Читать интересную книгу Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

Но Шор расхохотался и перебил его.

— Отлично придумано, Ал, — сказал он и остановил машину. — Ну, вот мы и приехали.

Мостовая впереди протянулась в лучах фар черной поблескивающей полосой. С неба теперь сеялась изморось. С деревьев на тротуар падали хлопья тающего снега. Окно Лизы светилось.

— Вы с Лизой живете наверху? — спросил Шор. — Лиза очень интересная девушка. — Он перегнулся через Ала, пытаясь вглядеться в освещенное окно, но не увидел силуэта в нем и не смог подтвердить свой образ: Лиза ждет, Лиза тревожится. Ал не сказал: «Поглядите, вон она стоит у окна». Он не хотел, чтобы Шор интересовался Лизой больше, чем им.

— Для меня это был чудесный вечер, — начал он. — Я его долго не забуду.

— И я тоже. — Шор, удобно откинувшись, положил руки на рулевое колесо. — Рад был с вами познакомиться, Ал.

— Спокойной ночи, мистер Шор.

— Одну минутку!

— Да, мистер Шор?

— Почему бы нам завтра не поужинать вместе? Моя жена в отъезде. Может быть, вы с Лизой составите мне компанию?

— С большим удовольствием, мистер Шор.

— Ну тогда в «Короле Эдуарде»? Мне все еще нравится этот старый викторианский зал. В половине восьмого в вестибюле?

— Мы придем. И еще раз — огромное спасибо.

— Спокойной ночи, Ал.

Ал вылез из машины, постоял, глядя ей вслед, а потом вбежал в дом и вверх по лестнице к свету на верхнем этаже, где ждала Лиза.

— Это был Шор, правда? Ты провел с ним все это время и он отвез тебя домой?

— С ним вдвоем, Лиза! Сказочный вечер!

Он возбужденно засмеялся, сбросил пальто и повел ее за собой в гостиную. Она выжидающе смотрела на него. Ее черно-коричневый шелковый халатик был распахнут, открывая шею, грудь и плечи. Она пытливо всматривалась в его лицо, такая красивая в своей полунаготе, а он улыбался до ушей. Тут она заметила, что борода у него намокла. И волосы тоже. А ботинки выглядели так, словно он долго гулял по лужам.

— Послушай, Ал! — сказала она. — Чем вы занимались? Валялись в снегу?

— Почти.

— Ну говори же, говори!

— Садись и слушай. Это очень смешно, — сказал он и, притянув ее к себе, усадил рядом. Он рассказал ей все, что было, — все мельчайшие подробности с той секунды, когда он позвонил в дверь Шора, и до сцены в снегу. Он засмеялся.

— Нет, ты вообрази, Лиза, Шору чуть было не предъявили обвинение в мелком воровстве. Представляешь себе газетные заголовки!

Но она, думая о чем-то своем, негромко сказала:

— Нет, каково — заячий паштет и тосты.

— С «виши».

— Да, с «виши». Мне нравится.

— Бутылка коньяку, которую мы купили в парижском аэропорту, еще цела?

— Стоит в моем шкафу в спальне, на верхней полке.

— Для чего мы ее берегли?

— Для такого случая. Верно?

— Верно. Сейчас я за ней схожу. — Он встал, чувствуя внутри приятную теплоту и безмятежность. Но у двери остановился, задумался, а потом сказал: —А знаешь, странно…

— Что странно?

— Ты ведь считала, что у меня ошибочное представление о Шоре, да?

— Я этого не говорила.

— Пусть не говорила, но думала.

— Я думала, что ты не сможешь определить свой взгляд на него, если с ним не познакомишься…

— Нет, я верно его себе представлял, Лиза. Он именно такой. Но не только такой. Странно то, что я это понимал, когда готовился броситься на полицейского и чувствовал себя героем в глазах всего человечества. Шор… он тигр, Лиза. Втайне он — тигр. — Ал засмеялся и пошел к двери. Но тут она сказала:

— А разве тигр — это плохо? Мне тигры всегда нравились.

И он обернулся. Ее лицо сияло таким блаженным довольством, что он растрогался — он не сводил с нее глаз. Откинув голову, глядя куда-то мимо него, она, тихонько улыбаясь, упивалась своей радостью. А потом вдруг засмеялась.

— Вот что мне пришло в голову… — Она умолкла и задумалась, вынуждая его ждать. Потом снова засмеялась. — В тот вечер, помнишь, когда мы говорили о твоей работе, я сказала: «А где же полицейский?» Вот он и появился.

12

В вестибюле гостиницы Шор в элегантном двубортном костюме в узкую светлую полоску приветственно протянул им навстречу руки, блеснув двумя дюймами белоснежных манжет и золотыми запонками с монограммой. И повел их в красивый старомодный зал ресторана. Ал захватил с собой книгу, чтобы попросить у Шора автограф. Шор держался с такой мягкой любезностью, что к тому времени, когда они сели за столик, уже казался давним и хорошим знакомым. Проглядывая меню, он сказал:

— Выберем что-нибудь вкусненькое.

Ал, садясь за столик, положил книгу рядом на пол возле кресла. А теперь поднял.

— Вы ее помните? — спросил он.

— Ну еще бы! — сказал Шор. — Я этой книге многим обязан, — продолжал он с теплотой в голосе. — Вы никогда не слышали о старике Уилфе Барнаби, спортивном репортере? Он, кроме того, умел обеспечивать себе недурные побочные доходы. Этот старый грабитель был другом моего друга Сэма Айви, устроителя боксерских матчей. Сэм, который как-то сказал про Барнаби, что он украл бы и топящийся камин, если бы мог его унести, был человек щедрого сердца. Он мне нравился. Когда Барнаби скоропостижно умер, Сэм Айви, собирая у всяких спортдеятелей взносы на банкет в его память, попросил меня написать что-нибудь. Раздумывая о Барнаби, прожженном мошеннике, я вспомнил только его слова: «Грязные деньги? Таких не бывает!»

Но потом ему вспомнился вечер, когда Сэм Айви дал ему билет на встречу Клея с Чувало и велел ему сесть у ринга на местах, отведенных для прессы. А туда хлынули люди, утверждавшие, что они — спортивные репортеры, и предъявлявшие удостоверения от торговых бюллетеней, ежемесячников по санитарной технике, журналов женских мод, справочников строителя и тому подобных изданий.

— А настоящим репортерам сесть было негде, и старик Барнаби проклинал самозванцев на чем свет стоит. Явился старший билетер и выгнал их всех, включая меня, — сказал Шор. — Я сослался на Сэма Айви, но его нигде не было. Сгоняли меня с места как раз рядом с Барнаби. «Погодите-ка, — говорит Барнаби билетеру. — Юджин Шор? Это вы написали книжку про двух девок и священника?» И заявляет билетеру: «Этот парень — настоящий писатель и имеет право сидеть рядом со мной». А потом пробурчал себе под нос: «Не могу же я вернуться домой и рассказать жене, что позволил им выгнать автора книжки, которая ей так понравилась. Хочу сегодня спать спокойно». — Посмеиваясь, Шор сказал: — Теперь вы понимаете, Ал, почему я хорошо отношусь к этой книге?

— Мне она нравится сама по себе, — возразил Ал. — Да, кстати, я послал те две книги, которые вы надписали, моему брату в Калифорнию. Может быть, вы надпишете эту для моего отца?

Он объяснил, что чувствует себя виноватым перед отцом и хотел бы как-то загладить размолвку.

— Но знаете, — сказал Шор с сомнением, — в таком случае я на вашем месте не стал бы посылать ему эту книгу.

— Почему?

— Если вы хотите успокоить его, помириться с ним…

— Я думал, она натолкнет его на размышления.

— Вы хотите снова его расстроить? Он ведь может подумать, что вы сделали это нарочно, что вы совсем ему чужой.

— Пожалуй, вы правы, — подумав, сказал Ал. — Я с вами согласен. — Он убрал книгу и, переменив тему, спросил Шора, помнит ли тот, как он, Ал, рассказывал ему про Марка Стивенса в Риме, а потом о разговоре в парижском баре. — И вы, мистер Шор, — сказал он, — вы угадали мое позерство.

— Ну что вы, Ал…

— Ал не позер, — спокойно заметила Лиза.

— Конечно, нет, — согласился Шор. — Мне кажется, я знаю об Але очень много.

Однако его взгляд, обратившись на Лизу, задержался на ее высокой груди там, где платье натягивалось ниже вырезу, Ал заметил, что Лиза перехватила взгляд Шора. Она даже посмотрела ему в глаза, мимолетно улыбнувшись. С недоумением Ал вспомнил, как она сразу же поняла взгляд, который бросил на нее Шор при первой их встрече. И теперь взгляд, устремленный на ее грудь, словно подтверждал то первое впечатление и добавлял к нему что-то новое. Одобрение все еще было написано на лице Шора, и Ал внимательно взглянул ему в лицо, словно оно могло рассказать ему о Лизе что-то, чего сам он не сумел разглядеть. Любезное, невозмутимое, румяное лицо — такое могло бы принадлежать судье. Его милость судья Шор. Канцлер Шор. Или даже еще лучше: епископ Шор. Этот большой нос суется в темные закоулки. Нос с чутьем на молоденьких женщин. Может быть, в Мексике, в Париже, в Нью-Йорке — в потаенных уголках вдали от дома. Такому носу позавидовали бы богословы семнадцатого века, размышлял Ал на свой эрудированный лад. Нос и уши — вот и все, на что позволено было глядеть богословам.

Но Шор в задумчивости снова налил вино в бокалы и начал медленно чертить ложкой круги на белой скатерти.

— Я подумал, Ал, — сказал он наконец, — и решил, что у вас получится нечто стоящее.