Читать интересную книгу О, Мари! - Роберт Енгибарян

После Сумгаита начался другой, еще не до конца осознанный политической элитой России, процесс исламизации Юга и Уральского региона, усиления векового непримиримого врага, уже не просто экономического или политического, а цивилизационного, ни по одному параметру не совпадающего интересами с Россией, – Турции, понимающей исключительно язык силы. Естественно, ликующие выпускники юридического факультета Ереванского университета в 1963 году не могли предвидеть всего этого. Мы не могли представить, что наше поколение всего через тридцать пять лет окажется абсолютно в других политических и социальных условиях, в корне изменится наша судьба и окружающая реальность, Россия станет иностранным государством, а Армения – самостоятельной, что Россия под предводительством «талантливого стратега» Ельцина объявит в июне 1991 года свою независимость от Армении, Грузии, Прибалтики, Крыма, Донбасса… Нормальному человеку и в голову не мог прийти такой гротескный поворот истории – исчезновение в одно мгновение всего привычного, казавшегося до этого незыблемым.

В те далекие годы мы с отцом внимательно следили за политическими событиями и международными отношениями. Помню состояние моей души. Я, как и Мари, окончил университет. Ее семья, возможно, собирается эмигрировать. Для меня это будет тяжелым моральным ударом: трудно даже представить, как жить дальше, как найти себя в стране, где все, начиная с внешней и внутренней политики и заканчивая идеологическими концепциями классовой борьбы и существования двух враждебных лагерей – капитализма и социализма, – противоречит твоему мышлению, представлению о мироустройстве и естественном развитии мировых процессов. Я не смогу даже навестить Мари – границы закрыты, да и материальные возможности даже думать об этом не позволяли. В мутном потоке советской пропаганды я искал правду, мою правду, которая даст мне возможность жить не во лжи, а в реальной действительности. Когда я смотрел документальные кадры, запечатлевшие встречу в Вене в 1961 году Никиты Хрущева и Джона Кеннеди, поймал себя на мысли: «Боже мой, как мне стыдно за него, за лидера моей великой страны, за этого неопрятно одетого, неуравновешенного мужика, олицетворяющего нашу уродливую действительность! А Кеннеди? Интеллигентный, улыбающийся, стройный и ухоженный. И как отличается его жена Жаклин от добродушной Нины Петровны с внешностью провинциальной домохозяйки… Нет, внешность редко обманывает. Она отражает внутренний мир, бытовую и интеллектуальную культуру человека».

Правда, Хрущев внес новую струю в общественно-политическую жизнь страны, но не решил ни одну проблему в области межнациональных отношений. А так долго продолжаться не могло. Все мы надеялись, что он сделает хоть один правильный шаг в сторону справедливого решения чудовищных национальных проблем в СССР, но надежды не оправдались. А жаль – ведь он мог бы! Азербайджанское руководство, по-восточному, по-мусульмански льстивое и изворотливое, первым поздравило бы его за мудрость, за последовательный ленинизм, за справедливое решение национального вопроса. Не хватило смелости нашему экспериментатору-«кукурузнику» – ведь все советские руководители, начиная с Ленина, верили в строительство наднационального государства. Вот только в этом неудачно, неразумно построенном колхозе, каким был СССР, объединявший народы и нации, отличавшиеся друг от друга вековой разницей в культуре и ментальности, это было невозможно. Такое объединение не имело будущего, и рано или поздно оно дало бы трещину.

* * *

– Эй, Давид, все валяешься на травке и мечтаешь о своей парижанке? Иди, помоги готовить шашлык, – оторвал меня от раздумий Георгий.

– Да, сейчас.

А кто эти люди, с которыми я пять лет учился на одном курсе? Кроме четырех-пяти ребят, с которыми я поддерживал дружеские отношения, остальные мне абсолютно чужие. Вот сейчас мы разойдемся, и многих из них я больше не увижу, ведь мы такие разные и по возрасту, и по культуре, и по устремлениям. Это сейчас мы вежливо и уважительно относимся друг к другу, а на первом и втором курсах скольких из них пришлось уложить на пол, разбить лицо, чтобы они обращались со мной нормально, по-человечески? Между собой они общались так же некультурно и грубо, но как только получали отпор, быстро приходили в себя, начинали меняться. Что поделать, ведь большинство из них выросло в провинции, многие прошли армию, работали в колхозах и на заводах, в общем, вышли из самых низов. Спасибо Рафе, что всегда стоял рядом со мной. А не то, объединившись, эти ребята могли бы серьезно осложнить мою жизнь. Конечно, я бы их одолел – в крайнем случае, пришлось бы позвать на помощь моих друзей-спортсменов.

Сложно в этой грубой, недоброй среде быть мягким и интеллигентным. Эти качества могут уважать такие же интеллигентные, мягкие люди. А что можно требовать от этих ребят, которые повидали все прелести советской жизни: недоедание, бараки, ветхие дома без воды и удобств, в лучшем случае хрущевки? У половины курса отцы погибли на войне, ребята с трудом дожили до сегодняшнего дня и в итоге ожесточились. Теперь вот радуются – заслужили возможность сытно жить за счет других. Такое положение им кажется абсолютно нормальным. Впрочем, они понимают, что надо быть осторожными, иначе недолго и в тюрьму загреметь, ведь такую сладкую жизнь на честной зарплате не построишь. А как по-другому? Как один из самых успевающих студентов, я получил одно из трех мест в прокуратуре, причем именно в Центральном районе столицы. И какая у меня будет зарплата? Чистыми выйдет сто рублей. С годами ставка чуть-чуть поднимется, но ненамного.

Почему-то лица иностранцев, их культура и быт мне ближе, чем все, что окружает меня. Я же не верю ни одному слову руководителей страны! Рубен, парень с нашего курса, был танкистом и участвовал в подавлении Венгерского восстания. Он рассказал очень многое, раскрыл нам глаза на события, о которых мы тогда и не догадывались. Конечно, у меня были свои представления о том, что происходит в мире. Смутно я понимал, что СССР сегодня представляет собой зло для планеты. Как Россия в свое время была полицейской державой, консервативной силой в Европе, так и СССР продолжает эту линию, выступая против западного образа жизни, западной музыки, техники, культуры, машин – всего того, что вызывает у меня благоговение и восхищение. Тогда зачем приспосабливаться, притворяться, что любишь одно, хотя любишь другое? А ведь мои родители не вечны: старость, болезни… Если Мари выйдет за меня и ее родители уедут, как я обеспечу ей жизнь хотя бы на том уровне, к которому она привыкла, живя с отцом и матерью? Взятки? Опасно и низко. Впрочем, если работать с экономическими преступлениями, то почему бы и нет – ведь экономика страны организована абсолютно по-идиотски, там миллион пробелов, и люди пользуются этим. Попался – ну, значит, плати. Но что же получается: я хищник, а они травоядные? Я гоняюсь за ними, достаю добычу и этим живу? Плохо, некрасиво. Неужели жизнь вынудит меня стать хищником, социальным хищником? Боже упаси от такого развития событий! Не хотел бы я так жить.

Что тогда делать? Уехать с Мари туда, в красивую чужую страну? А папа, мама, брат? Эти ребята, которых я могу любить или не любить, но они мои друзья, часть моей жизни. И что я буду делать во Франции? Стану приживалой в семье Мари? Пойду учителем в армянскую школу? Или вынужден буду еще несколько лет учиться для подтверждения диплома? Нереально. Кто будет меня содержать все это время? И уверен ли я, что смогу преодолеть лишения, унижения? Нет, это сложно. Меня там никто не ждет. А родина – что означает это слово? Ведь я предаю не только родных, но и родину.

В первую очередь, это город, где я родился, моя страна. Хотя – сомнительно. Символ моей родины, гора Арарат, которую я вижу каждый день, когда она не закрыта тучами, благодаря Ленину и его группе международных авантюристов оказалась на территории Турции. Землю, принадлежавшую моим предкам, отняли у нас. Язык – что ж, во Франции огромная армянская диаспора, десятки организаций, сотни школ и церквей, но я все равно никогда не смогу говорить на французском так, как говорю на своем родном. Моя речь будет примитивной, без интонаций и выразительности, без души. Вера? Я неверующий, хотя и человек христианской культуры, как и французы – правда, они католики. А в чем разница между армянской апостольской церковью и католицизмом или протестантизмом, не говоря уже о православии? Не знаю, да это и неважно. Один Бог, одна Библия, одна культура. Подумаешь, какие-то смешные различия, придуманные попами. Лично я ни среди русских, ни среди французов не чувствую себя чужим. Но уехать все-таки не смогу. Оставить все? Этот вариант не для меня. Но как жить без Мари? Вот и диплом получил, уже взрослый…

– Давид, ну что размечтался? Уже два часа лежишь на спине и смотришь на небо. Шашлык готов, пошли кушать.