– А ты вообще его искал?! – рявкнул Чарли.
– Где только не побывал, – сонно ответил Харрис. – У него дома, у его матери, во всех кабаках, заходил в каждый бар и винный магазин округа. Он смылся.
Бренда, в банном халате поверх пижамы, дожидалась мужа. Он честно рассказал почти обо всем, что случилось, и она спросила, что будет, если Отис действительно предстанет перед судом.
– Все как обычно, – устало пробормотал Чарли. – Джоунс будет утверждать, что Отиса не было там той ночью, и найдет тех, кто это подтвердит. Потом заявит, что даже если Отис и заходил в бар, то все равно не сказал ничего такого, что бы его обличало. А если и сказал, то фраза вырвана из контекста и не так понята.
– И это сработает?
Чарли торопливо пил кофе, зная, что впереди еще ждет работа.
– Никто не сможет предсказать, как поведут себя присяжные. И ты это знаешь.
Бренда положила руку на плечо Чарли.
– Но что ты сам думаешь? Только честно.
В этот момент ей казалось, что муж выглядит на десять лет старше, чем утром, когда уходил на работу.
– Если мы не найдем доказательств, Отиса отпустят.
– Даже если он это сделал?
– Да, – вяло подтвердил Чарли. – Даже если он это сделал.
– И Майлз смирится?
Чарли прикрыл глаза.
– Ни за что.
– И что он сделает?
Чарли допил кофе и потянулся к бумагам.
– Понятия не имею.
Глава 25
Я принялся преследовать их – постоянно, осторожно, так чтобы никто не узнал об этой затее.
Я ждал Джону у школы. Навещал могилу Мисси. Приходил к их дому по ночам. Моя ложь была очень убедительной, никто ничего не заподозрил.
Знаю, это было скверно, но, похоже, я больше не мог управлять собой. Как всякий маньяк, я не мог остановиться. Правда, постоянно задавался вопросом, в здравом ли я рассудке. Может, я мазохист, упивающийся собственными терзаниями? Или садист, втайне наслаждающийся их мучениями и желающий видеть все собственными глазами? А может, и то и другое?
Я не знал. Сознавал только, что выхода нет.
Я не мог отделаться от жуткой сцены, которую наблюдал в первую ночь, когда Майлз молча прошел мимо сына как мимо неодушевленного предмета. Так не должно быть, особенно после того, что случилось. Да, знаю, Мисси больше нет в их жизни, но разве люди после трагедии не становятся ближе? Не ищут поддержки друг в друге? Особенно родственники.
Именно этому я хотел верить.
Так я протянул первые шесть недель. Это стало моей мантрой. Они выживут. Обратятся друг к другу и станут еще ближе.
Мелодекламация издерганного дурачка, но в моем мозгу все это звучало постоянно. И непрерывно.
Но в ту ночь они были порознь.
Теперь я не настолько наивен, как тогда. И не верю, что единственное моментальное фото семьи может открыть всю правду об отношениях. Я твердил себе, что ошибся, а если даже и нет, это ничего не значило. Нельзя судить о жизни семьи по одному эпизоду.
Я почти поверил этому… к тому времени как добрался до машины.
Но должен был убедиться.
Каждый сам выбирает дорогу к собственной гибели. Как пьяница, который выпил раз в пятницу вечером и еще дважды – на следующий день, чтобы постепенно и полностью потерять контроль над собой, я стал действовать более смело. Через два дня после моего ночного визита мне потребовалось побольше узнать о Джоне. Я прекрасно помню ход мыслей, которыми пытался оправдать свои действия. Примерно так: если сегодня увижу Джону и он улыбнется, значит, я был не прав.
Поэтому я поехал к школе. Сидел на парковке, чужак, оказавшийся там, где не имел права быть. Сидел и смотрел в переднее стекло.
В первый раз я видел его всего несколько минут. И поэтому вернулся на следующий день.
И через несколько дней – еще раз.
Я дошел до того, что знал в лицо его учительницу, всех ребят из его класса, и вскоре отыскивал его взглядом сразу же, как только он выходил из здания. И наблюдал, наблюдал…
Иногда он улыбался, иногда – нет, и весь остаток дня я гадал, что это означает. Так или иначе, я никогда не был доволен.
Наступала ночь. Как зуд, который невозможно унять, потребность шпионить изводила меня, становясь все сильнее, по мере того как тянулось время. Я долго лежал с открытыми глазами, прежде чем вскочить с постели. Побродить по комнате и снова лечь. И хотя знал, что так нехорошо, все же решался идти. Говорил сам с собой, шепотом перечисляя причины, по которым необходимо игнорировать нелепые побуждения. И одновременно искал ключи от машины.
А потом ехал по темным улицам, заставляя себя повернуть назад и вернуться домой. Даже когда парковал машину и пробирался сквозь кусты, окружающие их дом: шаг за шагом, не понимая, что тянет меня вперед.
Припадал к окну и смотрел, смотрел.
Целый год я наблюдал, как их жизнь разворачивается передо мной отрывками и эпизодами. И старательно лепил из них законченную картину. Узнал, что Майлз иногда, как и раньше, работает по ночам. А кто же тогда присматривает за Джоной?
Поэтому я отслеживал график Майлза и однажды последовал за школьным автобусом Джоны, развозившим детей из школы. Оказалось, что он остается с соседкой. Пришлось подойти к ее почтовому ящику, чтобы узнать имя.
Иногда я наблюдал, как они ужинают. Понял, что любит Джона, какие передачи предпочитает смотреть потом. Оказалось, что он обожает играть в футбол, но терпеть не может читать. Я становился свидетелем того, как он растет. Видел всякое: и хорошее, и плохое. И всегда искал улыбку на лицах. Что-нибудь, хоть что-то, что побудило бы меня бросить все это.
Я следил и за Майлзом.
Наблюдал, как прибирается в доме. Раскладывает вещи по ящикам. Как готовит обед. Как пьет пиво и курит на заднем крыльце, когда думает, что никто его не видит. Но чаще всего я видел, как он сидит на кухне.
Там, непрестанно ероша волосы, он просматривал документы. Сначала я предположил, что он берет на дом работу, но постепенно понял, что ошибался. Он изучал не разные дела, а одно.
И тогда меня осенило. Я с упавшим сердцем сообразил, что это за дело. Он ищет меня. Того человека, который подсматривает за ним в окно.
И снова я оправдывал свои поступки. Часами изучал Майлза, черты его лица. Боялся услышать внезапное «вот оно», сопровождаемое поспешным звонком, который предвещает визит в мой дом. Боялся понять, что конец близок.
Когда я наконец уходил, чтобы вернуться к машине, у меня от слабости подкашивались ноги. Я чувствовал себя абсолютно вымотанным и был готов поклясться, что это больше не повторится и я никогда на такое не пойду.
После этого я на время оставлял их в покое.
Стремление следить за ними унималось, и меня начинали терзать угрызения совести. Я ненавидел и презирал себя за все, что наделал. Молил Бога о прощении, а порой хотел покончить с собой.