Угли в глазах горели еще ярче и злее в черных впадинах. Громадные руки графа сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
– Сегодня я спрашиваю каждого, – продолжал фюрер, – с кем ты: с нами или против нас? Сегодня мы зовем каждого с собой на парад победы в Москве. Завтра будет поздно. Завтра мы не пожалеем дезертиров белой идеи!
– Это все? – спросил я, вставая.
– Это все, – ответил граф, продолжая сидеть. – Но вы, Павел Николаевич, не спешите с ответом. Вы многое сделали для эмигрантских организаций, мы помним вашу щедрость.
– Пригласив меня к себе в дом, – проговорил я, едва сдерживая гнев, – вы посмели прибегнуть к угрозам и запугиванию по отношению к дворянину и офицеру, к человеку, который старше вас по возрасту и воинскому званию. Граф, мне с вами не по пути! Прощайте!
Я вышел, громко хлопнув дверью. Впрочем, нет, без преувеличений: обитая кожей дверь закрылась совсем без шума.
В проходной меня долго не пропускал двуногий цербер, ссылаясь на то, что не получил на сей счет никаких приказаний. Несмотря на мои настойчивые требования, он якобы никак не мог связаться с графом по внутреннему телефону. Овчарки рычали и кидались на меня. Только через полчаса томительного и полного всевозможных тревожных предчувствий ожидания в проходную позвонил сам граф.
– Вы остыли? – спросил он меня ледяным тоном, подозвав к телефону. – Мне не хотелось, чтобы вы простудились, сгоряча выйдя на воздух. Сегодня так холодно.
– Ваше сиятельство! Я требую, чтобы вы меня сию минуту выпустили!
– До свидания, Павел Николаевич! – проскрежетало в трубке. – Я не прощаюсь: в Москве, или Петербурге, или в Нью-Йорке рано или поздно, но мы с вами встретимся. Обязательно встретимся!
В дверях я столкнулся с молодым человеком, лицо которого показалось мне странно знакомым. Он был одет в нацистскую форму гвардии Вонсяцкого.
– Ба! – воскликнул я, пораженный. – Федор Александрович! Ваше высочество! Вы ли это?!
– Собственной персоной, – ответил с усмешкой племянник царя Николая II.
– Что вы здесь делаете?!
– Как что? Работаю шофером у князя Вонсяцкого!
В своем «меркюри» я с невыразимым облегчением вытер платком мокрое от пота лицо. И на акселератор нажал так, словно за мной сам черт гнался.
Но больше всего я боялся, мчась по коннектикутскому шоссе со скоростью почти восемьдесят миль в час, что приеду в Нью-Йорк, куплю у первого попавшегося газетчика вечернюю газету и узнаю, что Москва пала…
На полях дневника Джин прочитал приписку:
«Встречу и разговор с Вонсяцким можно понять только в свете последующих событий: на следующий же день мы все узнали о начале грозного контрнаступления русской армии под Москвой и о вероломном налете японцев на Пирл-Харбор. Америка объявила войну Японии. Германия объявила войну Америке. Америка – Германии. Через несколько месяцев ФБР арестовало графа Вонсяцкого по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Суд посадил его вместе с шефом фашистского американо-германского Бунда в федеральную тюрьму. Так закончилась карьера фюрера всея Руси».
Далее Джин прочитал еще одну карандашную приписку отца:
«Тот день был великим праздником. Россия, моя Россия истекала кровью, но не падала на колени. Значит, сильна Россия, не ослаблена, а укреплена революцией. Значит, дело России правое и победа будет за ней! Так началось мое прозрение…»
Третий раунд
Сдвоенные молнии
«Per aspera ad astra».[60]
Глава тринадцатая
Клинч
(Перевод Г. П.)
Когда мастер-сержант Дик Галифакс оглядел пеструю толпу своих будущих питомцев, взгляд его остановился на Грине.
Джин был задумчив, не суетлив и элегантен. Спортивная темно-синяя рубашка, легкие спортивные брюки цвета маренго, оксфордские ботинки, сшитый на заказ клетчатый твидовый пиджак – все явно приобреталось в дорогих магазинах.
– Временно будете старшим! – сказал Дик. – Вы из рэйнджеров?
– Из штатских.
– Тогда отставить!
– Если не возражаете, старшим могу быть я, – предложил свои услуги гигантского роста американец. Он представился: – Сержант Бак Вуд, или Бастер.
– Хорошо, – подумав, согласился мастер-сержант. – Посадка через тридцать минут. Вон там, видите, «локхид» – это наш толстопузый Си-130.
– Ясно, сэр… Все слышали, кто теперь старший? – Бастер гоготнул и тут же жестом подозвал к себе первого попавшегося на глаза парня из их команды.
– Матео-Хуан-Мария-Хименес де Малино, – доложил тот.
– Мэт! – Бастер перечеркнул пышный перечень его имен. – Горючее есть? Голова от похмелья разламывается.
– Я и, сам бы не прочь опохмелиться, – пожаловался Мэт.
– То ли дело у вас в Гаване!
– Мы еще там будем, – сверкнул глазами Мэт.
– Мне там нечего делать, – отрезал Бастер и отошел.
Джин вместе со своей командой прилетел в Форт-Беннинг для того, чтобы, сделав пересадку, отправиться в конечный пункт назначения – Форт-Брагг.
В школы Брагга, как правило, отбирались лучшие рэйнджеры отличившихся батальонов.
Перед тем как они приступали к занятиям в специальных войсках, им жаловали отпуск – «Ар-энд-ар».[61] Отпуск! Пять дней полной свободы. Хочешь, езжай домой, хочешь, пей-гуляй, пока звенят в кармане деньги.
Кроме долговязого Стиллберда, которого Бастер сразу же окрестил Берди, никто из отпускников не поехал домой.
Стиллберд был высокий, худой, с руками ниже колен, с аккуратным пластырем на лбу, с умными грустными иудейскими глазами, хотя, как он объяснял, у него в крови было лишь «два-три заблудившихся еврейских эритроцита».
– Был у мамы, говоришь? – переспросил его Бастер.
– У мамы. Она работает кассиршей в «Армии спасения».
– Мама – хорошо, а «кошкин дом»[62] – лучше, – заявил Бастер. – А это что у тебя?
– Браслет.
– С секретом?
– Нет, он просто магнитный, от гипертонии.
– Ты болеешь? – удивился Бастер.
– Да, то есть нет… Боюсь заболеть.
– Сразу видно, что браслет не золотой, – вмешался в разговор странного вида итальянец. Он стоял, привалившись спиной к штабелю ракет.
Бастер оглядел его с головы до ног и улыбнулся.
– Ты в большом порядке, – заметил он.
– Да, – смутился итальянец.
– Одет по сезону.
– С кем не бывает, – невольно улыбнулся итальянец.
– Куда уж…
Все засмеялись.
– Как тебя зовут, бедняга?
– Доминико Мадзини
– Дуче, – категорично заявил Бастер. Итальянец был одет в костюм покойника: тапочки на картоне, черные бумажные штаны, белая бумажная рубашка, прихваченная сзади на живую нитку, – расчет на горизонтальное положение, свойственное покойнику.
– Три доллара? – спросил Бастер.
– Два… Я покупал его в дни «сейла»[63] в Лас-Вегасе… Проклятая рулетка! Проигрался в дым.
– А вот он, Дуче, видно, бросил играть и начал одеваться… Правильно я говорю, Тэкс?
Техасец ничего не ответил. Он только метнул на Бастера недружелюбный взгляд из-под восьмигаллонной шляпы, продолжая стоять как монумент на несгибаемых ногах в лаковых сапогах на высоком каблуке.
– Ты, видно, не в духе, Тэкс? – примирительно спросил Бастер.
Тот перестал жонглировать «спринг-найфом»[64] и, несколько раз с оттяжкой проведя лезвием ножа на ладони, небрежно бросил:
– У меня был тяжелый отпуск: пришиб трех человек и пять негров.
– Ублюдок! – неожиданно вырвалось у Джина.
– Что с вами, колледж-бой? – спросил Тэкс.
– Я сказал, что ты хвастун и ублюдок.
– Ну-ка подойди сюда, крошка.
Джин подошел. Тэкс замахнулся, но тут же получил серию ударов так же чисто, как демонстрируют работу с грушей. Все удары были по корпусу. Тэкс выронил нож и упал у штабелей с ракетами, согнувшись как складной нож.
Японец Кэн Эгава, оценив мастерство и силу ударов Джина, положил рядом с Тэксом выроненный им «спринг-найф» и с невозмутимым лицом пошел на посадку.
Когда Тэкс пришел в себя, Бастер заметил, что ему могли бы понадобиться тапочки Дуче.
– Вставай, парень, нам пора, – услышал Тэкс. Он, словно пьяный ошалело встряхивая головой, встал, поднял с земли свою восьмигаллонную шляпу, спрятал в карман нож и бездумно поплелся за всеми на посадку.
Аэродром Форт-Брагга был забит самолетами. Выстроившись как на парад, стояли новенькие восьмимоторные бомбардировщики Б-52, новейшие Б-52-Н, «фантомы» с серебристыми ракетами под крыльями и надписью на фюзеляже: «U. S. Air Force».
Чуть поодаль, рядом с прожорливыми «Боингами», возвышались воздушные заправщики-танкеры. Даже в громоздкости своей они все же напоминали собой что-то птичье.
Штабеля ракет «Скайболт» класса «воздух – земля» и «Атлас-Е» и «F» тянулись вдоль цементных площадок ровными рядами, как дрова на дровяном складе.