Читать интересную книгу Бремя живых - Василий Звягинцев

Но — так не бывает, и осталось на ходу вычленять из массы проблем наиважнейшую именно сегодня, перекинув, с известным злорадством, остальные на помощников, тоже было возрадовавшихся собственному продвижению вверх по лестнице, ведущей вниз. В том смысле, что с каждой следующей ступеньки в случае чего падать легче, больнее и обиднее.

Утром он, согласно полученному указанию, принимал первое пополнение. Ровно к десяти утра у дверей его нового кабинета, расположенного в том же крыле Кремлевского корпуса, но двумя этажами выше, столпились прибывшие с предписаниями офицеры.

Толпиться, собственно, им не было никакой необходимости. Винтовая чугунная лестница художественного литья и намного более широкая, чем обычно, выводила в просторный сводчатый зал с небольшими окнами, упрятанными в глубокие амбразуры. Окна выходили на север, до них дотягивались верхушки древних раскидистых лип, да и на небе обещающие дождь тучи сгущались с утра, поэтому в полную силу горели под потолком люстры, похожие на церковные паникадила.

В зале, издавна именуемом предбанником, имелось достаточное количество хороших кожаных диванов, столиков с пепельницами, а всю правую, лишенную окон стену занимала тщательно выклеенная солдатами роты обслуживания карта Московского военного округа.

Карта была роскошная. Опять же с точки зрения кадрового офицера.

Подобранная из листов километрового масштаба, она, подобно фрескам Микеланджело и Леонардо, имела размер пять на шесть метров, и каждый соискатель должности, карабкаясь по лесенке-стремянке, мог свободно найти место, куда его могут загнать и какие достопримечательности ждут по соседству.

Жаль только, что картой интересовались лишь самые опытные и хладнокровные, прочие же, как сказано, толпились у двери, словно надеясь, что степень близости к ней как-то повлияет на дальнейшую судьбу.

Увидев все это, Стрельников испытал ностальгическое чувство. Совершенно так же, двадцать два года назад, он отирался перед кабинетом офицера-направленца[85] в городе Хабаровске, в штабе Дальневосточного, ордена Владимира первой степени, округа.

И так же, с тоской на сердце, он, поелозив пальцем по карте, нашел в свое время ту дыру, куда его, словно по специальной злобе, собрался командировать усталый, нездорово полный капитан Пыхтин.

И фамилия вот навек запомнилась. Да и не зря. Если б не тот капитан, вся жизнь пошла бы совершенно иначе.

— Ох, надоели вы мне, — со страдальческим вздохом сказал капитан, по которому видно было, насколько штабная служба без перспектив портит человека.

Мундир помят, волосы почти вылезли, пепельница набита жестоко пожеванными и раздавленными окурками дешевых папирос.

Карьера не задалась, в перспективе ничего, кроме бесконечного количества папок с личными делами, и до весьма скромного пенсиона — еще лет пять, если не больше.

Так чего ждать при встрече с такой штабной крысой подпоручику, пока что исполненному энтузиазма и желания прямо вот сейчас, не сходя с места, отправиться на борьбу с китайскими милитаристами и хунхузами[86]?

А о таковом желании молодой Стрельников сообщил с первых, после представления, слов.

— Буду я тебе еще работу искать, — лицо капитана болезненно исказилось. Может — язва мучает, а может — похмелье. — Вас у меня знаешь сколько? Вот направлю я тебя в Белогорск, в распоряжение штаба Второй армии. От них заявка на командира полуроты есть. Пусть они и думают.

Где находится Белогорск, подпоручик видел. Пятьсот километров на северо-запад по железной дороге. И если там всего лишь штаб общевойсковой армии, какие же назначения последуют дальше?

И захотелось Виктору чего-то просить, что-то доказывать, что не для него, мол, эта таежная дыра, на большее он способен, и вообще, в его годы и жениться пора, а там где жену найдешь.

Но тут же и другая — здравая мысль. Присягу давал? Давал. На тяготы службы не жаловаться соглашался? Естественно. Так что же? А вот обидно, и ничего тем не менее не возразишь.

Если Стрельников доживет до отставки с генеральским пенсионом и получит свои десять гектаров земли для основания фамильного имения, он непременно займется написанием мемуаров, благо есть о чем писать. И эта история займет там достойное место.

Штабная крыса, капитан Пыхтин, наклонился над личным делом и зачеркал перышком, выписывая проездное свидетельство. И вдруг остановился, дойдя до строчки:

— Какое училище заканчивал, через какое воинское присутствие туда направлен?

— Таким-то, как положено, по месту жительства, — ответил Стрельников вполне равнодушно.

— Стой! — офицер поднял голову, и вдруг его мятое лицо озарилось и стало воодушевленным, почти красивым. — А где жил там?

Что-то в душе подпоручика дернулось, с еще слабой, но уже надеждой. Вопрос ведь — не просто так. Что-то за ним серьезное стоит.

— На Воронцовской…

— Да ты что? А Генка Стрельников тебе не родственник?

— Как же не родственник, родной старший брат.

И сразу не стало ни скучного, пропахшего сургучом и чернилами кабинета, ни чахнущего в нем капитана.

— Ну, ты даешь! А ты Витька, что ли?

— Так точно, да и в деле так написано…

— Что мне твое дело! Я их читаю, думаешь? Да мне все давно по… Ты меня не помнишь? Я ж Мишка Пыхтин, с Менделеевского…

В их квартале, где вырос Стрельников, Воронцовская улица и примыкающие к ней переулки считались единой крепостью, противостоящей Старому и Новому Форштадтам, а также и Ташле, почему каждый тамошний обитатель в возрасте от шести и до двадцати как минимум лет был друг и брат, имевший право на всемерную помощь, поддержку и защиту.

А переулок Менделеева находился ровно через квартал от дома, где Стрельников родился и прожил лучшие восемнадцать лет свой жизни. Беда вот только, что данного Мишку он не помнил совершенно. И немудрено. Если брат, старше Виктора на восемь лет, еще мог с Пыхтиным дружить и общаться, для него самого все эти почти взрослые парни сливались в общую массу. Так, всплывали в памяти смутные образы… Но вообще-то! Это ж надо такому случиться! Земляка из одного города встретить — в армии уже счастье, а тут близкий сосед, считай, родственник.

Кое-каких общих знакомых они в бурном, бессвязном моментами разговоре все-таки отыскали, например, племянник капитана, Вовка Дубок, учился всего двумя классами старше Виктора в Третьей городской гимназии. А уж околоточный надзиратель дядя Коля Волосатов был им всем отлично знаком. Со всех точек зрения.

В результате столь невероятной встречи незаконченное предписание полетело в корзину, и после недолгих поисков Виктору было подобрано достойное место, являвшееся предметом вожделения куда более заслуженных, тертых жизнью офицеров. Но — это уж как кому повезло.

Накрыл он, как водится, капитану стол на половину своих подъемных денег. А вот больше встретиться так и не пришлось.

Зато в результате того давнего случая Стрельников всем дальнейшим сцеплением обстоятельств приведен именно сюда, к дверям своего нового кабинета, и будет сейчас сам решать судьбы молодых товарищей и, может быть, тоже — на всю последующую жизнь.

Однако данный самому себе тогда еще зарок он помнил всю дальнейшую службу. Со мной поступили душевно, и я по возможности буду поступать так же.

Наваждение прошло, он снова увидел происходящее нынешними глазами.

— Что ж, приступим, — произнес он в пространство, и заметившие появление немолодого, сумрачного на вид полковника офицеры, только что занятые предварительными знакомствами, поскольку все они прибыли из разных округов и частей и увиделись впервые лишь здесь, сразу же приняли строевую стойку, кто сидел — вскочили, защелкали каблуками.

— Вольно, господа, вольно. Прошу входить, очередность будете определять сами. Ну, кто самый смелый?

Прежде чем остальные успели сообразить, что выгоднее в данном случае: рискнуть и принять на себя всю нерастраченную энергию начальника или пересидеть по принципу «Ни на что не напрашивайся и ни от чего не отказывайся», — вперед шагнул высокий, светловолосый, сильно загорелый поручик, при первом же взгляде на которого у Стрельникова улучшилось настроение.

Все в нем говорило, что это офицер — от рождения и до мозга костей. Мундир новый, возможно, первый раз надетый к столь важному случаю, а пояс и портупея ношеные, но непоцарапанные и непотрескавшиеся, блестящие пряжки настоящие, латунные, а не штампованные из «желтого металла», сапоги шитые на заказ и надраенные до синих искр.

Подтверждением его кастовой принадлежности были значки Киевского кадетского корпуса и Александровского военного училища, а того, что не в тылах он отсиживался, выпустившись в строй, — мальтийский рубиновый крест, наложенный на венок со скрещенными мечами. Еще не орден, но ценится почти на равных. Знак «За пять штыковых атак». Учрежден в девятнадцатом году, сейчас, разумеется, анахронизм по смыслу, штыками только консервные банки открывают да дневальные по роте на ремень цепляют. А знаком награждают просто участников реальных боестолкновений и огневых контактов с противником, проявивших отвагу и инициативу в деле.