долг до конца, – сказал он, – и не ваша вина, что мы уступили превосходящему силой врагу. Виноват в этом мир, который нас не поддержал. Вам – мой низкий поклон! Я не хотел ехать к вам до тех пор, пока не выяснится наше положение, и три дня тому назад я получил сообщение, что до тех пор, пока мы снова сможем вступить в борьбу, мы как армия сохраняем свой состав и организацию. Дайте же мне, вашему ходатаю перед иностранными державами и такому же изгнаннику, как и вы, право говорить от вашего имени. Сплотитесь, чтобы я знал, что все это – выражение вашей воли…» Эта речь, произнесенная в присутствии адмирала де Бона, произвела колоссальное впечатление. Всем стало ясно, что только благодаря исключительной преданности армии и напряжению всей воли Главнокомандующего армия оказалась признанной с сохранением своего лица.
Войска восторженно провожали своего Главнокомандующего. Однако и здесь судьба оказалась жестока к Русской Армии: смена кабинета Лейга и вступление Бриана на пост премьер-министра Франции ознаменовались прямым поворотом прежней политики. Армия стала рассматриваться как сборище простых беженцев. Открыто подчеркивалось, что политическое значение «крымской авантюры» кончилось и на очереди стоит вопрос о материальном устройстве этих людей, «сидящих на французском пайке».
Несправедливость этого политического и экономического заключения нашего бывшего союзника настолько очевидна в сравнении с действительностью того времени, что и спустя 50 лет звучит незаслуженной ненавистью со стороны представителя Франции, забывшего нашу жертву в победе над нашим общим врагом.
Все эти перемены быстро передавались в армии. Между Главнокомандующим, с одной стороны, и генералом Шарпи и Верховным комиссаром Франции Пелле – с другой, началась резкая переписка, в которой генерал Врангель проявил исключительное достоинство и мужество. В сознании солдат он стал уже не только ходатаем и представителем, он становился уже заложником во вражеском стане, заложником, который не сгибался и гордо отражал все удары во имя сохранения чести и достоинства армии. И это новое настроение было проявлено во второй приезд Главнокомандующего, 15 февраля, и вылилось в настоящий триумф. Создавшееся положение не вызвало ни разочарования, ни охлаждения. Был холодный день, все небо было покрыто тучами, каждую минуту мог пойти дождь. И в тот самый момент, когда Главнокомандующий сошел с автомобиля, тучи разорвались и яркое солнце осветило всю равнину. Это совпадение еще более усилило и обострило общее чувство. Многие солдаты и офицеры не могли сдержать своего нервного напряжения, многие плакали. Это был настоящий триумф.
Речь Главнокомандующего не открыла новых горизонтов. Резко охарактеризовав собравшихся в Париже «учредиловцев», указав на друзей, «которые уверяли нас в своей любви во время наших побед, а теперь отвернулись от нас», сказав об объединении парламентских деятелей, поддерживающих его, генерал Врангель перешел к самой главной части своей речи: что же ожидает армию? «Как это солнце прорвалось сквозь темные тучи, – почти кричал он, – так осветит оно и нашу Россию… Не пройдет и трех месяцев, как те, которые нами пренебрегают, попросят сами помочь им… И я поведу вас вперед, в Россию… Держитесь?..»
После отъезда генерала Врангеля атаки против армии усилились, и период борьбы нотами сменился борьбой действиями. Были предприняты все меры для распыления и разложения армии, вплоть до провокационных воззваний о неповиновении начальникам. Эти действия сопровождались уменьшением пайка, почти ежедневными уколами по самолюбию и завершились требованием, предъявленным Главнокомандующему, сложить свои полномочия. Французы нашли, что наибольшим препятствием к достижению их целей является сама личность Главнокомандующего. Генерал Врангель ответил категорическим отказом и заявил, что только физическое лишение свободы оторвет его от армии. Арестовать его французы не посмели.
В декабре прибыл в Галлиполи новый французский комендант, подполковник Томассен, с новыми инструкциями от командира французского оккупационного корпуса. Комендант пригласил к себе в управление генерала Витковского, временно заменявшего генерала Кутепова, серьезно заболевшего, и предъявил ему требования: «Русская Армия больше не является армией, а лишь беженцами; генерал Врангель – простой беженец; в Галлиполи никакого корпуса нет, и поэтому он приказывает сдать ему все имеющееся оружие». На это генерал Витковский ему ответил: «Русская Армия и после эвакуации осталась армией, генерал Врангель был и есть наш Главнокомандующий, в Галлиполи расположены не беженцы, а войска, а на него генерал Витковский смотрит как на офицера союзной армии и коменданта соседнего гарнизона». Подполковник Томассен заявил тогда, что он примет суровые меры, и пригрозил генералу Витковскому арестом. На это генерал Витковский ответил, что русские войска поступят так, как он им прикажет, и ушел. По возвращении в штаб генерал Витковский приказал принять меры на случай тревоги. Казармы французского гарнизона (сенегальцы) сплелись проволокой.
Так продолжалось до праздника Рождества Христова, когда во время богослужения в церковь пришел подполковник Томассен с чинами своего штаба и после окончания службы поздравил генерала Витковского с праздником. Французы признали силу и решимость нашу и ничего не предприняли. Но, несмотря на это примирение, началось сокращение пайка и жалобы французов на то, что довольствие наше обходится им в 40 миллионов франков в месяц. А насколько это правильно, читатель может судить по подсчету, приведенному в статье «Снабжение корпуса».
В то же время наружно местное французское командование сохраняло корректное отношение к русским властям. Учитывая все вышеописанное, генерал Врангель искал выхода из создавшегося положения, и таким выходом оказался переезд армии в славянские страны.
Церковный вопрос
В Галлиполи церковь явилась желанием русского воинства сохранить свой нравственный образ и тем выразить свой протест против насилия. Первая служба была совершена нашим духовенством в греческом храме, предоставленном местным митрополитом. В записях того времени отмечено, что пел лучший в корпусе хор Корниловского ударного полка, регентом которого был капитан Игнатьев, Симеон Димитриевич112. Греческий митрополит не только предоставил свой храм для богослужений, но и сам призывал своих прихожан оказывать нам помощь. Одинаково дружелюбно относилось к нам и местное армянское духовенство. Затем стали строиться и полковые церкви и в лагерях. Из готового материала для них были только бараки, а все остальное делалось самым примитивным способом из консервных банок. Богослужебные книги и иконы писались и рисовались на местах. Так, икона Божией Матери в церкви Корниловского ударного полка написана сестрой милосердия Левитовой113.
Подчеркивается, что в деле устройства храмов необыкновенно ярко проявилась вся религиозность русского человека. В самом городе в большие праздники войска принимали участие в крестном ходе «выноса плащаницы» и других, что усиливало торжественность. Так, в Пасхальную ночь вокруг греческого храма собралось греков, армян и русских войск около 20 тысяч человек. Вообще объединение православных церквей благотворно отразилось