Читать интересную книгу Коммуналка: Добрые соседи (СИ) - Лесина Екатерина

Пускай.

Что-то другое было неправильным, не таким, как нужно. И не в кружке дело. На нее не обратили внимания. Или обратили, но лишь как на необычную, красивую вещь. Мужчины тоже слабости имеют. А вот порошок на нее не реагировал.

Правильно, он на живой силе завязан, а то, что пряталось в стекле — вновь же, совершенно непригодный для создания классических артефактов материал, — было частью мертвого.

Астра еще раз прошлась по кухне, убеждаясь, что ничего-то не пропустила. А когда вернулся Святослав, поинтересовалась:

— Где его родные?

— Родных у него нет. Он вдовец. Семья погибла при эвакуации, поезд попал под бомбежку. Родители эвакуироваться не пожелали, остались в Ленинграде.

А он выжил.

И ему, наверное, тоже было немного стыдно за то, что он выжил. Астра знает это мерзковатое чувство, в котором стыда столько же, сколько и затаенной радости.

Портреты обнаружились в единственной комнате, вновь же, мало большей, чем та, которая досталась Астре. Портреты стояли в рамочках. Черно-белые снимки, с которых на Астру смотрели совершенно незнакомые ей люди. Женщина с болезненно-одутловатым лицом и пара детей.

От них она отвернулась, разглядывая обстановку.

Софа. И немецкий трофейный сервант, заставленный трофейным же фарфором. В углу — швейная машинка со знакомой табличкой на вороненом боку.

«Zinger».

От жены осталась? Или от матери? Или тоже из тех, чужих по сути вещей, которым повезло найти себе новый дом.

Ковер на стене вот новый, с оленями.

Красивый, пожалуй.

Матушке бы не понравился, потому как аляповатый слишком, но вот Астра такой бы повесила. Много таких, чтобы все стены укрыть. Тогда всяко теплее становится.

Кровать.

Покрывало.

— С точки зрения… ее… он удобная жертва, — здесь Астра тоже сперва заглянула под софу, помня, сколь много всего имеет обыкновение под этой софой теряться. Однако на сей раз не обнаружила ничего, кроме все того же порошка. — Немолодой, но и не старый, жизненных сил в нем хватало. С другой стороны, ни родных, ни супруги, ни детей. Если бы он и вправду был инженером, стал бы кто копаться в этой смерти?

Спросила и посмотрела, вдруг испугавшись, что позволила себе чуть больше, чем следовало бы. А если… если ей сейчас скажут, что не ее ума дело.

— Похоже… — Свят потер подбородок. — Это… многое меняет.

Глава 28

Глава 28

Тонечка радостно улыбалась, глядя на человека, который зачем-то к ней привязался. Человек этот что-то рассказывал, громко, вдохновленно, то ли стихи чужие читал, то ли пересказывал кино, главное, делал это со всею душой.

А Тонечка кивала.

Ахала.

И даже всплескивала руками, выражая восхищение. Восхищение ему определенно нравилось. И он, забывая про маску — совершенно, между прочим, непрофессионально, — выпячивал грудь и начинал поглядывать этак, преснисходительно. Порой и вовсе выбивался из роли, и тогда в словах его проскальзывали неприятные резковатые ноты человека, полагающего себя умнее прочих.

Но Тонечка подобных мелочей не замечала.

Антонина же ждала.

Она умела ждать. И слушать.

Наблюдать.

А еще сопоставлять услышанное с увиденным и собственной жизнью, которой она, Антонина, немало дорожила.

— Это так… восхитительно! — Тонечка даже на цыпочки встала, потом прикоснулась к смуглой руке и тотчас одернула пальца, застеснявшись. Как же, она девушка глубоко порядочная.

И невеста даже.

Последнее обстоятельство, к слову, нисколько парня не смущало, даже наоборот, если Антонина поняла правильно, добавляла азарта в непонятной пока игре.

Что ему нужно?

Что интересно?

Глуповатая Тонечка, наивно полагающая мир пречудеснейшим местом? Или служба ее, о которой новый приятель не спрашивал? Или… квартира?

— Вот такие у меня соседи, — закончил он и руку подал, помогая Тонечке подняться на парапет. И она пошла по граниту легким танцующим шагом, радуясь моменту и теплу, что вернулась в город, будто осень вдруг передумала наступать. — Живем порою весело, но дружно… в целом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он слегка нахмурился.

Соседи? В этом его интерес?

— А у меня тоже соседи, — сказала Тонечка, придерживая тонкий платочек, который так и норовило сдуть. — Разные…

…про диву она передала кому надо. И посредник скривился, явно уже аванс принял, который возвращать придется. Но ничего, вернет, не переломится. Лучше уж без денег остаться, чем без головы.

Отвертка шутить не станет.

И если сказано, что диву трогать нельзя, то и последняя собака в городе поостережется на это чудо пасть разевать. Антонина же приглядит, чтобы так оно и было.

На всякий случай.

Что-то подсказывало, что человечек тот, от темных дел далекий, обратившийся скорее по глупости и незнанию, не успокоится. А Отвертка… да, он и оправданий не понимает.

— Веселые? — Алексей — Лешка и никак иначе, потому как до Алексея ему расти и расти, так все говорят, особенно наставник, — улыбнулся. И мелькнуло в этой улыбке предвкушение.

Стало быть, и вправду соседи интересны.

— Ага… особенно некоторые. Вот Толичка… он хороший человек, только слабовольный. И в комсомоле не состоит. Я ему говорила, что нужно над собой работать. Ведь если человек над собой работает, то он возвышается над собственными слабостями. Так?

— Так, — Алексей едва заметно поморщился.

Стало быть, Толичка ему не интересен. Тогда кто?

Или…

— Но он хотя бы истинно рабоче-крестьянского происхождения, а есть и буржуазный элемент, — Тонечка позволила себе поджать губы, зная, что лицо ее при том сделалось некрасивым, и выражение это совершенно не идет. — И даже больше…

— Больше буржуазный? — пошутил Алексей и подхватил ее, закружил, и на землю поставил не сразу. Тонечка покраснела от смущения и восторга.

Антонина же отметила блеск в темных глазах знакомца.

— Аристократичный. Элемент. Так можно говорить?

— Не знаю. Наверное. Ты же говоришь, — ей подали руку. — Ни разу не видел аристократичный элемент.

— Смеешься?

— Интересуюсь. Какой он?

— Она.

И вновь пауза. И он недоволен, пусть пока не позволяет увидеть это недовольство, однако чувствуется нетерпение. Ему хочется тряхнуть Тонечку, заставить ее говорить. И Антонина поддается.

— Дива, — выдыхает Тонечка. — Представляешь? Я когда ее впервые увидела, так прямо…

— Настоящая? — а вот теперь интерес глубоко искренний.

Плохо.

Для идиота, который не понимает, куда лезть можно, а куда не стоит.

— Самая настоящая! — Тонечка старается заглянуть в глаза, глупая девочка, которой так хочется быть любимой. И это вовсе не то чувство, которое знакомо Антонине, но с масками вечная проблема: рано или поздно они начинают прирастать.

Да, в этом городе задерживаться не стоит.

— Никогда не видел живой дивы.

— И я… раньше, то есть. Я даже сперва не поняла. Она на диву не похожа… то есть точно дива, только не похожа. Мелкая очень. Нелюдимая.

Алексей остановился, чтобы купить мороженого.

— Расскажешь? — попросил он.

— Даже познакомить могу! — храбро сказала Тонечка, мороженое принимая. И опять покраснела, потому что хорошие девочки не должны брать мороженое от других мужчин. Но тут же она себя поправила, что она, конечно, хорошая девочка, но Алексей тоже хороший парень.

А мороженое — это просто мороженое.

Дружеское.

В конце концов, в новом социалистическом мире женщины и мужчины равны. А значит, и дружить они могут. Или нет?

— Не знаю, удобно ли…

— Ай, удобно, конечно, только она редко из комнаты выглядывает. И на работе постоянно еще.

— Дива работает?

Какое почти искреннее удивление.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— В госпитале, — Тонечка прокусила хрупкую глазурь. — Бывает, что целыми днями там торчит, за дочкой своей совсем не смотрит. Вот и растет та невоспитанной.

— Дочкой?

— Розочкой…

Она ела и говорила, про диву и про ребенка ее, и про других соседей, про которых почему-то Алексей слушать категорически не желал, постоянно перенаправляя беседу в нужное ему русло. И Тонечка, конечно, не замечала. Она ведь была доброй, но не очень умной девушкой. Антонина же…