ворчливо сказал Бен.
В голосе его звучало не раздражение, а скорее упорство. Бен не очень-то верил в Магию и, будучи человеком упрямым, решил про себя, что, если его отошлют, он влезет на стремянку и будет следить поверх стены, чтобы в случае чего броситься на помощь. Однако раджа не возражал. Все приготовились. Образовалась целая процессия. Впереди Колин, Мэри с одной стороны, Дикон с другой. Бен Везерстаф за ними, а замыкали шествие зверюшки. Маленький лис и ягнёнок не отставали от Дикона, а белый кролик скакал за ними, время от времени останавливаясь пощипать травку, а ворон замыкал шествие, важно поглядывая по сторонам, словно чувствовал себя ответственным за происходящее.
Медленно, торжественно шествие продвигалось вперёд. Пройдя несколько шагов, останавливались отдохнуть. Колин опирался на руку Дикона, а Бен Везерстаф был готов подхватить Колина сзади. Время от времени Колин отнимал руку и делал несколько шагов самостоятельно. Голову он держал высоко и вид имел величественный.
– Магия во мне! – повторял Колин. – Магия меня укрепляет! Я чувствую её! Я её чувствую!
Как бы то ни было, но что-то его несомненно воодушевляло и поддерживало. По пути он присаживался на скамьи в нишах, а раз или два опустился на траву; а то просто останавливался, опираясь на Дикона. Но он не сдавался, пока не обошёл весь сад. Наконец он вернулся под дерево. Щёки у него разрумянились, а глаза сияли торжеством.
– Получилось! Магия сработала! – воскликнул он. – Это моё первое научное открытие!
– А что скажет доктор Крейвен? – хмыкнула Мэри.
– Ничего не скажет, – отвечал Колин, – потому что ничего не узнает. Мы будем всё держать в тайне. Никто ничего не должен знать, пока я не окрепну и не научусь ходить и бегать, как все. Каждый день вы будете меня сюда привозить, а потом увозить. Я не хочу, чтобы пошли пересуды, не хочу, чтобы мой отец об этом прослышал, пока мой опыт не удастся полностью. А потом он вернётся в Мисселтвейт, как-нибудь я войду к нему в кабинет и скажу: «Погляди на меня! Я такой же, как все мальчики, и не собираюсь умирать! Я этого достиг с помощью научного эксперимента».
– Он подумает, что ему это снится! – вскричала Мэри. – Он собственным глазам не поверит!
Колин вспыхнул от радости. Он убедил себя, что обязательно поправится, а ведь это уже половина успеха, хотя он этого и не знал. Его вдохновляла мысль о том, как удивится отец, увидев, что сын крепок и строен, как все. В прежние тяжёлые времена Колина особенно угнетало сознание, что он хилый и слабый, даже родной отец боится на него смотреть.
– Не поверит? – подхватил он. – Придётся поверить! А знаешь, что я сделаю, когда выздоровлю? Прежде чем заняться экспериментами, я займусь спортом.
– Недельки через две ты уже будешь драться, – сказал Бен Везерстаф. – Ты у нас ещё станешь чемпионом Англии по боксу!
Колин строго посмотрел на него.
– Везерстаф, ты слишком много себе позволяешь. Мы тебя в нашу тайну посвятили, но ты не забывайся! Магия, конечно, могущественна, но боксёром я не стану. Я буду Учёным-Экспериментатором, – отчеканил он.
– Виноват, сэр, – проговорил Бен, прикладывая руку ко лбу. – Должен был понимать, что это дело нешуточное.
Глаза у него поблёскивали – в глубине души он торжествовал. Он не обижался на то, что его отчитали, – значит, паренёк крепнет и телом и духом.
Глава 24
«Пусть себе смеются…»
Дикон трудился не только в тайном саду. При домике на вересковой пустоши был участок, обнесённый низкой оградой из неотёсанных камней. В те дни, когда Дикон не ходил в усадьбу, а также рано утром и в долгие летние сумерки он работал на участке – сажал картошку, капусту, репу, морковь и всякую зелень и ухаживал за ними. Здесь в окружении своих зверюшек он без устали творил чудеса. Он копал, полол, насвистывая или напевая отрывки йоркширских песенок, болтал с Угольком или Капитаном и, конечно, с братьями и сестрёнками, которые ему помогали.
– Этот огород для нашей семьи большое подспорье, – говаривала миссис Сауэрби. – У Дикона всё так хорошо растёт! У него и картошка, и капуста раза в два крупнее, чем у всех. А до чего вкусные! Разве с кем сравнишь!
Как только у миссис Сауэрби выдавалась свободная минутка, она выходила из дому потолковать с Диконом. После ужина у неё наступало затишье: летние сумерки были светлыми, и Дикон ещё работал. Она присаживалась на низкую каменную ограду, смотрела, как он трудится, и слушала его рассказы. Она любила эти часы. У Дикона росли не только овощи. Весной он купил пакетики семян и посеял яркие пахучие цветы меж кустами крыжовника и даже в капустных рядах. Окаймляли участок резеда, гвоздика, анютины глазки и другие цветы. Семена он собирал, а клубни по весне цвели снова и с каждым годом крепли и разрастались. Новая каменная ограда была очень красива – в щели меж камнями Дикон посадил наперстянку, папоротники и другие дикие цветы, которые закрывали её чуть ли не целиком. Во всём Йоркшире не было другой такой ограды!
– Чтобы цветы росли хорошо, – объяснял он матери, – надо просто с ними дружить. Они совсем как зверюшки! Хотят пить – напои, а голодны – покорми. Ведь они жить хотят, совсем как мы! Если б они погибли, я бы знал, что это я виноват: значит, плохо с ними обращался.
Во время этих вечерних бесед Дикон и рассказывал матери обо всём, что происходило в Мисселтвейте. Сначала миссис Сауэрби узнала только, что «мастер Колин» стал совершать с «мисс Мэри» прогулки по парку и что это пошло ему на пользу. Однако вскоре Мэри и Колин решили, что миссис Сауэрби можно довериться. Они не сомневались, что она не проболтается.
Как-то чудесным тихим вечером Дикон поведал матери всю историю со всеми волнующими подробностями: он рассказал и про зарытый в землю ключ, и про малиновку, и про сухие, мёртвые ветки, и про тайну, которую «мисс Мэри» никому не собиралась открывать. Слушая рассказ о том, как Дикон узнал о тайном саде, как «мастера Колина» одолевали сомнения и как он вступил во владение этим садом, как гневался Бен Везерстаф, возникнув над стеной, и как «мастер Колин» принял внезапное решение, миссис Сауэрби то и дело менялась в лице от волнения.
– Вот и смотри ж ты! – вскричала она. – Значит, хорошо, что эта девчушка в усадьбу приехала. Она и сама лучше стала, и его спасла. На ноги встал! А мы-то всё