Ленин, в отличие от Маркса, ученым, конечно, не был. Ф. А. Степун назвал его «изувером науковерия». Поклонение науке, вера в науку, что и есть науковерие, весьма характерное явление не просто русской действительности, но и русского характера. И Ленин в этом смысле не исключение. Вся наука для него сфокусировалась в марксизме, и он уверовал в него потому только, что усмотрел в марксизме как бы теоретическое обоснование своим туманным, но крайне нервировавшим и возбуждавшим его мечтам о коренном переустройстве мира. Но Ленин был не просто науковером, а именно «изувером науковерия», ибо он, уверовав в марксизм, тут же забыл, что марксизм как-никак представляет собой научный социально_экономический анализ раннего капитализма. Ленин же поступил с марксизмом как карточный шулер: он взял из колоды самую младшую карту (понятие о диктатуре пролетариата) и передернул все учение так, что эта карта вдруг оказалась козырной. Остальное было делом квазинаучной казуистики.
Ленин насквозь проткнул марксизм «диктатурой пролетариата» и, насадив на это понятие, как на шампур, отдельные фрагменты марксизма, получил новое блюдо – ленинизм.
Ленинизм поэтому не стал социально_экономической доктриной. Он оказался своего рода методическим руководством по захвату и удержанию власти. Ленин предвидел, что власть в России его партия будет брать силой и удерживать ее придётся также силой. Отсюда и универсальная отмычка к власти – диктатура пролетариата, с помощью которой он изготовил псевдонаучное, но зато крайне понятное, а потому соблазнительное «учение». Многие политические авантюристы, до сих пор поклоняющиеся ленинизму, уповают именно на учение о диктатуре пролетариата, ибо оно полностью развязывает руки для любого произвола.
К тому же Ленин оказался гениальным стратегом. Находясь во вполне комфортной эмиграции, он умело и вовремя дергал за ниточки, к которым были привязаны «борцы с самодержавием»: народники, легальные марксисты, эсеры, богоискатели и т.п. Он только делал вид, что вступил в непримиримую схватку с царизмом. На самом деле он боролся именно с этими «борцами». Ленин, оставаясь в стороне, всячески принижал значимость своих идейных противников, расчищая себе поле для будущей схватки. А когда пришло его время, т.е. 1917 г., он заметался в швейцарской клетке, как плененный зверь, и готов был на все, лишь бы его с сотоварищами переправили в Россию. Сделать же это было крайне сложно. Шла война, и в Россию можно было попасть только через воюющие страны. Без помощи немцев осуществить это было невозможно. И Ленин ради того, чтобы не упустить свой шанс, согласился стать «тайным немецким грузом», и его переправили в Россию в запломбированном вагоне [440].
Наспех состряпанные им по прибытии в Петроград «Ап-рельские тезисы» с головой выдают его «тайную миссию», по крайней мере, в той их части, где интересы большевистской партии совпадали с интересами немецкого Генерального штаба, – в отношении к войне.
Да и тот факт, что к моменту прибытия Ленина в Россию царизм уже был повержен, а для большевиков только начиналось их время, свидетельствует о том же: не с самодержавием боролся В. И. Ленин, не с буржуазным Временным правительством, а со своими же бывшими идейными соратниками – социалистами разного окраса: эсерами, меньшевиками, социал_демократами, коих было подавляющее большинство в Советах. Его не устраивала ни одна плат-форма, кроме собственной. Он не был согласен на какой-то социализм, ему был нужен социализм по-ленински, ибо он и только он гарантировал ему неограниченную власть над Россией. Поэтому его беспрецедентный идейный фанатизм, подогреваемый патологической жаждой власти, изначально предрешал трагическую судьбу России, достанься власть его партии. А она эту власть добыла.
Для России началась новая эра, эра планомерного строительства «светлого будущего»…
С Россией кончено… На последяхЕе мы прогалдели, проболтали,Пролузгали, пропили, проплевали,Замызгали на грязных площадях,Распродали на улицах: не надо льКому земли, республик, да свобод,Гражданских прав? И родину народСам выволок на гноище, как падаль.О, Господи, разверзни, расточи,Пошли на нас огнь, язвы и бичи,Германцев с запада, монгол с востока,Отдай нас в рабство вновь и навсегда,Чтоб искупить смиренно и глубокоИудин грех до Страшного Суда!
Это стихотворение М. А. Волошин написал в Коктебеле 23 ноября 1917 г. Строчки лились, как слезы. Все, что было дорого, ради чего думала, творила и страдала русская интеллигенция, враз оказалось опошлено, оболгано и похоронено. Их России более не существовало…
Но главного поначалу не понял никто: ни мужик, ни поэт, ни академик. Слова А. И. Герцена о том, что «коммунизм – это русское самодержавие наоборот», не вспоминались, а глубинный их смысл в первое время был невидим. Но случилось именно это.
Царская империя путем насилия была заменена на коммунистическую империю, монархия осталась незыблемой, только ее переодели в большевистский френч и на всевластный трон сел не царь, а генеральный секретарь; да и царская бюрократия плавно перетекла в большевистскую, только разбухла при этом до невероятия. Одним словом, произошла смена вывесок, а глубинная тоталитарная суть российской государственности оказалась нетронутой.
«Революция, – писал академик П. Б. Струве, – низвергшая “режим”, оголила и разнуздала гоголевскую Русь, обрядив ее в красный колпак, и советская власть есть, по существу, николаевский городничий, возведенный в верховную власть великого государст-ва» [441].
Причем все эти аналогии, ужасы и пророчества были в большей мере от неожиданности происшедшего, были результатом душевного и интеллектуального шока. Но они оказались лишь самыми безобидными цветочками большевизма. «Ягодки» Россию ждали впереди.
Оставалось только зажмурить глаза и, как заклинание, повторять тютчевские строки:
Все, что сберечь мне удалось,Надежды, веры и любви,В одну молитву все слилось:Переживи, переживи!
Глава 16
«Без Бога – все позволено!…»
Возникает резонный вопрос: как могло случиться, что незначительная кучка политических авантюристов, захватив власть, сумела подчинить себе громадную страну и бесконтрольно распоряжаться народом, кичившимся своей духовностью, традициями и даже претендовавшим на мессианское свое предназначение?
Случилось, увы. Частично на этот вопрос мы уже ответили. Добавим только, что все названные сейчас высокие посылки на поверку большой роли не играли, и не потому, что они оказались мнимыми. Нет. Просто процесс большевизации России шел по совершенно другой колее, где ни традиции, ни духовность проявить себя не могли.
Абсолютно прав И. Р. Шафаревич в том, что ответ на наш вопрос надо искать совсем в ином пространстве – не духовном и историческом, а экономическом и политическом. При определенных условиях «агрессивная социальная группа», пришедшая к власти в России, могла бы привести любой народ к угодному ей тоталитарному режиму. Такой «агрессивной элитарной группой» и стали большевики.
Важен еще один момент. Деление на «элитарную группу» и «прочий народ» культивировалось во всех сферах жизни: в партии, в системе самой власти, в культуре, науке – везде. Все решала элита – власть, остальные были обязаны не прекословить. Это идеальный механизм неограниченного воспроизводства моральных уродов, лишенных не только собственного достоинства, но и мнения.
И еще. Хотя Бога коммунисты в светлом будущем не про-писали, тем не менее «на словах» основные посылки их утопической доктрины: свобода, равенство, справедливость были сродни христианскому вероучению. На самом деле, вспомним, как все было красиво в парадных речах вождей: человек – превыше всего, все во имя человека, все для блага человека. А на деле человек – это та последняя малость, которой в этой системе было запрещено все. Без человека система существовать не могла, но его в то же самое время как бы и не было. Как видим, их слова и их дела разделяла непреодолимая для простого человека пропасть. Поэтому подобная «ква-зихристианская риторика» более напоминала изощренное издевательство над человеком, она представляла собой классический вариант «человеколюбивой жестокости».
Именно так французский писатель Альбер Камю определил самую суть советской социалистической системы [442].
Человеколюбивая жестокость – это тот откровенный социальный цинизм, на котором только и мог держаться ленинский социализм. Человеколюбивая жестокость – это унижающее личность насилие: от прямого террора до полного попрания прав.