Катера и паровые шлюпки развезли участвовавших в молебне моряков по своим кораблям.
А те, как огромные плавучие крепости, грозно внушая веру в славный поход и громкую победу, пестря флажками, бахнув тройку раз из салютных пушек, под крики "Ура!" и "в воздух чепчики", начали свой неспешный выход.
Вот только почему-то женщины да бабы крестили их вслед, промокая платочком глаза.
Аккуратно подталкиваемый буксирами, в порядке очерёдности, первым прочь из гавани пошёл флагман — "Князь Суворов".
Броненосцы, выйдя из Кольского залива, выстраивались в кильватер. За ними становились черноморские пароходы. Немецкие угольщики давно уже ожидали на рейде.
Последними оказались "Ермак" и "Роланд".
Идти вслед каким-либо провожающим судам Рожественский запретил, но всякая частная мелочь, увязались как малые дети, плоть до Баренцева моря.
* * *
А студёный Баренц встретил устойчивым северным ветром, неприятной волной в борт, раскачивая менее остойчивые суда и неожиданно минусовой температурой.
Ветер подхватывал, рвал, сносил дымы в сторону. Кильватер гнул длинную дугу.
Хорошо просматриваясь с флагмана, колона шла ровно, за исключением немного рыскающего "Ермака". Чуть отдельно двигались германцы.
Вдалеке по левому траверзу, "аж в шестидесяти кабельтовых", как доложил дальномерный пост, чернил небо английский крейсер.
Рожественский даже не стал себя утруждать биноклем, чтобы рассматривать гнусный "Бервик".
"Гнусный" это он так сам его окрестил, периодически косясь на левый траверз, ду #769;мы думая свои недовольные:
"Ночью он, конечно, подберётся ближе. Пользуясь тем, что у нас нет крейсеров охранения".
"Британец" продолжал оставаться неприятным "бельмом на глазу" — недавним инцидентом с рыбаками, самим своим присутствием и ожидаемыми досаждениями.
"А как взять, поднять флажный, да известить беспроводным: "провожу учебные стрельбы к норду, норд-осту, норд-весту". Аккурат в тех секторах, где и пуганём шпиона.
Или же, как стемнеет, дать команду Владимиру Иосифовичу… пусть он "Ослябей" проведёт траверзный рейд, миль на пять-семь. Да потушив огни! Осторожно, конечно, потому, как и "британец" может без огней тишком двинуть на сближение".
Адмирал всё же поднял бинокль, но английский крейсер скрывали собственные дымы.
"Коптит! Твоё счастье, что зарубил инициативу потомков. Верю — гореть бы тебе поганец. Убийца простых поморских рыбаков".
Зиновий Петрович переключил свои мысли на пришельцев из будущего.
"Н-нда! Эти потомки…".
Узнать, что что-то затевается, не составило труда. Дубасов совсем уж зачастил на "Скуратов", и достаточно было спросить его честь по чести.
"Но каково! Английский крейсер, конечно, следовало бы наказать и изгнать. Но не таким же подлым образом — ночью, метая заряды с летательного аппарата, — Зиновий Петрович, вспомнил воющую винтокрылую машину, представил шокированных англичан и пылающий крейсер. И снова вернулся к здравому смыслу, — чистое пиратство"!
На удивленье, когда он в категоричной форме, ссылаясь на конвенцию Женевы и мнение императора (пришлось слукавить), а так же на непредсказуемые политические последствия атаки, потребовал отменить какую-либо силовую акцию… капитан ледокола, господин Черто #769;в спокойно, если не сказать, с облегчением огласился.
"Или показалось, что с облегчением? Впрочем, не важно. Аргументы, мотивирующие, он всё ж выдвигал….
На кои у нас нашлись, надо сказать свои! Чай, мы тоже, не в лыке ходим!
Пусть "Ермак" и "хромой", но перед походом был немного "подкован", и если "большой ледокол" проломит дорогу, вполне поведёт за собой караван. Миль на пятнадцать достаточно. "Бервик" за нами далеко не пойдёт. Не рискнёт.
А то, что льды непредсказуемы, что всяко может произойти…, оно, конечно, им лучше знать. Однако не надо цену себе набивать. У нас тоже опытные полярники имеются.
Хотя Коломейцев…, тоже ещё тот человек-пессимист. Как транспорты качать на волне стало, да ветер северный с морозом задул, мрачно так "успокоил":
— Во льдах качать не будет…".
Рожественский передёрнул плечами, представив вмёрзшие во льды, вверенные ему корабли. Стало даже как-то зябко.
Командующий стоял на балконе ходового мостика, где заметно продувало. Ниже слышалась возня, стук молотков, громыхало железо, сдержано поругивался боцман, зная, что адмирал наверху и всё слышит.
При всём своём бессознательном отрицании и неприятии данных о повреждениях нанесённых японскими снарядами, катастрофическое выбывание командного офицерского состава игнорировать Рожественский не мог. Тем боле, что директива пришла с самого верха. Поэтому смотровые щели боевой рубки обшивали дополнительными стальными листами. Всё это было не просто "приклепай железо", а имело возможность приоткрывать просвет и при нужде захлопнуть, заузив до минимума.
Но глянув на чертежи, которые выглядели крайне неказисто, Рожественский разрешил установить всё это непотребство уже по выходу из Александровска.
"Позорище такое"!
И снова… и снова, кривясь, вернулся к оценке пришельцев.
Потомки его раздражали. Независимостью. Этим своим подтекстным — дескать, вы тут дети малые, а мы из грядущего, как минимум за старшего, всезнающего брата. Ведаем, как будет и всё этим сказано.
"Сие снисхождение имеет свой весьма характерный рисунок в поведении, — великомудро подметил Зиновий Петровичеч, — и искушенный взгляд всегда такое замечает".
А ещё они… просто бесили клеветой на него — вот ни как не принималась, ни гибель кораблей от арт-огня, ни его, якобы неумелое управление эскадрой в не случившемся Цусимском сражении.
"Главное, и Его Величество согласен. И поддерживает меня".
К своему стыду после того ужина, немного перебрав, он не сдержался и "выступил".
Но опять же, государь и слова в упрёк не обмолвил. Более того интересовался, как повёл себя господин Черто #769;в в щекотливой ситуации.
"Что ж, капитан ледокола не стушевался перед целым адмиралом, хоть этот господин и сугубо гражданский.
А теперь вот выяснилось, что потомки-то — весьма скоры на решительные действия. Даром, что в экипаже полно отставных морских офицеров.
И методы их подстать их оснащённости….
А Дубасов Фёдор Васильевич слишком уж симпатизирует им, этим пришлым.
Конечно такой шанс, какой дают их новшества, прогнозы будущего и другие необычности… упускать — дураком надо быть.
И государь мыслил так же"!
То, что император верил в него и продолжал с ним советоваться, льстило. Адмирал совершенно привычным и уже не замечаемым движением погладил бородку.
"Видел я, как расстроился Фёдор, когда государь меня назначил командующим этим походом. Но молодец! Не стал чураться, а принялся активно помогать на вторых ролях. Одно ж дело делаем!
Поделился всеми интересными приёмами по артиллерийским делам, любопытными проекциям по системам наведения и…, аки потомки там сказывали, пообещав: "поделимся армейскими лазерными дальномерами и коротковолновыми радиостанциями". Надо ж, а у беспроводного телеграфа ещё и разные волны могут быть! Ах, а ведь вполне вместно"!
В голове сразу представилась большая штормовая волна и мелка бризовая рябь.
И дальномер он тот замысловатый спытал….
'Воистину чудна вещь! — Снова чуть покривлялся на старорусский манер адмирал, — что говорить, грех таким не воспользоваться'!
Почувствовав, что окончательно замёрз, адмирал решил пойти к себе в каюту. Спускаясь по сходным трапам, продолжать вить свои мысли-воспоминания-предположения. Сомнения, конечно же, грызли.
Пока… на полтора суток пути, до Карских ворот, всё было ясно.
"А вот дальше…".
Глава 11
Никаких стрельб Рожественский не назначал. И "Ослябю" ночью конечно никуда не посылал.
Да и не случилось бы "попугать" "англичанина" — командир "Бервика", как стемнело, предусмотрительно предпочёл отойти на четыре мили к "норду".
Всё так же дул северный ветер, нёсший минусовую температуру. Короткая ночь прошла незаметно. А утром утюжный нос "Суворова" на прежнем курсе подбрасывал тучи брызг, оседающих на баке тонкой ледяной коркой.