Слишком поздно он сообразил, что, раскатавшись чрезмерно тонко, сделал себя уязвимым для огня. Пламя охватило комиссионера, стремительно распространяясь от центра в противоположные стороны. С потолка закапал расплавленный пластилин. Капли превращались в червячков, которые расползались в разные стороны, оставляя на плитке липкий след.
Улита и Эссиорх прыгали по кухне, давя их. Эссиорх делал это, проворачиваясь на пятке, а Улита колотила их сорванной с ноги тапкой. Наконец от Тухломона остался единственный червячок Он сложился в крошечного, почти неразличимого человечка со смазанными чертами лица, голого и лишенного пола. Человечек замахал руками, не то в гневе, не то в крайней степени глумления пропищал нечто негодующее, присел и опрометью метнулся за батарею, спасаясь от прыгнувшей к нему Улиты.
Ведьма сгоряча рванула батарею, но та держалась крепко. Улита отступила, тяжело дыша. На пол упало нечто, до того прилипавшее к потолку. Эссиорх наклонился и, подняв контейнер от фотопленки, заглянул в него.
— И ведь это далеко не все! Наверняка у него по тайникам много чего распихано! — сказал он с сожалением.
— Мы его убили? Или нет? — спросила Улита, вновь пытаясь трясти батарею.
Хранитель, подумав, покачал головой:
— Не убили. Но он впал в ничтожество, почти стерт. Ты видела его лицо? На нем нет выражения, только буравчики глаз и едва намеченный рот.
— Он снова соберется!
— Будет пытаться, но на это, возможно, уйдут месяцы. У комиссионеров разум пропорционален объему.
Эссиорх лег животом на пол и. насколько было возможно, заглянул за батарею. Там, куда уходила труба отопления, темнела узкая щель. Туда и просочился пластилиновый человечек.
— Где он? Что теперь будет? — спросила Улита.
Эссиорх встал, спокойно отряхивая колени и ладони
— А ничего не будет.
— Совсем ничего?
— Где-то по бесконечным трубам Москвы, в канализационных колодцах, лифтовых шахтах, мусопроводах, воздуховодах будет скитаться мелкое, безликое, лишенное разума зло, заглядывать в квартиры, пробираться в сны. Трогать сердце пластилиновыми лапками, умолять пожалеть себя, раздувать ненависть, вползать в трещины обид, требовать предательства, провисающей вялости… День и ночь будет ползать! И еще важно: Тухломон теперь почти не имеет личности, он будет маскироваться под самого человека, под его собственные желания, подмешиваться к его собственному «Я».
— Страшно! — тихо сказала Улита.
— Страшно, — согласился Эссиорх. — Но что ж сделаешь, если мы его не додавили?
Прижимая к себе ребенка, Улита шагнула к Эссиорху. Он обнял их обоих.
— А Джаф? — спросила она, дрожа. — Он же вернется! Ему нужен мой эйдос и эйдос Люля! Слышишь, я почти обещала их ему!
Она сознавалась с трудом, с усилием, ожидала от Эссиорха любой реакции, но он неожиданно улыбнулся и сухой, жесткой от турника ладонью провел по ее влажному лбу.
— Ты когда-нибудь слышала фразу: «Все, что я должен, я прощаю»?
— Ну да… Это моя фраза!
— Не думаю, что она чья-то. Она общая. Но она же и наш ответ Джафу… В общем, не заморачивайся и просто тянись к свету. Просто — как цветок к солнцу!
— Но Джаф сказал, что…
— Какая нам разница, что сказал Джаф? Чего он подумал? Что хочет? О чем мечтает? Мрак всегда и во всем прав.
— Что? — не поверила Улита.
— Ну да! Логика мрака безупречна! Кто слушает мрак, для того он всегда и во всем путеводитель. На самом деле мрак — это нарыв на пустоте. Ведь и Джаф когда-то летал, я думаю, а теперь крылья его высохли и он стал тем, что он есть… Но довольно о Джафе!
Эссиорх легонько отстранил Улиту, взял се щеки в ладони и легонько дохнул на глаза. Она ощутила тепло его дыхания, и странный покой, которого она не знала прежде, заполнил все ее существо.
— Вот и все! Теперь ты просто посмотришь на Джафа, если он заявится, и он сразу уйдет…
— Почему?
— Потому что… Просто поверь мне! Он поймет, что ты не его и Люль не его, и уйдет. Мрак может заполнить тебя, только пока в тебе есть какая-то трещина, темный закуток, что-то, куда смогла бы спрятаться тень… В Люле этого нет, а теперь — на какое-то время! — и в тебе не будет!
Глава 15
Не стучи по дереву!
Умный человек определяет место для каждого из своих желаний, затем исполняет их по порядку. Паша жадность часто нарушает этот порядок и заставляет преследовать одновременно такое множество целей, что в попоне за пустяками мы упускаем главное.
Ларошфуко, французский писатель и философ
Буслаев рывком сел на надгробии. Он проснулся оттого, что кто-то его нюхал. «Кто-то» оказался собакой. Молодой и тощей. Собака смотрела на Мефа и на всякий случай рычала, показывая, какая она страшная. На ней был ошейник из парашютной стропы, демонстрирующий ее «чейность», — но общий вид собаки не обманывал. Если она и принадлежала кому-то, то — всему кладбищу.
— Ну и кто кого боится? — уточнил Мефодий.
Осознав парадокс, собака попятилась и ушла. Ничего съедобного у Буслаева не было: это она унюхала еще раньше.
Мефодий встал. При дыхании изо рта вырвалось белое облачко. Спина затекла. В носу и горле ощущалась простуда. Болеть Мефу было никак нельзя, и он волевым усилием повысил температуру крови до 41 градуса, с наслаждением представляя, как кипятятся микробы. Правда, от такой температуры Буслаев едва мог стоять на ногах и опять присел на надгробие. Ноги были ватные. Зрение расплывалось. Казалось, что прилипший желтый лист пляшет на мраморе.
Немного выждав, Мефодий постепенно понизил температуру до нормальной и прислушался к самочувствию. Горло и нос уже не болели, хотя не исключено, что они просто испугались и затаились, опасаясь, что хозяин решится на новые эксперименты. Мефодий вспомнил, как в подростковом возрасте, злясь на свою лень, заставлял себя делать тысячу приседаний. Или поднимался в четыре утра по будильнику и отправлялся на улицу выбросить в дальний мусорный бак горелую спичку.
Вспомнив, что заставило его заночевать на кладбище, Буслаев подошел к ближайшему дереву и триады постучал по нему.
— Джаф! Джаф! Джаф! — произнес он скороговоркой.
Ничего не произошло. Ни вспышки света, ни звука. Меф решил постучать еще раз.
— Лучше лбом, будет громче! — недовольно посоветовал кто-то.
Мефодий обернулся. Крепкий, похожий на молодого льва страж стоял за его спиной. Буслаев был поражен. Он был уверен, что знает о телепортациях все, — теперь же выяснялось, что не знает вообще ничего. Если он и дерется так же — в бою его ожидают сюрпризы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});