Однако не имевшие никаких последствий ухаживания Платона Зубова остались в прежнем царствовании, а в новом рядом с Елизаветой Алексеевной возник более опасный соперник, совершенно неожиданный для Александра, — Адам Чарторижский.
«Когда Александр заметил, что его друг Адам Чарторижский тоже влюблен в Елизавету, — писал Чулков, — он понял, что, сохранит или не сохранит свою супружескую верность его голубоглазая подруга, все равно этот изящный и страстный поляк в ее глазах будет рыцарем. Чарторижскому было тогда двадцать четыре года. У него было романтическое прошлое. Он был образован, писал стихи, успел пожить в Европе. Все это внушало юной великой княгине не только любопытство… Рассказывали, что, когда у Елизаветы родилась девочка и ее показали Павлу, последний сказал статс-даме Ливен: «Сударыня, возможно ли, чтобы у мужа блондина и жены блондинки родился черненький младенец?» На что статс-дама ответила весьма находчиво: «Государь! Бог всемогущ!»
Следует заметить, что Адам Чарторижский был брюнетом, а Александр и Елизавета и вся их немецкая родня — блондинами.
Как бы то ни было, но официальный историограф и биограф императоров Павла I, Александра I и Николая I, профессор Н. К. Шильдер, знакомый со множеством материалов, но не имевший возможности называть вещи своими именами, писал, что после того, как родилась великая княжна Мария Александровна, отношения императрицы Марии Федоровны с великой княгиней Елизаветой Алексеевной еще более обострились, а письма на имя великой княгини велено было перлюстрировать. Легко было недоброжелателям Елизаветы Алексеевны, пользуясь этими обстоятельствами, возбудить в уме Павла подозрение против невестки и поселить путем клеветы раздор в семье.
Двадцатого августа 1799 года граф Ростопчин в дневнике словесных приказаний пишет: «Гофмейстера князя Чарторижского послать министром к королю Сардинскому». 17 августа Ростопчин продолжает: «Отправить немедленно к его месту тайного советника Чарторижского».
Двадцать третьего августа 1799 года Чарторижский выехал из Петербурга в Италию отыскивать короля Сардинии, которого изгнали французы. Чарторижский не мог уехать, не простившись с Александром. «Великий князь, — вспоминал Чарторижский, — выразил мне свое огорчение по поводу моего отъезда. Он ближе узнал уже действительную жизнь, и она начала производить на него свое действие. Великий князь не мог совершенно противиться окружающим его примерам и так же искал развлечения в ухаживаниях за дамами, пользовавшимися наибольшим успехом в данную минуту».
* * *
Однако не только интрига неверной жены и лучшего друга, оказавшегося предателем, волновала царскую семью.
В день архистратига Михаила 8 ноября 1800 года было совершено торжественное освящение Михайловского замка. В десятом часу утра от Зимнего дворца к Михайловскому замку под грохот пушек двинулось парадное шествие мимо расставленных шпалерами войск. После молебна, отслуженного в домовой церкви замка, и осмотра внутренних покоев состоялся обед, на котором присутствовало всего восемь человек: Павел и Мария Федоровна, великая княжна Мария Павловна, генералы П. А. Пален и М. И. Кутузов и трое царедворцев — Кутайсов, Строганов и Нарышкин.
Они сидели в сыром и холодном зале, который не могло согреть пламя каминов, непрерывно горевшее уже несколько суток.
Когда по приказу Павла писатель Август Коцебу посетил в 1801 году Михайловский замок, чтобы обрисовать его, он заметил, в частности, что «повсюду видны были следы разрушающей сырости, и в зале, в которой висели большие исторические картины, я видел своими глазами, несмотря на постоянный огонь, поддерживаемый в двух каминах, полосы льда в дюйм толщиной и шириной в несколько ладоней, тянувшиеся сверху донизу по углам. В комнатах императора и императрицы сырость до некоторой степени была устранена тем, что стены были обиты деревом; но все остальные терпели жестоко».
Описывая Михайловский замок, Коцебу упомянул и о надписи, шедшей по фризу и исполненной бронзовыми буквами: «Дому твоему подобаетъ святыня Господня въ долготу дней». Букв в надписи было 47. «Долгота дней» хозяина замка — императора Павла — тоже равнялась 47 годам…
Михайловский замок напоминал огромный лабиринт, и нужно было прожить в нем не менее месяца, чтобы хоть немного привыкнуть к его очень сложной архитектонике. Множество темных переходов, потайных лестниц, замаскированных дверей было сделано в замке для того, чтобы ускользнуть от заговорщиков и убийц, если они неожиданно появятся во внутренних покоях.
В спальне императора тоже была потайная дверь, позволявшая выйти на скрытую от посторонних глаз лестницу, ведущую в комнаты под спальней, одна из которых принадлежала любимице Павла княгине Гагариной, как мы помним, в девичестве Лопухиной.
Став замужней дамой, Анна Петровна частенько оставалась ночевать в своей тайной опочивальне Михайловского замка, и чем чаще это случалось, тем ее муж становился надменнее, все полнее ощущая собственное величие и значимость.
А пока Павел тешился любовными утехами, изгонял и возвращал в полки и канцелярии сотни чиновников и офицеров, преподавал солдатам фрунт и экзерцицию, тратил время на множество мелочей — от дворцового этикета до составления программ и сценариев свадеб и приема послов, — окружавшие его придворные ловили себя на мысли, что так долго продолжаться не может. Многие вельможи и сановники, испытывавшие чувство ответственности за судьбу России, задавались вопросом: «Доколе коронованный безумец будет безнаказанно играть судьбами многомиллионного народа! И что же следует предпринять, чтобы сей губительный порядок вещей переиначить и спасти Россию от тирана?»
Вывод был один — дворцовый переворот и насильственное устранение императора от власти.
Во главе заговора оказался вице-канцлер Российской империи, генерал-майор и камергер, граф Никита Петрович Панин, племянник графа Никиты Ивановича Панина — ближайшего сподвижника Екатерины II и главного воспитателя Павла Петровича в бытность его цесаревичем.
Никита Петрович в юности был другом цесаревича Павла и его камер-юнкером. Однако их отношения расстроились из-за неодобрительного отношения Панина к роману Павла с Нелидовой. Он защищал интересы Марии Федоровны, с которой его тоже связывали добрые отношения. В конфликт вмешалась Екатерина, взяв Панина под свое покровительство, назначив камергером своего двора и присвоив звание генерал-майора.
Как только Екатерина II умерла, Павел уволил Панина из армии, отправив послом в Берлин.
В 1799 году его вернули в Петербург и назначили вице-канцлером Коллегии иностранных дел. Панин был убежденным сторонником ограниченной монархии, которая опиралась бы на просвещенную родовую аристократию. Постоянно придерживаясь проанглийской ориентации, Панин видел будущее России в сохранении монархии, когда бы русская палата лордов играла главную роль, а палата общин находилась в подчиненном по отношению к первой палате положении.
Наблюдая развитие событий, Панин опасался как за судьбу династии, так и за судьбу дворянства, которое для него ассоциировалось с судьбой России. Панин считал, что если Павел останется у власти, то можно ожидать революции. или народного бунта, подобного пугачевскому, и тогда не только падет правящая династия, но погибнет и все российское дворянство.
Итак, перед холодным, рассудочным вице-канцлером встал вопрос: можно ли, рискуя судьбой Отечества, терпеть на троне умалишенного или же следует отстранить его от власти? Панин отвечал на этот вопрос однозначно — следует отстранить. Но он не мог исповедовать другой религии, кроме легитимности и верности монархии.
Он хотел лишь перемен на троне, но вовсе не был против династии. Более того, переворот для него был крайней мерой именно для спасения династии — семьи Романовых, — ибо законных путей выхода из кризиса он не видел. Поэтому вице-канцлер сразу же решил вовлечь в заговор Александра, чье согласие на отстранение Павла могло развязать руки заговорщикам. Зная мягкий характер Александра и его нелюбовь к крайним мерам, Панин отбросил возможность убийства Павла, а решил, что достаточно будет объявить императора умалишенным, требующим опеки, и назначить над ним регента — Александра, превратив дело в чисто семейное, когда главой семьи был бы уже не отстраненный от власти Павел, а его старший сын.
Ближайшим сподвижником Панина по заговору стал адмирал Иосиф де Рибас, который, находясь в Новороссии, сошелся с местным генерал-губернатором Платоном Александровичем Зубовым. Адмирал и бывший фаворит Екатерины II стали искренними друзьями.
После смерти Екатерины де Рибаса обвинили в служебных злоупотреблениях, и ему грозила ссылка в Сибирь, но его спас честный и неподкупный адмирал Н. С. Мордвинов, присланный во главе комиссии по расследованию его дела. Комиссия не нашла никаких злоупотреблений, и вместо Сибири де Рибас оказался в Петербурге в должности члена Адмиралтейств-коллегии. Там-то он и сблизился через посредство братьев Зубовых с Н. П. Паниным. Третьим организатором заговора стал П. А. фон дер Пален, о котором уже шла речь.