ненадолго руку, Хайди, чтобы я по-настоящему ощутила, что ты ещё тут. Всё это будет тебе к лучшему, хоть я и не знаю, переживу ли это.
– Я не хочу ничего «лучшего», если ты его не переживёшь, бабушка, – сказала Хайди так твёрдо, что бабушку разом объял страх.
Она-то понимала, что люди из Франкфурта приедут с единственной целью: снова забрать Хайди к себе; девочка теперь опять здорова, что ж не забрать её с собой. Это и составляло великий страх бабушки. Но она чувствовала, что не должна показывать его Хайди. Девочка настолько сострадательна к ней, что может заупрямиться и не поехать, а разве можно было вмешиваться в её судьбу? Бабушка искала выход, но недолго, потому что выход был всего один.
– А знаешь что, Хайди, – сказала она, – почитай-ка мне псалом, который начинается со слов: «Когда Бог возьмётся…» Это действует на меня благотворно и возвращает мои мысли на правильный путь.
Хайди уже настолько хорошо ориентировалась в старинной книге с кожаным переплётом, что сразу нашла то, о чём просила бабушка, и звонким голосом прочитала:
– Когда Бог возьмётся,
То всё повернётся
К нам самой целительной стороной.
В грозу и ненастье
Мы все в безопасности
За этой надёжной и крепкой стеной!
– Да-да, именно это я и хотела услышать, – с облегчением сказала бабушка, и выражение озабоченности исчезло с её лица.
Хайди задумчиво посмотрела на неё и сказала:
– Правда же, бабушка, «целительно» означает, что всё, что болело, излечивается и человеку опять становится хорошо?
– Да-да, так и есть, – подтвердила бабушка, кивая, – и если Господь Бог возьмётся, то можно быть уверенным, что так оно и будет. Прочитай ещё раз, Хайди, чтобы мы могли запомнить эти слова.
Хайди прочитала псалом ещё раз и потом ещё, потому что ей тоже хотелось почувствовать такую уверенность.
Когда наступил вечер и Хайди снова отправилась к себе наверх, над ней стали вспыхивать звёздочки – одна за другой; они сверкали и подмигивали Хайди, как будто каждая хотела зажечь в её сердце великую радость. Хайди замерла и с ожиданием смотрела вверх; ей казалось, что звёздочки, глядя на неё, подмигивают всё веселее, и тогда она громко крикнула в небо:
– Да, я уже знаю, Господу Богу виднее, что для нас целительно, а что нет, можно не сомневаться!
И звёздочки всё мерцали и подмигивали Хайди не переставая, пока она не поднялась к себе на альм, где у хижины стоял дедушка и тоже любовался звёздами.
Не только ночи, но и дни этого месяца мая были такими ясными и светлыми, какими не были уже много лет, и дедушка каждое утро с удивлением наблюдал, как солнце восходит на безоблачное небо с таким же великолепием, с каким накануне заходило, и поневоле повторял:
– Это какой-то необычайно солнечный год. Значит, травы нальются особой силой. Следи, полководец, как бы твои скакуны не разбуянились от такого хорошего корма!
На это Петер отважно замахивался своей хворостиной, и на лице его отчётливо читался ответ: «Ну, я им тогда покажу!»
Так пролетел зеленеющий май, и наступил июнь с его ещё более тёплым солнцем и долгими-долгими днями, которые выманивали на свет все альпийские цветы, и те блестели и пылали вокруг, наполняя воздух сладким ароматом. Уже и этот месяц близился к концу, когда однажды утром Хайди выбежала из хижины, покончив там со всеми утренними делами. Она хотела быстренько сбегать в свой любимый ельник, а потом пробежаться наверх, чтобы посмотреть, не распустился ли большой куст золототысячника, цветы которого были так прекрасны в пронизывающем свете солнца. Но, когда Хайди хотела обежать хижину, она вдруг вскрикнула так, что Дядя даже вышел из своего сарая, чтобы посмотреть, что стряслось.
– Дед! Дед! – вопила девочка не помня себя. – Иди сюда! Иди сюда! Смотри! Смотри!
Дедушка подбежал, и его взгляд проследил за протянутой рукой взволнованного ребёнка.
По тропе, ведущей к альму, следуя её изгибам, вилась причудливая процессия, какой здесь никогда не было видано. Впереди двигались двое мужчин, неся паланкин, на котором восседала юная девушка, завёрнутая в несколько платков. За ними в горку поднималась лошадь, осёдланная импозантной дамой, оживлённо поглядывающей по сторонам и беседующей с молодым проводником, шагающим рядом. Позади них молодой парень толкал пустое кресло-каталку, потому что больную, которой принадлежало это кресло, надёжнее было транспортировать на паланкине. Завершал процессию носильщик, нёсший на заплечной подставке столько одеял, пледов и меховых шкур, что они громоздились выше его головы.
– Это они! Это они! – кричала Хайди, подпрыгивая от радости.
Это действительно были они. Вскоре вся процессия добралась наверх. Носильщики поставили паланкин на землю. Хайди подбежала, и обе девочки вцепились друг в друга в радостном приветствии. Тут неспешно сошла со своего коня бабуня. Хайди подбежала и к ней, и бабуня нежно обняла её. Потом повернулась к Дяде Альму, который шёл ей навстречу, чтобы сказать «добро пожаловать». Приветствие не было скованным, потому что оба по рассказам Хайди знали друг друга так хорошо, будто были знакомы с незапамятных времён.
Сразу же после первых слов бабуня сказала с большим оживлением:
– Мой дорогой Дядя, какая замечательная у вас усадьба! Кто бы мог подумать! Да вам и король какой-нибудь мог бы позавидовать! А как выглядит моя Хайди! Как неувядающая розочка! – продолжала она, привлекая девочку к себе и гладя её по румяным щекам. – А что за великолепие вокруг! Что ты на это скажешь, Клерхен, дитя моё, что ты на это скажешь?
Клара смотрела вокруг с полным восхищением. Ничего подобного она не видела за всю свою жизнь и даже не подозревала, что такое может быть.
– О, как здесь красиво! О, как здесь красиво! – восклицала она раз за разом. – Я и представить себе не могла. О, бабуня, я бы хотела здесь остаться!
Дядя тем временем подкатил кресло-каталку, взял с подставки носильщика несколько платков и постелил их на кресло, а потом подошёл к паланкину.
– Если мы посадим дочку на её привычный стул, ей будет лучше, в паланкине жестковато, – сказал он, но не стал ждать чьей-либо помощи, а мягко поднял больную Клару своими сильными руками с плетёного сиденья и осторожно усадил в кресло. Потом укрыл пледом её колени и так удобно установил её ступни на подножку, как будто всю жизнь только и делал, что ухаживал за людьми с больными конечностями.
Бабуня смотрела на его действия с изумлением.
– Мой дорогой Дядя, – наконец промолвила она, – если бы я знала, где вы обучались уходу за больными, я бы немедленно отправила туда на обучение всех сиделок, с какими мне приходилось иметь дело. Как такое возможно?
Дядя улыбнулся.
– Это не от обучения зависит, а от опыта, – ответил он, но на его лице, несмотря на улыбку, лежала тень печали.
Перед его взором возник скорбный облик одного человека из давнего прошлого, который так же когда-то сидел в кресле-каталке; он был изувечен настолько, что едва мог шевелить конечностями. То был его командир, которого он на Сицилии после ожесточённой битвы нашёл израненным и вынес на себе и который потом, до самой своей смерти, признавал только его одного около себя, не терпев никаких сиделок. Вспомнив прошлое, Дядя вдруг почувствовал, что отныне это будет его