Стрелки теперь проводили там все свободное время.
Наш класс взял на себя обязательство — оборудовать кабинет во Дворце пионеров. Ну и закипела работа! Я рисовал корабли в бушующем море, бой с подводной лодкой. Протасов, Юра, Фрол, Илико, Авдеенко, Бунчиков целыми днями строгали, строили под руководством Горича модели шлюпок, яхт, кораблей.
Прошло два месяца, и мы пришли на торжественное открытие кабинета. Пионеров набралось множество. Нам пришлось им все объяснять.
— Неужели вы все это сделали сами? — спрашивали ребята.
— Сами. А кто же, кроме нас, будет делать?
— И фрегат и подводную лодку?
— И фрегат и подводную лодку.
— И даже крейсер?
— И крейсер.
Крейсер поместили в искусно задрапированной лохани с водой, и крошечные огоньки на клотике и в иллюминаторах отражались в воде, словно в море.
В этот день во Дворце пионеров были танцы. Я постеснялся сказать своей новой знакомой, ее звали Ниной, что танцевал в зале, под оркестр, в первый раз в жизни, но сообщил, что у нас в училище под Новый год будет бал, и просил ее прийти.
Под Новый год у нас действительно состоялся бал.
Кудряшов разъяснил, что каждый может пригласить знакомую девочку. А те, у кого нет знакомых, пошлют приглашения отличницам женских школ.
Фрол целый вечер писал письмо Стэлле и написал его без единой ошибки.
Я послал пригласительный билет Антонине, а Юра — Хэльми. Послали билет и той девочке, Нине, с которой я танцевал во Дворце пионеров.
В день бала паркет в большом зале был натерт до блеска. Монтеры протирали электрические лампочки и проверяли большую люстру. Мы примеряли мундиры и перчатки. Учитель танцев с каждым делал несколько туров вальса и показывал, как надо едва касаться рукою талии «дамы», как приглашать ее, как отводить на место. Он учил, как подойти к стойке и принести блюдечко с мороженым или бокал с шипучей водой гостье и не опрокинуть мороженое и не разлить воду на ее платье.
Наконец, генеральная репетиция была закончена.
В этот день все ели без аппетита, хотя обед был, как всегда, вкусный.
Пробило семь часов. За окнами стемнело. В коридорах зажглось электричество. В зале оркестранты настраивали инструменты. Протасов осматривал мундиры, перчатки, носовые платки.
В половине восьмого вспыхнул свет над парадным входом. Ярко осветился подъезд. Раньше всех пришел Зорский и отправился проверять оркестр.
— Рындин, встречать гостей! — приказал Кудряшов.
Несколько офицеров в парадных тужурках, в крахмальных воротничках уже стояли под портретом Нахимова на главной площадке.
Тяжелая дверь внизу то и дело раскрывалась. Некоторые девочки входили робко, предъявляли билеты и в недоумении останавливались, глядя на пушки, якоря и пузатые мины. К ним тотчас же подходил кто-нибудь из воспитанников или офицеров, здоровался, называл свою фамилию и приглашал в гардеробную снять пальто. Другие девочки вбегали веселой и оживленной стайкой, отдавали билеты, с любопытством оглядывали все вокруг и спрашивали, показывая на якоря, мины и пушки:
— А это что? А это?
Сняв пальто, они поднимались по широкому трапу и останавливались перед ярко освещенным портретом. Тут они уже не спрашивали, кто это. Даже девочки знали, что это Нахимов.
Пришла и Нина из Дворца пионеров, я ее познакомил с товарищами.
Фрол спустился в подъезд:
— Она не получила письма, не придет…
— Обязательно придет, — успокоил я друга.
— Правду говоришь?
— А зачем мне врать?
— Дай честное нахимовское.
Тяжелая дверь отворилась, вошла Стэлла и протянула билет.
— Я опоздала? Я торопилась. Но мама решила завить мне волосы.
Она скинула шапочку и черные локоны, сменившие на этот раз всегдашние косы, рассыпались по ее плечам. Стэлла крепко сжала в своем маленьком кулачке пальцы Фрола, затянутые в перчатку.
— А где же Антонина и Хэльми? Не пришли еще?.. Не-ет, разве можно опаздывать? Фрол, какой ты важный в мундире! Не-ет, и белые перчатки!.. Музыка гремит! — воскликнула она весело. — Идемте танцевать! — и она быстро побежала вверх по парадному трапу.
— Вы можете идти, Рындин, — предложил Кудряшов. — Мы теперь сами справимся.
Тут в вестибюль вошла Антонина. Я помог ей раздеться и проводил в зал.
— Как дедушка? — спросил я ее.
— О, он совсем веселый! Даже ходит со мной гулять на Куру. Он говорит, что теперь научился видеть ушами, и рассказывает, как плещется в реке рыба.
Хотя танцевальная наука мне давалась нелегко, я не ударил лицом в грязь, а Антонина едва касалась моего плеча рукой, и я заметил, что на этот раз ее тоненькие пальчики не были выпачканы в чернилах. Повсюду горели огни и ослепительно сияли буквы «Н» на погонах мундиров и золотые погоны адмирала и офицеров, сидевших у стен в креслах.
— Как хорошо! — говорила Антонина, раскрасневшись от танцев.
— Мне тоже. Ты хочешь мороженого?
— Да, хочу…
Я прошел через зал к стойке и, стараясь не уронить и не разбить блюдечко, принес мороженое Антонине; скосив глаза, я увидел, что Олег угощает мороженым Хэльми, и она тараторит без умолку, а мороженое в это время тает у нее на тарелке, и Олег стесняется ей сказать, что надо скорее есть мороженое и поменьше болтать, а то оно все растает.
— Может, ты хочешь воды с кизиловым сиропом?
— Хочу, — сказала Антонина.
И мне доставило огромное удовольствие совершить еще одно путешествие через зал и принести большой бокал с двойной порцией вкусного кизилового сиропа.
Все нахимовцы помнили уроки учителя танцев; они все время были начеку и раскраснелись от напряжения. Юра танцевал с Хэльми, а маленький Вова Бунчиков нашел худенькую и очень высокую девочку с тонкими, длинными, как у цапли, ногами и лихо скользил с нею в вальсе.
В перерывах между танцами мы, хозяева, приглашали гостей осмотреть военно-морской кабинет, и они с любопытством рассматривали старинные корветы, фрегаты, современные крейсера и подводные лодки. Илико сообщал, что он будет подводником, другой хотел быть катерником, третий — минером.
— А ты? — спросила Стэлла Фрола.
— Сначала буду командовать катером, потом — эсминцем и крейсером.
— Не-ет! — удивилась Стэлла.
— Я буду много учиться, пойду в кругосветное плавание и привезу тебе обезьяну.
— Не-ет! — Стэлла была в восторге. — Большую?
— Зачем большую? Маленькую, вроде собачки. Большие — кусачие.
— А крейсер, которым ты будешь командовать, — он большой?
— Если поставить его на проспект Руставели, то он займет целый квартал. И мачты будут выше театра.
— Не-ет! Даже выше театра!
Они снова пошли танцевать. Юра пригласил Хэльми, Забегалов, Поприкашвили, Авдеенко — других девочек.
— Чего ты больше всего хочешь в Новом году? — спросил я Антонину.
— Победы. А ты?
— Победы! Знаешь, когда война кончится, наше училище переведут в Севастополь или в Одессу. Построят огромный дом на берегу моря…
— Да? Значит, ты из Тбилиси уедешь?
— Ну, ведь сначала надо построить дом.
— Теперь дома строят быстро! Я буду скучать.
— Но ты тоже уедешь?
— Еще не скоро. Сначала я кончу школу, четыре года в институте… А уж потом поеду выращивать цитрусы… Ты думал, мой папа никогда не вернется. Думал ведь, да? А я все же чувствовала, что вернется… Ты знаешь, я тебе скажу по секрету; у дедушки на мольберте стоит зашитая в холст картина. Он велел Тамаре зашить ее и никому не показывать. Ты видел?
— Видел… В большой комнате, у стены.
— К деду приходили, просили, чтобы он показал ее на выставке. Но дед сказал: «Покажу, когда мы войдем в Берлин и война закончится нашей победой. Я жалею, — сказал он, — что не успел закончить ее». — «Но она совершенно закончена, — возразил приходивший к нему товарищ. — Это лучшее, что вы написали». — «Я тоже думаю, — отвечал дедушка, — что это было бы лучшим, что я написал в своей жизни. Товарищ из Союза художников сказал, что картину надо назвать «Он вернулся с победой». А я писал ее, — сказал дед, — когда было еще так далеко до победы!» И я не выдержала…