоге ни единой профессией, из всего многообразного спектра человеческих занятий, он не обладал. Однако, как и каждое живое существо, Лисоух хотел кушать. Гордость не позволяла ему питаться как бродяге, объедками, а трусость не позволяла воровать. И тогда он нашёл другой выход: нечто среднее между этими двумя унизительными занятиями.

Молодянский обнаружил одну весьма интересную закономерность. Люди, собирающиеся в дорогу, для чего-то везут с собой столь великое количество поклажи, что зачастую сами не помнят, чего и сколько насобирали дома в путь, а потому часто вещи оказывались попросту забытыми на перроне. И Лисоух, смекнув, повадился забытые вещи прикарманивать себе. С одной стороны, он как бы не был падальщиком, потому как вещи никто не выбрасывал, а с другой стороны он и их не крал, в прямом смысле слова.

Частенько ему попадались сумки, набитые одеждой, книгами и различной едой. Иногда в забытом отыскивались фотоаппараты, бритвы, радиоприёмники, фонарики, рыболовные снасти и прочая мелочёвка, которую Лисоух сдавал в ломбард, получая за это примерно треть стоимости находки. Одежду он носил на рынок и также продавал по бросовой цене торгашам, которые после сбывали её гражданам по ценам новых вещей. Денег выходило не так много, но Лисоух не жаловался, ему вполне хватало на сносное питание и оплату коммунальных услуг. Лисоух Молодянский вовсе не был бомжом. У него была однокомнатная квартира в не очень новом, но достаточно крепком доме, где помимо людей прочно обосновались крысы. А крысы, как известно, никогда не селятся в сейсмически опасных постройках, и, следовательно, дом грозил простоять ещё долго.