столько кусочков? — добродушно посмеивалась торговка, получая с него пятак. Но однажды, незаметно подойдя к мальчику, она увидела, что он нарочно ломает и крошит на дне корзины целые булки. Тоник получил встрепку, хотя увертывался, как волчонок, и с тех пор вход в лавку был для него закрыт. Мысль о том, как хорошо можно было бы досыта наесться «обрезками», что продаются у колбасника для кошек (это были кусочки колбасы разных сортов, ветчинная кожица, обрезки несвежего свиного сала), вызывала у него яростный аппетит, а при виде бочонка с солеными огурцами, стоявшего около продуктовой лавки, у Тоника буквально текли слюнки. И все-таки он с симпатией вспоминает жуликов-возниц и добродушную лавочницу, — не будь их, не вырасти бы ему здоровым парнем.
Анна тотчас же откликнулась своим воспоминанием.
Ах, как она мечтала в детстве о куске хлеба с маслом! У родителей Анны была корова, держать ее могли только благодаря тому, что по ночам дети ходили на панские поля воровать клевер. Но масла от собственной коровы дети никогда не получали, потому что его носили продавать в Пелгржимов, — нужно было платить проценты по закладной. Самое раннее детское воспоминание было тоже безрадостным. Мать сбивала масло, а маленькая Анна стала приставать к ней, чтобы та намазала ей кусочек хлеба. Она хныкала, потом расплакалась и упала на пол, дрыгая ногами. Ни окрики, ни тумаки не помогали. Мать сжалилась и намазала ей ломоть хлеба. Но не успела девочка проглотить даже первый кусок, как в дверях появился отец. От его взгляда содрогнулись и мать и дочь. Девочка уронила хлеб, метнулась к двери и помчалась по косогору к ручью. За ней, топая, бежал отец, позади слышался крик матери. Около ручья отец догнал Анну, схватил ее сзади за платье, поднял в воздух и с силой отшвырнул от себя. Охваченная смертельным ужасом, девочка перелетела через ручей и упала в мягкие заросли вербы на другом берегу. Только там она раскрыла судорожно зажмуренные глаза. Ее подобрала перепуганная мать…
Детство и юность Анны и Тоника были схожи. Но потом жизнь их пошла по-разному. Для Тоника забили военные барабаны армейских походов, зазвучала грозная симфония итальянского фронта — рулады свистящих пуль и гулкие взрывы. Потом потянулись тоскливые, унылые песни плена и, наконец, зазвучала веселая песенка о возвращении домой. Но только начало этой песенки было веселым…
Тоник работал литейщиком на металлургическом предприятии Кольбена.
— Расскажи мне о своем заводе и что ты там делаешь, — просила Анна.
И он рассказывал ей о больших литейных цехах, о формовочном песке и жидком металле, о сотнях рабочих, которые там трудятся. В вагранках и мартенах клокочет добела расплавленный металл, а когда выпускают плавку, черные литейные цехи заливает ослепительный белый свет. Литейщики спешат набрать в ковши на длинных ручках пылающую жидкость и вылить ее в замысловатые песчаные формы, выложенные в земле. Под потолком, над головами литейщиков, проносятся мостовые краны, развозя в огромных чанах жидкий металл. Работа здесь опасна, бывают случаи, что рабочего убивает сорвавшейся стальной плитой, обжигает горячим шлаком. Во время заливки металла в формы нередко случаются маленькие взрывы, тогда струя железа на лету превращается в раскаленные дробинки, которые падают на голову рабочему. Тоник рассказывал об администрации, об инженерах и мастерах, о конфликтах при распределении работы и установлении расценок, о рабочем коллективе и его солидарности.
Анна понимала далеко не все. Ей представлялось что-то громадное, черное, иногда вспыхивающее белым светом и тогда горячее и грозное. Было прекрасно, пренебрегая опасностью, укрощать этого хищника, и Тоник умел делать это, потому что он, ее Тоник, силен и смел.
Тоник был действительно сильный парень. Когда он обнимал Анну за талию в овражке Еврейских Печей, можно было спокойно опереться о его руку, она никогда не слабела. Губы у него были крепкими, и его слово твердым, будь это «да» или «нет».
— Ты меня любишь, Тоничек? — ластилась к нему Анна.
— Да, — говорил он, спокойно глядя ей в глаза.
— Хорошо жить на свете, верно?
— А ты как думаешь?
— Хорошо! Куда лучше, чем раньше.
— Это верно, что лучше. Но еще не хорошо. — Он задумывался. — А почему ты думаешь, что нам стало лучше жить, Анечка?
— Ну, потому, что мы любим друг друга.
Но у Тоника был другой ход мыслей, и его «мы» было гораздо шире.
— Нам живется лучше, — говорил он, — потому что этого добились товарищи, которые жили до нас. Кое-что сделали и мы сами. Но надо завоевать еще больше для себя и для тех, кто будет жить после нас.
— Да? — удивлялась Анна и, прижавшись к Тонику, заглядывала ему в глаза.
В сумерках, а иногда уже ночью, они возвращались в город. В обнимку, медленной походкой влюбленных, которым не хочется расставаться, они шли мимо расположенных в шахматном порядке маленьких садиков с крохотными грядками и миниатюрными заборчиками, за которыми семьи почтальонов и банковских рассыльных с детским увлечением играют в собственное сельское хозяйство; они шли мимо огромной мусорной свалки, куда по утрам вереницы автомашин свозят золу, кухонные отбросы и вычесанные волосы чуть не со всего города. На этой свалке всегда что-нибудь тлело, распространяя едкий серо-желтый дым.
Однажды вечером они встретили чернобородого человека со шрамом, которого Анна видела на вечере в Народном доме. Он шел с сыном депутата, студентом Ярдой Яндаком. Тоник и Анна в сумерках не сразу узнали их, а когда приблизились к ним, Анна хотела отстраниться от Тоника, но он удержал ее немного сердито, словно говоря: «Зачем это? Не думаешь ли ты, что я стесняюсь нашей любви?»
— Честь труду! — приветствовал их Плецитый, и в его колючих глазах на обезображенном шрамом лице мелькнула неприятная, пренебрежительная улыбка, которая словно говорила: «И в такие дни ты тратишь время на любовь?»
— Честь труду! — мягко произнес Ярда Яндак, не сводя голубых глаз с Анны, пока парочка не прошла мимо них.
Анна покраснела. Ярда словно погладил ее взглядом по лицу и волосам, и в этой ласке было робкое обожание. У Анны мелькнуло смутное воспоминание о комнате Честмира Рубеша.
Встреченные товарищи исчезли в полутьме, а влюбленные еще долго молчали. Рука Тоника непроизвольно оставила талию Анны, он нахмурился. Что это за усмешки со стороны Плецитого? Разве он, Тоник, пренебрегает своими обязанностями? Разве он так много времени проводит с Анной? Разве не говорит он часто, прощаясь с ней в подъезде дома на Вацлавской площади: «Завтра я не приду, завтра у меня собрание актива, а послезавтра спортивный кружок. Значит, в четверг, Анечка… э-э, нет, в