Шрифт:
Интервал:
Закладка:
{09208}
По-видимому, у вас абонемент до четвертой недели поста. А потом как? В Москву вернетесь? Напиши, голубчик. Я тебя крепко обнимаю и целую, ужасно крепко. Хочется поговорить с тобой, или, вернее, поразговаривать. Ну, прощай, до свиданья. Пиши же мне, не ленись. Твой Антоний иеромонах. 3304. M. П. ЧЕХОВУ 22 февраля 1901 г. Ялта. 22 февр. 1901. Милый Мишель, я вернулся из-за границы и теперь могу ответить на твое письмо. Что ты будешь жить в Петербурге, это, конечно, очень хорошо и спасительно, но насчет службы у Суворина ничего определенного сказать не могу, хотя думал очень долго. Конечно, на твоем месте я предпочел бы службу в типографии, газетой же пренебрег бы. "Новое время" в настоящее время пользуется очень дурной репутацией, работают там исключительно сытые и довольные люди (если не считать Александра, который ничего не видит), Суворин лжив, ужасно лжив, особенно в так называемые откровенные минуты, т. е. он говорит искренно, быть может, но нельзя поручиться, что через полчаса же он не поступит как раз наоборот. Как бы ни было, дело это нелегкое, помоги тебе бог, а советы мои едва ли могут оказать тебе какую-либо помощь. Служа у Суворина, имей в виду каждый день, что разойтись с ним очень не трудно, и потому имей наготове казенное место или будь присяжным поверенным. У Суворина есть хороший человек - это Тычинкин, по крайней мере, был хорошим человеком. Сыновья его, т. е. Суворина, ничтожные люди во всех смыслах, Анна Ивановна тоже стала мелкой. Настя и Боря, по-видимому, хорошие люди. Был хорош Коломнин, но умер недавно. Будь здоров и благополучен. Напиши мне, что и как. Ольге Германовне и детям в Петербурге будет хорошо, лучше, чем в Ярославле. Напиши подробности, буде они уже есть. Мать здорова. Твой А. Чехов. На конверте: Ярославль. Михаилу Павловичу Чехову. Казенная палата.
{09209}
3305. О. Л. КНИППЕР 23 февраля 1901 г. Ялта. 23 февр. Милая моя актрисуля, замечательная моя собака, за что ты на меня сердишься, отчего не пишешь мне? Отчего не телеграфируешь! Жалеешь деньги на телеграммы? Телеграфируй мне на 25 р., честное слово, отдам и, кроме того, еще обязуюсь любить тебя 25 лет. Я дня три был болен, теперь как будто бы ничего, отлегло маленько. Был болен и одинок. Из петербургских газет я получаю одно "Новое время" и потому совсем ничего не знаю о ваших триумфах. Вот если бы ты присылала мне газеты, наприм(ер) "Биржевые вед(омости)" и "Новости", т. е. те места из них, где говорится о вашем театре. Впрочем, это скучно - чёрт с ним. Ты не написала, как долго будешь сидеть в Питере, кого видаешь там, что делаешь. Будет ли ужин (или обед) в "Жизни"? Если будет, то непременно опиши. Завидую тебе, я давно уже не обедал хорошо. Тебя ждет у меня флакон духов. Большой флакон. Был Бунин здесь, теперь он уехал - и я один. Впрочем, изредка заходит Лавров, издатель "Русской мысли". Он видел тебя в "Трех сестрах" и очень хвалит. Нового ничего нет. Итак, жду от тебя письма, моя славная актрисуля, не ленись, бога ради, и не зазнавайся очень. Помни, что жена да убоится мужа своего. Твой иеромонах. 3306. О. Л. КНИППЕР 25 февраля 1901 г. Ялта. Послано три письма все благополучно. Жду телеграммы подлиннее. Как настроение. На бланке: Петербург. Больш. Морская 16. Книппер.
{09210}
3307. О. Л. КНИППЕР 26 февраля 1901 г. Ялта. Миленькая, сегодня уже 26 февр(аля), а от тебя нет писем, нет! Отчего это? Писать не о чем или Петербург со своими газетами донял тебя до такой степени, что ты и на меня махнула рукой? Полно, дуся, всё это чепуха. Я читаю только "Новое время" и "Петерб(ургскую) газету" и не возмущаюсь, так как знал давно, что будет так. От "Нового времени" я не ждал и не жду ничего, кроме гадостей, а в "Петербург(ской) газете" пишет Кугель, который никогда не простит тебе за то, что ты играешь Елену Андреевну - роль г-жи Холмской, бездарнейшей актрисы, его любовницы. Я получил телеграмму от Поссе о том, что всем вам грустно. Наплюй, моя хорошая, наплюй на все эти рецензии и не грусти. Не приедешь ли с Машей в Ялту на Страстной неделе, а потом бы вместе в Москву вернулись? Как ты думаешь? Подумай, моя радость. Я был нездоров, кашлял и проч., теперь легче стало, сегодня уже выходил гулять, был на набережной. 28 февр(аля) в "Новом времени" юбилей. Боюсь, как бы Суворину не устроили скандала... Мне не "Новое время" жаль, а тех, кто скандалил бы... Долго еще ты не будешь мне писать? Месяц? Год? Целую тебя крепко, крепко, моя родная. Господь тебя благословит. Твой Антоний иеромонах. 3308. О. Р. ВАСИЛЬЕВОЙ 27 февраля 1901 г. Ялта. 27 февр. 1901. Многоуважаемая Ольга Родионовна, большое Вам спасибо за письмо и за доброе расположение. Мать, получив Вашу фотографию, обрадовалась и тотчас же приказала мне написать Вам, что она благодарит и что она по-прежнему любит Вас. О больнице, которую Вы желаете построить, поговорим, когда Вы будете в Москве. Лучше и толковее советчика, как д-р П. И. Куркин, Вы не найдете нигде в свете.
{09211}
А если Вам мало его, то я предоставлю Вам смоленских врачей. Что касается одесского дома, то лучше всего обождать немного, обождать хотя один год, хотя полгода. Нужно, чтобы Вы сами побывали в Одессе и убедились в том, что Ваш дом и место около него стоят не 125 и не 200 тысяч, а не менее 300. Жить Вам придется еще много (по крайней мере, еще 60 лет), продать успеете так же, как успеете и прожить все денежки. Если найду какого-нибудь опытного и честного одессита, то поручу ему осмотреть и оценить Ваш дом, потом напишу Вам. Пишите нам, пожалуйста, почаще, не забывайте нас. Если б Вы знали, как здесь в Ялте скучно, какая погода, серая и унылая! Ну, храни Вас бог. Не забывайте. Преданный А. Чехов. 3309. О. Л. КНИППЕР 1 марта 1901 г. Ялта. 1 март. Милая моя, не читай газет, не читай вовсе, а то ты у меня совсем зачахнешь. Впредь тебе наука: слушайся старца иеромонаха. Я ведь говорил, уверял, что в Петербурге будет неладно, - надо было слушать. Как бы ни было, ваш театр никогда больше в Питер не поедет - и слава богу. Я лично совсем бросаю театр, никогда больше для театра писать не буду. Для театра можно писать в Германии, в Швеции, даже в Испании, но не в России, где театральных авторов не уважают, лягают их копытами и не прощают им успеха и неуспеха. Тебя бранят теперь первый раз в жизни, оттого ты так и чувствительна, со временем же обойдется, привыкнешь. Но, воображаю, как дивно, как чудесно чувствует себя Санин! Вероятно, все рецензии таскает в карманах, высоко, высоко поднимает брови... А тут замечательная погода, тепло, солнце, абрикосы и миндаль в цвету... На Страстной я жду тебя, моя бедная обруганная актриска, жду и жду, это имей в виду. Я послал тебе в феврале с 20 по 28-е пять писем и три телеграммы; просил тебя телеграфировать мне, но - ни
{09212}
слова в ответ. От Яворской я получил телеграмму по поводу "Дяди Вани". Напиши, до какого дня вы все будете в Питере. Напиши, актриска. Я здоров - честное слово. Обнимаю. Твой иеромонах. 3310. H. П. КОНДАКОВУ 2 марта 1901 г. Ялта. 2 марта 1901. Многоуважаемый Никодим Павлович! Большое, сердечное Вам спасибо за книгу. Я прочел ее с большим интересом и с большим удовольствием. Дело, между прочим, в том, что моя мать, уроженка Шуйского уезда, 50 лет назад бывала в Палехе и Сергееве (это в 3-х верстах от Палеха) у своих родственников иконописцев, тогда они жили очень богато; те, что в Сергееве, жили в двухэтажном доме с мезонином, громадном доме. Когда я сообщил матери содержание Вашей книги, она оживилась и стала рассказывать про Палех и Сергеево, про этот дом, который тогда уже был стар. По сохранившимся у нее впечатлениям, тогда была хорошая, богатая жизнь; при ней получались заказы из Москвы и Петербурга для больших церквей. Да, народные силы бесконечно велики и разнообразны, но этим силам не поднять того, что умерло. Вы называете иконопись мастерством, она и дает, как мастерство, кустарное производство; она мало-помалу переходит в фабрику Жако и Бонакера, и если Вы закроете последних, то явятся новые фабриканты, которые будут фабриковать на досках, по закону, но Холуй и Палех уже не воскреснут. Иконопись жила и была крепка, пока она была искусством, а не мастерством, когда во главе дела стояли талантливые люди; когда же в России появилась "живопись" и стали художников учить, выводить в дворяне, то появились Васнецовы, Ивановы, и в Холуе и Палехе остались только одни мастера, и иконопись стала мастерством... Кстати сказать, в избах мужицких нет почти никаких икон; какие старые образа были, те погорели, а новые - совершенно случайны, то на бумаге, то фольге.
{09213}
Я "Геншеля" не видел и не читал, таким образом, совсем не знаю, что эта за пьеса. Но Гауптман мне нравится, и я считаю его большим драматургом. Да и по игре, притом только одного акта, нельзя судить, а если играла Роксанова, то и подавно. Мне все эти дни нездоровилось. Напал кашель, да такой, какого у меня давно уже не было. Ваша книжка об иконописи написана горячо, даже местами страстно, и потому читается она с живейшим интересом. Несомненно, иконопись (Палех и Холуй) уже умирают, или вымирают, и если бы нашелся человек, который написал бы историю русской иконописи! Ведь этому труду можно было бы посвятить целую жизнь. Однако чувствует мое сердце, что я уже надоел Вам. К отлучению Толстого публика отнеслась со смехом. Напрасно архиереи в свое воззвание всадили славянский текст. Очень уж неискренно или пахнет неискренним. Будьте здоровы и богом хранимы и по возможности не забывайте искренно Вас уважающего и преданного А. Чехова. 3311. M. П. ЧЕХОВОЙ 2 марта 1901 г. Ялта. 2 март. Милая Маша, купи мне чашку для чая таких размеров, как моя московская чашка, - и привези. Не забудь, пожалуйста. Купи тогда же побольше икры, колбас и всяких закусок, даже, если захочешь везти с собой, вестфальский окорок. Это а propos. У нас изумительная весенняя погода. Миндаль в цвету, копаемся в саду, не хочется ничего делать по письменной части. Воды много, изредка она бежит в бак, а в трубах бывает день и ночь. Сегодня получил от Кондакова из Петербурга письмо такого содержания: "Сегодня давали в Панаевском театре (Геншеля), и я, выдержав первый акт, несмотря на то, что часто зажимал себе уши, чтобы не слышать истерических воплей, ушел с начала 2-го акта домой. Подобную бездарную игру, какую мне привелось видеть, я видал, но столь наглой и бездарной пьесы, признаюсь, еще не видел".