Читать интересную книгу Голодные игры - Сьюзен Коллинз

– Давай. Ты дойдешь до озера? – спрашиваю я.

– Попробую.

Мы медленно спускаемся по Рогу вниз и обессиленно падаем на землю. Если у меня руки и ноги так одеревенели, то у Пита тем более. Я поднимаюсь первой, сгибаю и разгибаю ноги, машу руками. Потом помогаю встать Питу. Кое-как мы добираемся до озера. Я зачерпываю горсть холодной воды для Пита, еще одну подношу к своим губам.

Сойка-пересмешница издает протяжный тихий свист, и слезы облегчения текут по моему лицу, когда появляется планолет и забирает тело Катона. Сейчас прилетят за нами. Скоро мы поедем домой.

И снова ничего.

– Чего им еще нужно? – произносит Пит слабым голосом.

От ходьбы у него снова открылась рана.

– Не знаю.

В чем бы ни была причина, я не могу просто стоять и ждать, пока Пит истекает кровью. Я встаю поискать какую-нибудь палку и почти сразу нахожу стрелу, отскочившую от кольчуги Катона. Не успеваю я наклониться, как по арене прокатывается многократно усиленный голос Клавдия Темплсмита:

– Приветствую финалистов Семьдесят четвертых Голодных игр! Сообщаю вам об отмене недавних изменений в правилах. Детальное изучение регламента показало, что победитель может быть только один. Игры продолжаются! И пусть удача всегда будет на вашей стороне!

На миг раздается шум помех и наступает тишина. Не веря своим ушам, я тупо таращусь на Пита. Постепенно до меня доходит: они и не собирались оставлять в живых нас обоих. Распорядители продумали все заранее, они используют нас, чтобы устроить самый драматичный поединок за всю историю Игр. И я, как дура, купилась.

– Если подумать, этого следовало ожидать, – спокойно произносит Пит.

С трудом, морщась от боли, он встает и медленно идет ко мне, доставая из-за пояса нож.

Прежде чем я успеваю задуматься о своих действиях, мой лук заряжен, а стрела нацелена прямо в сердце Пита. Он удивлен, ножа в его руке уже нет, он летит в озеро и с плеском уходит под воду. Я бросаю оружие и, сгорая от стыда, отступаю назад.

– Нет, – говорит Пит, – сделай это. Он подходит и сует лук мне в руки.

– Я не могу. Не буду.

– Ты должна. Иначе они снова выпустят переродков или еще что-нибудь придумают. Я не хочу умереть, как Катон.

– Тогда ты застрели меня, – говорю я с яростью, отпихивая от себя лук. – Застрели, возвращайся домой и живи с этим!

И, сказав, понимаю, что смерть здесь и сейчас гораздо лучше такой жизни.

– Ты знаешь, что я не смогу, – говорит Пит, отбрасывая оружие. – Что ж, все равно я умру раньше тебя.

Он наклоняется и стаскивает с ноги повязку, уничтожая последнюю преграду для покидающей его крови.

– Нет, не убивай себя! – кричу я, падая на колени и отчаянно пытаясь перевязать рану снова.

– Китнисс, я хочу этого.

– Не оставляй меня здесь одну, – умоляю я, потому что точно знаю: если Пит умрет, я никогда не вернусь домой по-настоящему. Всю оставшуюся жизнь я проведу здесь, на арене, снова и снова мысленно прокручивая эти минуты и думая, как его можно было спасти.

– Послушай, – говорит Пит, поднимая меня на ноги, – мы оба знаем, что им нужен один победитель. Только один из нас. Прошу тебя, стань им. Ради меня.

Он еще продолжает что-то в том же духе – как он меня любит, и чем станет для него жизнь без меня. Я не слушаю: в голове, как птица в клетке, бьются его предыдущие слова.

Им нужен один победитель.

Да, им нужен победитель. Без победителя все их хитроумные планы и все Игры теряют смысл. Капитолий останется в дураках, и виноваты будут распорядители. Возможно, их даже убьют, медленно и мучительно, и казнь покажут на всю страну.

Мы с Питом должны погибнуть оба, или… они должны думать, что мы погибнем…

Непослушными пальцами я нащупываю и отвязываю кожаный мешочек у себя на поясе. Пит хватает меня за запястье.

– Я не позволю тебе.

– Доверься мне, – шепчу я.

Он долго смотрит мне в глаза, потом отпускает мою руку. Я раскрываю мешочек и отсыпаю немного ягод сначала в ладонь Пита, потом себе.

– На счет три?

Пит наклоняется ко мне и целует, очень нежно.

– На счет три, – говорит он.

Мы становимся спиной друг к другу, крепко сцепляем свободные руки.

– Покажи их. Пусть все видят, – просит Пит. Я раскрываю ладонь; темные ягоды блестят на солнце. Другой ладонью сжимаю руку Пита, как сигнал и как прощание, и начинаю считать:

– Один. – Вдруг я ошибаюсь? – Два. – Вдруг им все равно, если мы умрем оба? – Три!

Обратной дороги нет. Я подношу ладонь ко рту и бросаю последний взгляд на мир. Ягоды едва попадают мне на язык, и тут начинают греметь трубы.

Их рев перекрывает отчаянный голос Клавдия Темплсмита:

– Стойте! Стойте! Леди и джентльмены! Рад представить вам победителей Семьдесят четвертых Голодных игр – Китнисс Эвердин и Пита Мелларка! Да здравствуют трибуты Дистрикта-12!

23

Я выплевываю ягоды и тщательно вытираю язык краем куртки. Пит тащит меня к озеру, мы полощем рты водой, потом падаем друг другу в объятия.

– Ты ничего не успел проглотить? – спрашиваю я.

Он качает головой.

– А ты?

– Если бы проглотила, то была бы уже мертвой, – говорю я.

Пит что-то отвечает, но я ничего не слышу за ревом толпы, внезапно раздавшимся из репродукторов.

Над нами возникает планолет, и оттуда спускают две лестницы. Я не могу отпустить от себя Пита. Обнимаю его рукой, помогаю подняться, и мы оба становимся на первую ступеньку одной из лестниц. Электроток приковывает нас к месту; сейчас я этому рада, потому что не уверена, что Пит сумеет удержаться сам. Голова у меня опущена вниз, и я вижу, что, пока мы сами обездвижены, кровь из голени продолжает свободно вытекать. Как только за нами закрывается люк и ток отключают, Пит падает без сознания.

Мои пальцы так крепко вцепились ему в куртку, что, когда его уносят, у меня в руке остается клок черной ткани. Врачи в белоснежных халатах, в масках и перчатках стоят наготове и сразу включаются в работу. Пит, бледный и неподвижный, лежит на серебристом столе; к нему подключено множество трубочек и проводов. Внезапно я забываю, что Игры закончились, и мне представляется, что врачи – это очередная опасность, еще одна стая переродков, выпущенная, чтобы убить Пита. В ужасе я бросаюсь к нему, но меня хватают и заталкивают в другой отсек. Теперь нас разделяет прозрачная дверь. Я колочу руками по стеклу, ору что есть мочи – никто не обращает на меня внимания, кроме слуги, который появляется откуда-то сзади и предлагает мне напиток.

Я сажусь на пол, лицом к двери, тупо глядя на хрустальный стакан с соломинкой. Апельсиновый сок, холодный как лед. Как неуместно он смотрится в моей окровавленной, заскорузлой руке со шрамами и грязными ногтями. От аромата у меня текут слюнки, но я осторожно ставлю стакан на пол, не доверяя чему-то столь чистому и красивому.

Сквозь стекло я наблюдаю за врачами, суетящимися вокруг Пита, их лбы сморщены от напряжения. По трубкам текут какие-то жидкости, на стене мигают лампочки и прыгают стрелки, в которых я ничего не понимаю. Не уверена, но, по-моему, у Пита дважды останавливается сердце.

Это почти как у нас дома, когда приносят безнадежно покалеченного при взрыве на шахте, или женщину, которая третий день не может разродиться, или истощенного ребенка с воспалением легких. У мамы и Прим тогда точно такое же выражение на лицах, как у этих врачей. А я убегаю в лес, брожу там весь день и возвращаюсь, когда больной давно уже умер, и на другом конце Шлака успели сколотить гроб. Здесь не убежать: меня держат стены планолета и еще, наверное, та самая сила, которая не отпускает от умирающего его близких. Как часто я смотрела на них, стоящих вокруг нашего кухонного стола, и думала: «Почему они не уходят? Зачем им видеть это?»

Теперь я знаю. Потому что у них нет выбора.

Я вздрагиваю, заметив, что кто-то смотрит на меня всего в нескольких дюймах от моего лица, но это всего лишь мое собственное отражение в стекле. Безумные глаза, впавшие щеки, спутанные волосы. Злобная. Одичавшая. Сумасшедшая. Понятно, почему никто ко мне близко не подходит.

Мы приземляемся на крышу Тренировочного центра, и Пита выносят из отсека, а я остаюсь за дверью. С криками я бьюсь в стекло и, кажется, замечаю копну розовых волос – должно быть, Эффи: она пришла меня выпустить, – и в тот же момент сзади в меня вонзается игла.

Проснувшись, я вначале боюсь пошевелиться. Я лежу в комнате, в которой нет ничего, кроме моей кровати и голых стен. Ни окон, ни дверей. Потолок светится мягким желтым светом. Воздух пропитан резким лекарственным запахом. В мою правую руку вставлено несколько трубочек, уходящих другими концами в заднюю стену. Я раздета, свежие простыни приятно ласкают кожу. Осторожно поднимаю левую руку. Она чисто вымыта, ногтям придана безупречно овальная форма, и даже шрамы от ожогов заметно уменьшились. Я ощупываю щеку, губы, сморщенный шрам над бровью, провожу пальцами по мягким шелковистым волосам и – рука застывает на месте. С замиранием сердца ерошу волосы у левого уха – нет, не показалось, я снова слышу.