Читать интересную книгу Авантюристы - Н. Северин

Работа не клеилась. Аббат отложил в сторону перо, откинулся на спинку кресла и, возвысив голос, приказал сказать Клотильде, что он ждет ее.

Почти тотчас же дверь растворилась, и она вошла.

— Ну, что скажешь? Мы тебя ждали не раньше воскресенья, — начал аббат, не оборачиваясь к двери и отрывисто, недовольным тоном произнося слова. — Я не дальше, как вчера, заезжал к Потанто: он сказал мне, что ты занимаешься с этим русским, который живет у них. Хотя я, по правде сказать, не понимаю, для чего тебе русский язык, когда ты решилась у нас не служить, — ворчал он, продолжая отвертываться от племянницы, так как знал по опыту, что может сердиться на нее только до тех пор, пока не видит ее лица и что ей стоит только заговорить, чтобы смягчить его гнев. Но Клотильда молчала, и аббат воспользовался этим, чтобы излить всю желчь, накопившуюся у него против нее. — Да, ошиблись мы в тебе! Напрасно только тратили деньги и время. В эти три года мы подготовили бы себе другого деятеля, более способного, чем ты. Да что про это толковать! — прибавил он, безнадежно махнув рукой. — Будем довольствоваться хоть малым, и если ты приехала, то изволь сделать мне поскорее копии с этих трех черновиков.

С этими словами он вынул из бюро несколько бумаг и стал просматривать их.

А Клотильда все молчала и не трогалась с места. Только шелест ее платья да порывистое дыхание выдавали ее присутствие в комнате. Это продолжалось с минуту. Наконец, сделав над собою усилие, она заговорила глухим, изменившимся голосом:

— Не беспокойтесь разбирать эти письма, дядя, я их переписывать не буду.

Аббат с изумлением обернулся к ней. Никогда не позволяла она себе так говорить. С ума, что ли, сошла она? Но едва только успел он взглянуть на племянницу, как гнев его сменился испугом.

— Что с тобой? Ты больна? Что случилось? — спросил он.

— Ничего особенного со мной не случилось, — ответила она, сдержанно и холодно отстраняя руку, которую он протягивал к ней. — Я приехала сказать, что решила исполнить ваше желание. Если кавалер д'Эон едет в Лондон, то вы можете сказать ему, что я согласна сопровождать его, — прибавила она неестественно твердым голосом.

Невольно отшатнулся аббат от нее, чтобы пристально всмотреться в ее бледное, осунувшееся лицо с сверкающими лихорадочным блеском глазами, а затем заявил, что желает знать причину такого внезапного решения.

Молодая девушка с досадой пожала плечами и отрывисто возразила.

— Зачем вам знать это? Обещаю вам исполнять в точности все ваши приказания, отказаться от собственной воли, сделаться в руках ваших живым трупом.

— У тебя большое горе, — мягко заметил он.

— Всю эту ночь я продумала: поступить ли в монастырь или посвятить жизнь служению вам, и решила, что являться перед вечным Судией, не уплативши своего долга перед вами, было бы нечестно, — сказала Клотильда, оставляя вопрос дяди без ответа.

Он подошел к двери, запер ее, затем сел в кресло у камина с догорающими угольями и, указав ей на другое кресло против себя, сказал:

— Ты судишь правильно. Садись и потолкуем. О, не бойся, тайн твоих я не коснусь и требовать твоего доверия не стану! Если ты не чувствуешь потребности открыть мне свою душу, это — твое дело; я должен только знать: можешь ли ты быть нам полезна при том нравственном состоянии, в котором ты теперь находишься?

— Я совершенно здорова, мои силы и способности все те же.

— Хорошо. Ты меня никогда не обманывала, и я не могу не верить тебе. Перейдем к делу. Почему ты непременно хочешь служить с кавалером д'Эоном?

— Потому что он отправляется в Англию.

— В Россию ты, значит, ехать не желаешь? — спросил аббат, не спуская с племянницы пристального и пытливого взгляда.

Она вздрогнула, и по ее лицу пробежала судорога, точно от прикосновения горячего железа, но, тотчас же овладев собой, она решительно вымолвила:

— Не желаю.

— Жаль. Там у нас теперь завязываются интересные интриги. Царица Елизавета сделала манифестацию в пользу малолетнего сына великой княгини. Есть полное основание надеяться, что он будет объявлен наследником престола вместо отца, а его мать — регентшей. Нам нужна там особа, которая служила бы нам, как Каравакша в былое время, понимаешь?

Клотильда молча кивнула.

Тогда аббат продолжал:

— Мне нечего говорить тебе, что обстоятельства, равно как и лица теперь уже не те, что двадцать лет тому назад, и что такая личность, как Каравакша, при такой умной и просвещенной принцессе, как великая княгиня, большой пользы нам теперь не принесла бы. Тут нужна такая девушка, как ты, которая подружилась бы с великой княгиней и, в качестве лектрисы или учительницы языков, вошла бы с нею в самую тесную духовную связь. Неужели тебя такая роль не соблазняет? Поразмысли о моем предложении, прежде чем отказаться от него; не пришлось бы каяться.

— Я своего решения не изменю, дядя, никогда.

— О, не произноси этого рокового слова, дитя мое! Не зарекайся ни в чем! Как жизнь наша, так и воля наша в руках Господа Бога! — воскликнул аббат.

— Я пришла сказать вам, дядя, что готова ехать с кавалером д'Эоном хоть сейчас, и даже, чем скорее, тем лучше, но лишь в том случае, если вы исполните мою просьбу.

— Какая просьба? Ты знаешь, что я ни в чем не могу отказать тебе.

— Даю вам клятвенное обещание, — начала девушка, поднимаясь с места и торжественно возвышая голос, — что я исполню в точности все ваши приказания и буду служить вам и кому вы велите без рассуждений, без ропота и устали, как Христу, Спасителю моему. Обещаю вам беречь свое здоровье, чтобы оно в нужную минуту не изменило мне. Обещаю не поддаваться никаким искушениям, ни ласкам, ни страху, ни угрозам, ни любви; обещаю вам оставаться глухой к чужим мольбам и советам, слепой до всякой прелести. День и ночь буду я молить Бога, чтобы каждый мой вздох, каждая слеза, каждое слово и помышление принесли те плоды, которые нужны вашей цели. Но вы должны сейчас, не медля ни минуты, написать барону де Бретейлю в Петербург, что отказываетесь от вашей претензии на сына моего отца, корнета Владимира Углова, и почтительнейше просите царицу забыть про вашу челобитную. К этому вы прибавите, — продолжала она, не обращая внимания на изумление и негодование дяди, — что вследствие новых обстоятельств вы пришли к убеждению, что ваша просьба не имеет тех оснований, которые вы ей ошибочно приписывали.

— Это уже слишком! Ты хочешь заставить меня лгать? — запальчиво воскликнул аббат.

— Это будет не ложь, а чистая правда, и я вам сейчас докажу это, — спокойно возразила Клотильда. — Вы ведь хлопотали обо мне, чтобы вернуть мне состояние и имя, на которые я имела, по вашему мнению, право…

— По закону! По закону!

— Пусть будет по закону. Но какой закон может заставить меня принять это имя и состояние, когда я от того и другого отказываюсь? Я была до сих пор Клотильда Паулуччи и до последнего издыхания останусь ею. Клянусь памятью своей матери, что, если вы не согласитесь исполнить мое желание, мы никогда больше не увидимся. Я поступлю в монастырь без взноса, на самую низкую должность и никогда во всю свою жизнь не приму от вас никакой помощи… О, дядя! — воскликнула она вдруг, падая пред ним на колена и умоляюще протягивая к нему руки. — Неужели вы не видите, как я несчастна? Сердце мое разбито… личной жизни у меня больше нет и никогда не будет: на что же мне имя и состояние? Зачем делать человека несчастным из-за меня? Но я молода, красива, умна, талантлива; я выросла возле вас, училась в вашей школе, прониклась всеми вашими взглядами; могу быть полезна вам, а через вас и Франции. Я могу сделаться для вас тем, чем сделалась бы моя мать, если бы несчастье поразило ее не после, а перед вступлением ее на поприще, к которому готовил ее отец, точно так же, как вы готовили меня к нему. Дядя! Дядя! — продолжала она, с тоской схватывая руку, которую аббат протянул, чтобы поднять ее, и прижимаясь к ней губами. — Вы заменили мне и мать и отца, вы клялись моей матери, напутствуя ее на смерть, что никогда не покинете меня! Не покидайте же меня в самую тяжелую минуту жизни! Я знаю, что вам тяжело, что сердце ваше обливается кровью при мысли отказаться от мщения, от счастья смыть пятно с памяти вашей покойной сестры и дать мне имя; я знаю, что в эту минуту вы испытываете то, что испытали, когда к вам привезли ее, опозоренную и обезумевшую от отчаяния. Я все это знаю и все-таки умоляю вас дать мне минуту… не счастья, нет, — счастья для меня не существует на земле, — а хоть минуту душевного спокойствия после испытанных мною нравственных пыток! Откажитесь от преследования невиновного человека, и я буду благословлять вас до последнего вздоха, чему бы вы меня не подвергли за жертву, которой я требую от вас, что бы вы меня ни заставили делать, с кем бы ни заставили жить.

Аббат не прерывал племянницы. Его душа была полна такого смятения от воспоминаний, которые она каждым своим словом будила в нем, что он не в силах был произнести ни слова. Да и что сказал бы он ей? Она была права. Он был слишком проницателен и слишком хорошо знал человеческое сердце, чтобы не понять, что она права и в том, что теперь, с разбитым сердцем, без личной жизни, с одним только стремлением забыться и уйти от самой себя, она им будет вдвое полезнее, чем тогда, когда она жила собственной жизнью, с жаждой наслаждений…