Читать интересную книгу Живун - Иван Истомин

Гриш не узнавал председателя. Куда девались его решительность и категоричность? И почему он не отдал распоряжения схватить живодера Ма-Муувема?! Не расспросил, как бывало, про каждого пармщика. Непонятная перемена. Впервые, кажется, обоим не нашлось больше о чем говорить.

Сославшись на то, что его ждут, Куш-Юр стал прощаться с Гришем. Не забыл пригласить его и остальных пармщиков в Нардом вечером на сходку. Гриш обрадовался сходке, обещал быть, смущенно добавил, что соскучился по Нардому и людям. Уже у самых ворот Куш-Юр решился спросить, почему Сандра не приехала.

— Сама почему-то вызвалась остаться, — пожал плечами Гриш.

— На чужих детях учится, как своих нянчить? — хотел пошутить Куш-Юр. Но шутки не получилось, а вопрос прозвучал грустно.

— Да нет, вроде не предвидится.

Куш-Юра это порадовало. Но он не подал виду.

— А Михаил где? Отдыхает с дороги?

— Наверное. В Сенькиной избе-развалюхе остановился.

— В Сенькиной?

— Ага. У нас негде, родня приехала. Гажа-Эль бездомный, сам в тесноте у дальних родственников. А у Сеньки — одна старая бабка сторожит.

Хотелось Куш-Юру сказать, что не следовало так делать, пойдут всякие кривотолки, грязь на пармщиков налепят… Вот и сам он понапрасну страдает… Однако удержался, только головой дернул вроде бы недовольно. Гриш будто догадался, о чем помыслилось председателю.

— Ты не думай… Не одичали еще — баб не перепутали.

2

В сельсовете Куш-Юра ожидала большая неприятность.

Посередине комнаты на полу стоял непочатый бочонок с брагой, ревмя ревела Экся, нервно тряс головой Биасин-Гал, возбужденно переговаривались комсомольцы, Писарь-Филь что-то торопливо писал за столом, перед ним сидел понурый Гажа-Эль.

— Опять нашли? У кого? — поморщился Куш-Юр. Он устал от подобных сцен.

— У него! У кооперации! — Вечка торжествующе ткнул пальцем в Биасин-Гала.

Тот сверкал глазами.

— Не бреши! Не у меня! У Экси. Так и пиши, писарь!

— Да твой же, Галка-а! Почему вре-ешь? — прорыдала женщина.

— Погоди, погоди. Нич-чего не понимаю, — развел руками Куш-Юр. — Элексей-то зачем здесь?

— Все настроение испортили, якуня-макуня! — огорченно крякнул Гажа-Эль.

— Сейчас объясню. — И Вечка доложил председателю, где и как нашли бочонок.

3

Нардом помещался под одной крышей с сельским Советом, во второй, большей половине бывшего поповского дома.

У этой половины имелся отдельный, парадный вход с крыльцом и широкими сенями.

Из двух смежных комнат сделали один длинный вместительный зал со множеством окон. Внутренней створчатой дверью зал соединялся с сельсоветом.

Обстановкой Нардом не блистал: десяток грубо сколоченных скамеек, длинных и коротких. Когда молодежь танцевала, скамейки сдвигали. Невысокий дощатый подмосток с занавесом из чьего-то каюкового паруса, видавшего виды на просторах Оби. На подмостке — небольшой крашеный стол с точеными ножками, два приличных стула и книжный шкаф с застекленными дверцами, — видимо, из поповской обстановки. В простенке между окнами, в глубине сцены, висел маленький портрет Ленина в рамочке, обтянутой кумачом. А над портретом во всю стену лозунг из бумажных букв, наклеенных на материю: «Мы наш, мы новый мир построим…» Еще несколько лозунгов, написанных чернилами на оберточной бумаге, висело на других стенах, оклеенных выцветшими обоями.

Освещался Нардом двумя керосиновыми лампами: настенной — в зале и настольной — на сцене.

Начинались сходки в Мужах всегда с опозданием.

— Нардом — не церковь, в колокол не звонят, зачем спешить, — обычно посмеивались селяне.

Многие и вовсе чурались сходок, держались в сторонке от разговоров о новой жизни, все еще не верили в долговечность Советской власти, хотя и шел ей пятый год. Иные не ходили, чтобы не слышать, как хулят прежние порядки. Другие боялись греха: комсомольского богохульства, осмеяния служителей церкви.

Однако все зыряне — большие охотники до разных вечеринок, сборищ, увеселений. И просидеть дома весь вечер, зная, что на селе проводят собрание, они не могли. Приходили все же. Но начиналась сходка, как правило, при полупустом зале. И затягивалась до глубокой ночи, потому что с опоздавшими приходилось начинать разговор сначала. Такие отступления мало кого смущали. Пришедшие пораньше терпеливо курили, ожидая, когда опоздавшие, что называется, возьмут ногу…

Сходок в Мужах не было с самой весны, с весенней путины. Может, поэтому, а может, потому, что комсомольцы активно приглашали, народ в этот вечер собрался дружней, чем обычно. Комсомольцы, зазывая селян в Нардом, таинственно обещали:

— Мы покажем вам на сходке «настоящих мирских кровопийцев». Увидите — ахнете.

— Нашенских, мужевских, что ль, кровопийцев-то? — хмыкали селяне. — Мы и так их знаем как облупленных. Озыр-Митьку, Квайтчуня-Эську…

— Нет, не их. Только тоже настоящих. Ох, и кровопийцев же мы поймали! В наших руках они теперь! И вам покажем!

— Биасин-Гала, поди? — слух о найденном суре пошел гулять по селу.

— И не он. Приходите, своими глазами увидите, а то проморгаете.

Не могли селяне такое проморгать. Сходка не началась, а пустых скамей уже не оставалось. Мужчины усаживались на полу в проходах и возле стен. Пришло даже несколько девушек и женщин. Они стыдливо примостились в самом конце, поближе к выходу. Не в пример им Эгрунь, разодетая, как на праздник, вместе с подругой прошла вперед, уселась в первом ряду. И давай они грызть орехи, шептаться, хихикать, оглядывая собравшихся. Место себе Эгрунь выбрала неподалеку от Куш-Юра. Тот о чем-то увлеченно беседовал со стариками, в ее сторону не оборачивался, но краем глаза все видел. Куш-Юра не выказывал беспокойства, однако был начеку: от дерзкой Эгруни можно ожидать любой охальности.

Самая большая группа образовалась вокруг Варов-Гриша и Мишки Караванщика. Гриш едва успевал отвечать на вопросы о житье-бытье в Вотся-Горте. Мишка держался нейтрально, курил, и помалкивал, иногда чему-то загадочно ухмылялся. Гажа-Эль задержался неизвестно где. Не пришел и Биасин-Гал.

Особняком возле нетопленой голландки сидели недавние воротилы села — Озыр-Митька, Квайтчуня-Эська и их сыновья с Яран-Яшкой. Они редко бывали на сходках, но сегодня пришли, прослышав, что «комсомольцы» обещают показать кровопийцев. А еще больше из желания узнать, верны ли слухи, будто власть дала задний ход и торговые люди опять вольны заводить дела.

И над всей этой гомонящей массой людей плавало сизое табачное облако.

— Ну, чего волынитесь? Собрали, так начинайте, а нечего коптить нас табаком! — требовательно выкрикнула Эгрунь, повернувшись прямо к Куш-Юру.

«Вот ведь окаянная! — Куш-Юр со зла прикусил губу чуть не до крови. — Нарочно так кричит, чтоб люди внимание обратили. Поди, и в самом деле время начинать?.. Но открой сейчас сходку, и пойдут сплетни: под Эгрунькину дудку пляшет, чего пожелает девка, то и исполняет…»

Куш-Юр сделал вид, будто не слышит. Но и другие потребовали того же. Только тогда он поднялся, оглядел зал.

— Ого! — весело удивился. — Народу-то полно. — И направился к сцене. Взойдя на подмостки, ахнул: — Дыму-то, мать честная! Как в курной избе. Давайте, миряне-зыряне, прекратим пока курево. Приоткройте-ка дверь!

— Это можно, — ответили из зала. — Начинай проповедь-то свою.

— Проповедей не читаем, — строго заметил Куш-Юр, — у нас о деле разговор.

— Один черт!.. — крикнул кто-то.

Прокатился смешок. Куш-Юр напрягся, вытянул шею, вглядываясь в зал, высматривая, кто зачинщик. Но при тусклом свете «трехлинейки» в сизом табачном дыму все лица туманились. Предчувствуя, что собрание будет неспокойным, он по привычке широко расставил ноги, заложил руки за спину и начал речь.

— Миряне-зыряне! Скоро наступит пятая годовщина нашей Советской власти. Это праздник из праздников. Враги наши, как вороны, каркали, будто трудовой люд не продержится у власти больше месяца. А мы пять лет уже стоим! А вороны те, которые посдыхали, которые в дальние чужбины подались. Туда им и дорога! Тут вот написано, — он обернулся к лозунгу, — «Мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем!»

Сидевшие в зале негромко переговаривались, кое-кто продолжал курить, в общем, вели себя по-домашнему.

— Может, не все понятно вам по-русски? — прервал речь Куш-Юр.

Из зала с добродушной ленцой отозвались:

— Валяй, валяй!..

— Мы по-русски маленько понимаем, говорить маленько не могем…

— И я тоже по-зырянски малость понимаю, а говорить затрудняюсь, — как бы извинился Куш-Юр, и только собрался продолжать прерванную речь, из-за голландки выкрикнули:

— Можно спросить?