Оказывается, я помнила все, кто муже помнила очень живо. Как он набросился на Молли. Как мучил меня, связанную, и как я преуспела тогда в умении подняться над собственным телом и смотреть на него с недосягаемой высоты, как на чужое, – преуспела настолько, что едва сумела вернуться. Что помогло мне тогда? Да просто я поняла, что он не имеет права надо мной издеваться. Никто, мать твою, не имеет такого права!
Теперь Джордж получил свое.
– А ведь я думала, что почувствую себя счастливой, когда это случится…
Голос был чужой, слова рождались сами собой, где-то очень глубоко, так что их не нужно было обдумывать, не нужно подбирать, и обращалась я не к Уолтеру и даже не к Деве Марии, с которой не сводила взгляда, а к себе самой.
– Годами надеялась… молилась, чтобы так вышло. Может, это и нехорошо, но это правда. А теперь, когда мои молитвы услышаны, я не ощущаю не только счастья, но даже облегчения. Только печаль.
– Конечно, печаль, что же еще? – негромко заметил Уолтер, как всегда, проявив здравомыслие. – Ты ведь когда-то любила его.
– Если любила, то почему не могу ненавидеть? И вообще, дело не в этом! Ведь Джорджа больше нет. Где же радость по этому поводу?
Ответа я не ждала и, в общем, не так уж в нем и нуждалась. Я ждала своего крещендо – сейчас оно пришлось бы кстати, как никогда раньше, обрело бы смысл как погребальная музыка. Мне было просто необходимо, чтобы хоть что-нибудь обрело смысл. Увы, в тот момент смысла не было ни в чем: ни в смерти Джорджа, ни в присутствии Уолтера, ни даже в статуе Девы Марии посреди холодного внутреннего дворика больницы.
– Может, мне грустно потому, что он любил меня, – сказала я со вздохом. – Негодяй, подлец, гнусный ублюдок, садист, он любил меня. По-своему, но любил, единственный мужчина во всем мире. Смешно, правда?
– Нисколько.
– И вот поэтому вместо облегчения, что не нужно больше бояться и прятаться, я опечалена тем, что эта любовь мертва. Понимаешь? Мертва единственная любовь, которую мне суждено было встретить.
Рука легла на мое плечо, обняла меня, и я наконец разрыдалась. Все слезы, пролитые мной в жизни, не могли сравниться с этим потоком и с болью, которую я при этом испытывала. Жизнь и смерть, любовь и ненависть – все это обрушилось на меня стопудовым грузом, и было страшно, что этот груз меня раздавит.
– Ничего, – говорил Уолтер. – Ничего. Это была не последняя любовь. Придет другая.
Когда все слезы были выплаканы, мы еще долго сидели обнявшись, пока я не ощутила, что совершенно окоченела. Я так и не переоделась тогда, только сняла ветровку. Уолтер набросил мне на плечи куртку, оставшись в поношенной футболке с надписью «'Толлинг Стоунз". Кругосветное турне. 1986». Это заставило меня улыбнуться – значит, и в его гардеробе водились сомнительные вещицы.
По коридорам больницы мы шли все также в обнимку. На стоянке я попыталась было снять куртку, но Уолтер меня остановил.
– Оставь. Я заберу ее позже.
Не в силах искать смысл в его словах, я просто кивнула, совершенно измученная этим днем. Меня только и хватило на то, чтобы опустить стекло и прошептать:
– Спасибо…
– Не стоит благодарности, – ответил он серьезно. – Рад, что тебе не пришлось пройти через все это в одиночку.
– Да нет! – встрепенулась я. – Спасибо за все. Я же знаю, что со мной наплачешься. Не умею принимать помощь и заботу.
– Ничего, обойдусь.
– Да, и еще: ради Бога, прости!
Уолтер кивнул, хотя видно было, что ему хочется уточнить, за что я прошу прощения. Что первой поцеловала его тогда? Что улеглась с ним в постель? Что сбежала среди ночи? Или за все, вместе взятое? Уезжать на такой ноте было бы нелепо.
– Можно тебя кое о чем попросить?
– О чем угодно.
– Не бросай меня, ладно?
Мои глаза снова наполнились слезами, которые я попыталась незаметно смигнуть, ругая себя на чем свет стоит: «Дура, вот дура! Ничего-то ты не умеешь!»
Открыв дверцу, Уолтер потянул меня за руку с водительского сиденья, обнял и крепко прижал к груди.
– Я и не собирался.
Возвращалась я практически на автопилоте. Только легкий аромат, поднимавшийся от куртки Уолтера, – невыразимо родной, чудесный аромат – помогал не отключиться прямо за рулем.
* * *
Воскресным утром я открыла глаза на диване – вопреки полному опустошению забыться сном в собственной постели мне так и не удалось, поэтому я пробралась в темную гостиную и тихонько смотрела «Мир животных». Уснула в компании акул, а проснулась среди голых бабуиновых задниц – не самое приятное утреннее зрелище.
Первым делом я вышла к овощному магазину, порылась в груде пустых коробок из-под бананов и отобрала пару покрепче. Полчаса спустя, держа в каждой руке по коробке, я переступила порог своей квартиры.
Эта часть Хейстингса была, как обычно, окутана загадочной дымкой, и мне невольно вспомнилось, как мы с Уолтером стояли на балконе после «первого поцелуя» и как все было тогда сложно и, в общем, тоже загадочно. Прошло-то всего несколько недель, а столько всего успело произойти…
Отдавшись воспоминаниям, я не заметила лежащего на полу конверта, наступила на него и, поскользнувшись, лишь в самую последнюю секунду удержалась. Бросив коробки, подняла конверт. Он был обычный, для деловых писем, и на нем корявым почерком Джорджа было нацарапано «Ванде». Судя по тому, как он был помят и исцарапан, подсунуть его под дверь стоило больших усилий. Смотри-ка, а я-то думала, что утепление ни к черту, раз уж из-под двери сквозит.
Я нагнулась за белым прямоугольником.
– Ну и задницу ты отрастила – прямо как бампер у джипа!
Понятное дело, это был мой старый приятель, почтальон Мэнни.
– Имеешь что-то против больших задниц?
– Боже упаси! Наоборот, хочу сказать, что нельзя среди бела дня стоять кверху такой роскошной задницей. Иного мужика может и удар хватить!
– А чего ради ты приперся? По воскресеньям почту не разносят.
– Да крутился тут на днях один поганец. Миссис Фориньи вызвала полицию, а поганец как нутром почуял, смылся до того, как копы приехали. Ну, она и попросила меня присмотреть за твоим жильем. Не самой же ей с ним связываться, как-никак женщина! Хотелось бы знать, где тебя носило все это время. Выкладывай, как на духу!
– Да так, мелкие неприятности. Пришлось на время залечь на дно.
– Из-за того поганца? – помрачнел Мэнни.
– Из-за него.
– А если он вернется?
– Не вернется.
– А ты, значит, вернулась? – поинтересовался почтальон. – Насовсем?
– Нет, только за вещами. Нашла кое-кто получше этой дыры.
– Ага. – Мэнни понимающе кивнул. – Давно надо было. Такая головастая девчонка – и в таких трущобах. – Он подмигнул и дал мне увесистого шлепка по заду. – Ты давай там, не кисни!