Читать интересную книгу Биография отца Бешеного - Виктор Доценко

Помню, она довольно долго меня убеждала, что ей ничто не угрожает, а потом пообещала рассказать матери, что я подглядываю за девчонками в туалете.

Не знаю, что больше на меня подействовало - страх наказания или стыд...

Признаюсь, от подглядывания за девчонками я окончательно не отказался. Волнение, испытанное мною тогда, настолько мне запомнилось, что при первой же возможности тянуло его повторить. И я не лишал себя этого вполне безобидного удовольствия...

Но разве можно сравнивать наши невинные шалости с тем, что происходит сейчас? Никаких запретов не осталось, и уже никого не удивляет зрелище беременной тринадцатилетней девчонки. А рост заболеваний венерическими болезнями несовершеннолетних регулярно обсуждается на страницах серьезных газет.

Одобряю ли я подобную свободу нравов? Свобода одного не должна вредить другому и ущемлять его свободу. Сексуальная свобода необходима, но при условии, что молодые люди к ней подготовлены не фильмами сомнительного содержания или дурацкими пособиями, а собственными родителями. Причем дочь в вопросах морали должен подготовить к жизни отец, а сына - мать! А в чисто технических вопросах, в том числе и личной гигиены, ответы должны дать мать дочери, а отец сыну! И разговоры об этом должны вестись серьезно, открыто, безо всяких стеснений и со всей откровенностью! Только в этом случае ребенок войдет во взрослую жизнь подготовленным и сможет сделать верный выбор...

Трудно сказать, какие гены сыграли наибольшую роль в моей сексуальной жизни, гены отца или матери, - вполне возможно, что и те и другие. Во всяком случае, получилась гремучая смесь, которая наделила меня гиперсексуальностью на всю жизнь. Эта сторона жизни важна для меня до сих пор.

В отрочестве я не испытывал недостатка внимания со стороны девочек, но это внимание было поверхностным, как бы созерцательным: стоило мне попытаться пойти чуть дальше, и девчонки испуганно шарахались в сторону. Я же постоянно нуждался в сексуальных контактах и очень сильно переживал их отсутствие. Скорее всего, мое половое созревание произошло гораздо раньше, чем у моих сверстниц, и поэтому я тянулся к общению с более старшими дамами.

Моя гиперсексуальность подарила мне в жизни много радости, но были и печали. Попадались девицы, не понимавшие меня, и не принимавшие мой напор. Могу признать, что меня не только любили и хотели, но и отвергали, иногда резко и обидно. Но мне кажется, что любой человек старается поскорей забыть о своих любовных неудачах.

Вот и я о них не вспоминаю...

Сексуальные потребности и возможности глубоко индивидуальны. Если в течение какого-то времени у меня не было сексуальной близости, я становился раздражительным, у меня зудела кожа и я мог возбудиться просто при виде женщины.

Все упростилось, когда я стал учиться в университете. В то время очень популярными были анекдоты про "армянское радио", которое отвечало на любые вопросы. И про университет ходил такой анекдот.

Армянское радио спрашивают: "Сколько потребуется выделить денег, чтобы переоборудовать Московский университет в дом терпимости?

Армянское радио отвечает не задумываясь: "Пять рублей!" - "Пять рублей?" "Да, пять, чтобы сменить вывеску..."

Это, конечно, шутка, но во всякой шутке есть доля истины. Нравы в университете были свободными, можно сказать, раскрепощенными. Отчасти потому, что в нем училось много иностранцев, и потому, что студенты университета имели возможность съездить за границу.

Мне кажется уместным немного рассказать о высотном здании университета на Воробьевых, или в мои дни Ленин-ских, горах.

Известно, что этот комплекс был построен по личному распоряжению Сталина. На строительстве в основном использовались заключенные. Уже никогда не подсчитать число бедных заключенных, похороненных в бетонных конструкциях этого здания. Двадцать восемь этажей над землей, а сколько под ней? Поговаривают, что под землей в три раза больше, но это только слухи.

Когда было возведено этажей пятнадцать, один из заключенных, работавший до приговора суда инженером, произвел расчеты своего веса, площади фанерного листа, силу воздушных потоков, после чего ухватился за лист фанеры и сиганул с высоты. Он приземлился целехоньким на Ломоносовском проспекте там, где теперь кинотеатр "Прогресс", и в тот день его не поймали. Его задержали через несколько дней в Малаховке, но его полет к свободе будут помнить всегда...

В общежитии была блоковая система: по две комнаты с общей дверью, за которой был небольшой предбанник с вешалкой, туалет и душевая. Каждая комната была рассчитана на двух-трех студентов. Дипломники жили по одному. Нам с Валерой Макаровым удалось поселиться вдвоем. А чтобы уединяться, мы разгородили комнату пополам огромным буфетом. Один диван-кровать стоял у окна, за буфетом, другой - возле входа, там же стоял столик. Если приходилось готовиться к занятиям одновременно, то один садился за столик, а второму доставался буфет, из которого выдвигались доска-стол.

Мы вместе тренировались, вместе питались по утрам и вечерам, часто вдвоем ходили в столовую на обед. Макаров был похож на Алена Делона: девицы буквально вешались на него. Когда мы сблизились, Валера, приглашая очередную пассию, всегда настаивал на том, чтобы она обязательно приходила с подругой, которая предназначалась мне.

Макаров был столь избалован женским полом, что готов был поделиться своими партнершами. Любимым его выражением было:

- Вит, если вы закончили трахаться, пора меняться "лошадками"!

В общем, с Валерой скучать не приходилось...

В главное здание университета я переехал только через два года. И первым моим соседом оказался профессор из Японии - Укеру Магасаки, приехавший в Москву на стажировку по русской филологии. Его имя и фамилию я дал первому тренеру моего Савелия Говоркова по восточным единоборствам в романе "Срок для Бешеного".

За полгода до моего перевода в главное здание у меня появилась первая сберегательная книжка, на которую, наученный горьким опытом, я откладывал сэкономленные рубли. И не только от стипендии.

Укеру Магасаки был, по нашим понятиям, очень богатым человеком. В день моего рождения он повез меня в валютный магазин "Березка", где в подарок купил мне финское зимнее пальто на меховой подкладке, огромный мохеровый шарф, две нейлоновых (самый последний писк моды тех лет) сорочки, белую и голубую, и черные кожаные перчатки на белом меху. Все это обошлось ему около двухсот долларов.

Я никогда не получал столь ценных подарков и был просто обескуражен. Кстати, именно во время соседства с Укеру на очередной вечеринке я познакомился с Леной, студенткой географического факультета.

Эта черненькая, с прической под Мирей Матье, симпатичная девушка, с округлыми весьма соблазнительными коленками, сразу привлекла мое внимание. Происходила вечеринка в комнате общежития и была достаточно интимной: неяркий свет, медленная музыка, хорошее вино. Все это располагало к чувственности, к быстрому сближению.

При первой же возможности я пригласил Лену на танец. Наш танец растянулся почти на весь вечер: расставались мы только в те редкие моменты, когда кому-то все-таки удавалось отобрать ее у меня на один танец. Наши ауры настолько совпали, что нам просто хотелось быть вместе. Мы настолько увлеклись, что стали внаглую, не обращая ни на кого внимания, целоваться и обниматься.

Кто-то не выдержал и из зависти предложил:

- Шли бы вы, влюбленные голубки, отсюда куда подальше: смотреть тошно!

- И уйдем! - решительно заявила Лена, подхватила меня под руку и повела к выходу.

- Куда пойдем? - спросил я, когда мы остались одни.

- К тебе можно?

- Конечно! - обрадовался я...

Дня за три до нашего знакомства Укеру договорился с ректоратом и переехал в отдельную комнату, но мы продолжали с ним общаться. Через пару месяцев у него заканчивалась стажировка в Москве, и он начал потихоньку избавляться от ненужных вещей, продавая по очень низким ценам. За двести рублей он продал мне японский стереомагнитофон "Айва", около ста больших пластинок английского производства с записями Элвиса Пресли, Тома Джонса, "Битлз" и многих других популярных в то время групп и звезд эстрады. Всю коллекцию он продал мне по цене, по какой продавались в наших магазинах долгоиграющие пластинки: от рубля восьмидесяти до двух рублей двадцати копеек за штуку.

Я не был фанатом-любителем пластинок, предпочитая слушать магнитофонные записи, и потому не представлял их реальной ценности. Можете себе представить мое радостное удивление, когда я предложил нашему университетскому торгашу одну из пластинок и тот неожиданно выложил мне тридцать пять рублей!!! В конечном итоге, заплатив оптом Укеру двести рублей за всю коллекцию, я получил за них две тысячи пятьсот рублей, существенно увеличив свой капитал на сберкнижке...