Читать интересную книгу ГИТЛЕР, Inc. - Гвидо Препарата

В банке «Браун Шипли» он снискал репутацию «одинокого странного человека»; в банке он был несчастлив (9). Атмосфера была душной и затхлой, а несогласие с партнёрами и коллегами часто приводили к безобразным перебранкам и ссорам, за которые Нормана вскоре перестали прощать. Иногда его, правда, посещали какие-то предвидения, но в чем они заключались, правление банка никому не рассказывало, В 1913 году, придя, наконец, в отчаяние от того, что никто не может поставить ему чёткий диагноз, Норман нанёс визит Карлу Густаву Юнгу и предоставил в распоряжение великого психиатра свою «буйную голову». Диагноз был поставлен, но оказался таким страшным, что Норман так до конца своих дней никому его не открыл. Как он говорил своим знакомым, «было обнаружено, что нарушена механика работы его головного мозга», «в котором имеется один участок, который и создаёт всю проблему» (10).

К 1915 году он проработал в «Браун Шипли» 20 лет, съел в делах компании собаку и узнал о решётке — её запутанных дорожках, ключах и множестве потайных ходов и ловушек — всё, что можно было узнать, и в возрасте сорока четырёх лет понял, что давно созрел для ухода с этого насиженного места. Его партнеры, которые уже не могли его дальше терпеть, ускорили его уход и облегчённо вздохнули. Всё «если» разрешились. Война уже шла всерьёз.

К этому времени некоторые выдающиеся черты Нормана были уже по достоинству оценены сторонними наблюдателями: «неукротимая энергия» (11), «скрытность, временами доходящая до абсурда» (12), «поразительная память на места, числа и факты» (13), «мастерское умение притворяться и лицедействовать» (14), «склонность излишне драматизировать ситуацию... вводить в заблуждение и мистифицировать всех и вся» (15); к этому надо добавить его необыкновенное обаяние, перед которым мало кто мог устоять; и откровенное, пусть даже и перемежающееся безумие.

Какое-то время он брался за любую работу, которую ему предлагали; он консультировал по вопросам, относящимся к цензуре почты и к страхованию самолётов, до тех пор, пока Брайан Кокейн, заместитель управляющего Банком Англии не сжалился над ним и не ввёл его в совет директоров как превосходного сёкретаря, правда, без всякого официального статуса. Кокейн не стал попусту тратить время и сразу же избавил Нормана от всяких иллюзий, какие тот мог связывать с этим приглашением, каковое «ни в коем случае не означало, что он в ближайшем будущем займёт место заместителя управляющего» (16).

Каким образом большинство директоров Банка Англии действительно заняли свои места в совете... должно было, за редким исключением, оставаться тайной... Существует внутренний кабинет, называемый комитетом казначейства, именно этот комитет занимается выработкой общей политики и отношениями банка с правительством. Именно этот кабинет на самом деле управляет банком. Комитет состоит из управляющего, заместителя управляющего и ещё семи директоров. Имена этих директоров никогда не разглашаются. Так что в действительности банк управляется неким тайным советом (17).

Но потом, хотя и не известно доподлинно, как именно, — вероятно, благодаря доскональному знанию американской финансовой политики, тропы которой вследствие войны сблизились с британскими интересами, — Норман сумел в таком выгодном свете представить свои знания и опыт, что сделался «незаменимым». В банке было принято следующее негласное правило: из директоров совета избирали заместителя управляющего сроком на два года, а затем его выдвигали на должность управляющего на следующие два года. Война заставила сделать исключение, и Уолтер Канлифф, бывший управляющим, когда началась война, оставался на своём посту в течение пяти лет — с 1913 по 1918 год. После отставки Канлиффа его место занял Кокейн, а Норман в 1918 году стал его заместителем. Канлифф был трудным человеком, оставившим у сотрудников недобрую память, но тем не менее он употребил всё своё влияние, чтобы внушить своему ближайшему окружению обоснованность своёго страха, доходящего до степени одержимости:

«Монтегю Норман, — говорил Канлифф, — в настоящее время — самый блестящий человек в банке. Он наверняка станет следующим управляющим. Я не вижу никакого другого кандидата. Но его блистательная невротическая личность может создать массу неприятностей. Я чувствую свою личную ответственность за то, что поставил его и банк в очень опасное положение...» «Он нуждается во власти просто для того, чтобы не упасть, и он не сдастся и достигнет своего, но тогда будет уже поздно... Чего я действительно боюсь, так это того, что Банк Англии будет национализирован при жизни Нормана, и моим единственным утешением является то, что я сам этого не увижу» (19).

Практически ничего не известно о тех интенсивных переговорах, которые наверняка велись в конце войны между банком, клубами и министерством иностранных дел по вопросу о финансовых операциях, которые было необходимо провести в послевоенной Европе. Учитывая те денежные сложности и хитросплетения, которые были приведены в движение Версальским договором, для империи было уже не совсем безразлично, какого профессионала из банкирских лондонских династий увенчают короной управляющего Банком Англии. Канлифф произносил массу многозначительных интригующих слов. Он безотчётно чувствовал, что то, что он сам и большинство его предшественников всегда считали представительной коллегией привилегированной гильдии, могло в умелых руках другого банковского жреца, имевшего более развитое воображение, чем у них, незаметно измениться таким образом, чтобы работать на цели и задачи, которые не должны и не могут избирательно диктоваться одним только внутренним кругом такой гильдии. Империя не только — благодаря войне — присоединилась к банку, прочно утвердившись в его тылах, она также благосклонно взирала на избрание такого управляющего, который смог бы успешно обуздать банковскую сеть и перестроить её в соответствии с новыми директивами Британского государства, но при этом не нарушил бы в значительной степени рутинную деловую активность банковского сообщества. Вероятно, именно это Канлифф имел в виду, говоря о «национализации».

31 марта 1920 года случилось то, чего он больше всего опасался: Монтегю Норман был избран управляющим Банком Англии. «Не более чем на два года, — говорилось в решении, — как предписано старым статутом». Не без оснований дожи совета директоров впустили его к себе с черного хода. И он остался. Через пять лет его посвятили в понтифики банка. И так, согласно последующим утверждениям, от двухлетия к двухлетию, он исполнял обязанности управляющего на протяжении двадцати четырёх лет. Дуб нашёл своего друида — и наоборот.

И хотя поначалу его кандидатуре противились — в кварталах Сити жаловались, «что не знают этого человека» (20) — он не стал терять время и очень быстро переоборудовал свой корабль для плавания по бурным финансовым водам послевоенной эры.

Надо сказать и о союзниках: прежде всего Норман позаботился о том, чтобы сохранить и укрепить связи с мандаринами американской банкирской решётки: Дж.П. Морганом и компанией. Из этого клана первым и основным тузом был управляющий Федеральным резервным банком Нью-Йорка (ФРВНИ) Бенджамин Стронг, с которым Норман познакомился и подружился в последние два года войны (21). Стронг, который стал управляющим в 1914 году, «как объединённый кандидат банков «Дж. П. Морган» и «Кун, Леб и К°» (22), как говорят стал, первым из череды деятелей, подпавших под обаяние Нормана, причём настолько явно, что президент США Герберт Гувер обвинил его в том, что он стал «ментальным довеском» Европы и Нормана.

Стильно и таинственно:

Репутация таинственной богоподобной отчуждённости и дразнящего всезнания, которая превратила имя Монтегю Нормана в легенду задолго до конца двадцатых годов, была как раз той репутацией, какой он осознанно и тщательно добивался... Открытые конфликты... и даже частные раздоры, были слишком грубыми методами, к которым он питал отвращение... Норман разработал собственную отточенную технику общения с лондонским Сити, который как целое очень быстро подпал под почти сверхъестественную ауру благоговения, которое он внушал своей зловещей репутацией человека, способного одновременно знать, чего он хочет, и точно угадывать намерения других. Его первым и величайшим талантом было умение склонять на свою сторону и заражать своими идеями тех друзей, которые успели подпасть под непреодолимое обаяние его личности... Как паук, плёл он тончайшую паутину личных связей и контактов, которую раскидывал из своего кабинета в самые отдалённые и укромные уголки лондонского Сити... Ничто из того, что там происходило, не могло укрыться от слуха Нормана — он моментально узнавал обо всём... После этого он... одобрял или не одобрял... поддерживал или препятствовал. Его источники были безупречны и, как правило, точны. Он был... поразительно хорошо информирован.