Варианты заканчивались; я неуютно поерзал на мягкой листве. Мне стало неудобно, и я засунул руку в карман брюк. Мобильник!
Я уставился на него так, словно увидел перед собой восьмое чудо света. Ну конечно! Если у старого мерзавца Сандерсона были свои люди в городе, то почему бы им не помочь мне?
Дрожащей от холода рукой я набрал последний номер, с которого мне звонил Джулес. Судя по тому, что вызов пошел, деньги на счету ещё остались, и я обрадовался ещё больше.
— Э-эй, русский! — зазвучал в трубке жизнерадостный голос мулата, чуть приглушенный из-за общего фона из музыки, голосов, и смеха. Я не сразу поверил, что слышу его здесь, под мостом, в Центральном парке Нью-Йорка так же отчетливо, как если бы Джулес находился рядом. — Ты ещё живой!
Несмотря на свое крайне подавленное состояние, я усмехнулся.
— Ты проспорил пари, Джулес?
— Я, должно быть, идиот, но я поставил на тебя, русский, — очень серьезно заявил мулат. — Ну, по крайней мере, одну ставку на тебе я уже выиграл. День в Нью-Йорке прошел, а ты ещё ни на кого не нарвался!
Я вздохнул.
— Ты проиграл, Джулес.
— Твою мать, русский!..
— Какие-то уроды из Бронкса, — признался я. — Забрали все деньги.
— Ой, как трогательно! — издевательски протянул мулат. — Все деньги? Ай-ай-ай! Ты же такой крутой, русский! Самому Спруту яйца открутить грозился! И что собираешься делать теперь?
— Попросить денег у Сандерсона.
— А то как же! Сколько тебе, сладкий? Миллион? Два?
— Заткни пасть, Джулес. Передай боссу, что произошло. У меня в кармане ни одного бакса, а я должен как-то протянуть до того, как встречу… Спрута. Всё запомнил?
— Всё записал, всё передам, — хмыкнул мулат. — Ты почему меня снова крайним делаешь? Да ты не парься, босс узнает. Когда ты уже сдохнешь, турист хренов?
— Поверь мне, я очень стараюсь, — сухо ответил я и отключил телефон.
Я пережил эту ночь. Когда дождь наконец прекратился, я поднялся с холодной земли и сделал небольшую пробежку, чтобы согреться. Пробежал Центральный парк до конца, вышел на Шестидесятой улице, прошел два квартала и повернул направо. Я замерз, был голоден и хотел спать, но понимал, что нельзя останавливаться, нельзя закрывать глаза.
Нужно только пережить эту ночь. Одну эту ночь, и уже утром всё наладится.
Я повторял это про себя в такт быстрым шагам, и, пройдя три квартала на юг, начал верить в это. Каждые семь минут я смотрел на часы — я это хорошо помню, потому что ждал рассвета так, как, наверное, не ждал никто в эту ночь. Меня только раздражали нависшие надо мной небоскребы: они заслоняли небо. Где-то там, на востоке, вставало солнце. Я очень хотел увидеть его.
Это оказался хороший район — для тех, кто хотел бы посмотреть Нью-Йорк таким, как он есть. Здесь можно идти бесконечно — ноги сами несли по бесконечной Парк Авеню, уходящей куда-то за горизонт; я сворачивал просто потому, что мне понравилось здание или вывеска очередного бутика, и совершенно не думал о том, куда иду и зачем. Я шел по улицам, поглядывая на сторожевые вышки небоскребов, и вспоминал то, о чем говорил, кажется, Кеннеди. Он заметил, что все города — существительные, а Нью-Йорк — это глагол. Только многие почему-то полагают, что этот глагол — «жить», совершенно забывая про однокоренной ему и несравнимо более сильный — «выживать».
Рассвет я всё-таки пропустил. Зато увидел знаменитый Импайр Стэйт Билдинг при свете дня. Обычный небоскреб, ничем не примечательнее других, уже примелькавшихся мне в Чикаго, и тех, которые я увидел здесь, в Нью-Йорке. Улицы преобразились, людей стало намного больше, на дорогах появились утренние пробки, и я вдруг остро почувствовал разницу между собой и спешащими по делам нью-йоркцами. Уж лучше бы я оставался в черном районе, там я казался бы более незаметным, чем здесь, среди хорошо одетых, деловых, уверенных в себе людей.
Я дошел до Геральд-сквера и медленно двинулся по дороге, пересекавшей Тридцать четвертую улицу по диагонали. На углу Тридцать пятой толстый китаец продавал хот-доги с тележки; я долго смотрел на него, прежде чем подойти и протянуть свою десятку. Сдачу, не пересчитывая, осторожно положил обратно в карман, и почти благоговейно принял теплый, пахнущий кетчупом и горчицей хот-дог. Вначале я собирался найти скамейку, присесть и насладиться хот-догом как приличный американец, но вместо этого проглотил булку, почти не жуя, и тотчас пожалел, что не купил две.
Впрочем, и после одного хот-дога жизнь показалась чуть-чуть лучше. Кажется, я даже мерзнуть стал меньше — меня согревало тепло в желудке. Я понимал, что это ненадолго, но что делать дальше, не представлял. Если бы я мог сидеть на месте и ждать, я бы так и поступил, но согреться я мог только одним способом — не прекращая движения.
Звонок мобильного оторвал меня от созерцания бесконечной панорамы небоскребов и рекламных щитов.
— Русский?
— Что? — я насторожился: голос показался мне незнакомым.
— В четыре у Брайант-парка, на углу Сорок второй и Пятой авеню. Посылка от Сандерсона.
Я не успел ничего ответить — говоривший отключился. До Брайант-парка я добрался минут за десять. Ещё четверть часа слонялся вокруг, мучительно убивая время. До четырех ещё оставалось несколько часов.
Я не придумал ничего умнее, как дождаться того, кто назначил мне встречу, слоняясь по городу, и изредка присаживаясь отдохнуть на скамейках. Последние два часа я просидел на станции метро, наблюдая за спешившими с поезда и на поезд нью-йоркцами, понемногу откусывая новый хот-дог, и запивая его горячим чаем.
На встречу опоздал я, а не они, хотя я целый день кружил вокруг условленного места. Когда я увидел, кто меня ждет, мне захотелось немедленно идти назад, на уже знакомую станцию метро. Лысый мужик с водянистыми глазками расплылся в издевательской ухмылке, и мне захотелось провалиться сквозь землю. Стало стыдно — за то, что я оказался в таком положении, противно — за то, что нахожусь среди таких, как они, и неуютно — потому, что за его спиной, из припаркованной у обочины машины, выглянул один из уже знакомых мне амбалов.
— И всё-таки ты недостаточно взрослый, парень, — хрипло рассмеялся лысый, когда я поравнялся с ним. — Садись в машину.
Я молча забрался внутрь, и едва подавил в себе вздох, когда ощутил обволакивающее тепло салона. Пожалуй, я уже привык к зверскому холоду чужих улиц. И окунуться в теплый, комфортный мир снова… стало пыткой, какую я себе не мог даже представить. Хотелось закрыть глаза и заснуть. Совсем не хотелось смотреть на пистолет, которым поигрывал широкоплечий водитель. Его напарник сидел рядом с ним, а мелкий главарь, обойдя машину, уселся рядом со мной.