— В достаточной мере, — ответил я, — если вы не будете выполнять мои инструкции буквально во всем. Оба мы можем не выйти из этой комнаты живыми. Можете ли вы дать мне слово в том, что будете повиноваться мне, что бы ни произошло?
Бейнс обвел взглядом комнату и посмотрел на меня.
— Да, — ответил он.
И знаете ли, я сразу ощутил, что в нужный момент этот человек не подведет.
После этого я приступил к последним приготовлениям, которых требовало начало ночных трудов. Я сказал, чтобы Бейнс снял сюртук и башмаки, а потом облачил его с головы до ног в толстый резиновый комбинезон со шлемом, перчатками и наушниками из того же самого материала.
Переодевшись в подобное одеяние, я начал следующую стадию приготовлений.
Сначала мне следует сказать вам, что моя рабочая комната почти квадратная — тридцать девять на тридцать семь футов, и простой дощатый пол ее прикрыт сверху плотным полудюймовым резиновым ковром.
Я полностью освободил пол от посторонних вещей, но в самом центре комнаты поставил покрытый сверху прозрачной столешницей стол на стеклянных ножках, вакуумные трубки и батареи и три особых прибора, требовавшихся мне для проведения эксперимента.
— А теперь, Бейнс, — позвал я его, — подойдите и станьте около стола. Не шевелитесь. Мне надо соорудить вокруг нас защитный барьер, и после того как он будет замкнут, никто из нас и ни при каких условиях не должен пересекать его даже движением руки или ноги.
Мы вышли на середину комнаты, он встал возле прозрачного стола, а я принялся раскладывать вокруг нас вакуумные трубки. Я намеревался воспользоваться недавно усовершенствованной мной новой системой защиты от потусторонних явлений. Она, должен сказать вам, состоит из семи цветных кругов вакуумных трубок, начинающихся снаружи с красного, и далее по направлению внутрь оранжевого, желтого, зеленого, голубого, синего и фиолетового.
В комнате было еще довольно светло, однако на улице явно начинало темнеть, и я старался как можно раньше закончить работу.
Однако, соединяя вакуумные трубки друг с другом, я вдруг ощутил некое нервное напряжение и посмотрел на Бейнса, стоявшего у стола и неотрывно смотревшего прямо перед собой. Он казался не просто погруженным в неуютные воспоминания — утопавшим в них.
— Бога ради, перестаньте думать об этих ужасах, — обратился я к нему. — Чуть погодя мне будет нужно, чтобы вы не думали ни о чем другом, но сейчас, в этой специально оборудованной комнате лучше не задерживаться мыслью на подобных предметах, пока не будет возведена ограда, думайте о предметах обыкновенных, легких, — о театре например… скажем, о последней постановке, которую вы видели в «Гайети».[3] Я сейчас вам все расскажу.
Через двадцать минут барьер вокруг нас был завершен, и я подсоединил батареи. Внутри комнаты теперь воцарились серые сумерки, и холодное свечение семи разноцветных кругов производило чрезвычайное впечатление.
— Боже! — воскликнул Бейнс, — как красиво… просто здорово!
Далее я начал размещать свой инструментарий, состоявший из специального фотоаппарата, модифицированного фонографа с наушниками вместо рупора и стеклянного диска, собранного из многих фатомов[4] стеклянных вакуумных трубок, уложенных особенным образом. К вставленному внутрь электроду вело два проводника.
К тому времени, когда я осмотрел и наладил все три устройства, по сути дела настала ночь, и темноту в комнате нарушало только свечение семи вакуумных трубок.
— А теперь, Бейнс, — сказал я, — нужно, чтобы вы легли на этот стол. Опустите руки по бокам тела, лежите спокойно и думайте. Вы должны сделать две вещи: во-первых, лежать и сосредотачиваться на подробностях постоянно докучающего вам сна, и, во-вторых, не сходить с этого стола, что бы вы ни увидели и ни услышали, и чтобы ни случилось, если только я не разрешу вам это сделать. Надеюсь, вы меня поняли?
— Да, — ответил он, — надеюсь, что вы можете положиться на меня, и я не выкажу себя дураком. Почему-то мне кажется, что при вас я нахожусь в безопасности.
— Рад слышать, — ответил я. — Но я не хочу, чтобы вы преуменьшали степень опасности. Она может оказаться ужасной. А теперь позвольте мне закрепить этот обруч на вашей голове, — добавил я, устанавливая электрод. Я дал Бейнсу еще несколько наставлений, указав ему сосредоточиться на звуках, которые он слышал после пробуждения, и ни в коем случае не позволять себе уснуть.
— Не надо говорить, — сказал я, — и не замечайте меня. Если вы решите, что я мешаю вам сосредоточиться, закройте глаза.
Он лег на спину, и я подошел к стеклянному диску, устанавливая камеру перед ним так, чтобы объектив находился напротив центра диска.
Я едва успел закончить это дело, когда по вакуумным трубкам диска пробежала рябь зеленоватого света. Она погасла, и, быть может, на минуту настала полная тьма. А потом волна зеленоватого света вновь прокатилась по диску и закружила в пляске различных оттенков от густой темной зелени до уродливой тьмы — вперед и назад, вперед и назад.
Через полсекунды или около того оттенки зелени пронзила вспышка желтизны, уродливой отвратительной желтизны, а потом по диску прокатилась волна грязно-красного цвета. Она погасла так же быстро, как и зажглась, и уступила место пляшущей зелени, сменившейся вспышками мерзкой и гнусной желтизны. Примерно каждую седьмую секунду диск тускнел, и все прочие цвета затапливал накат грязного багрянца, затмевавшего все.
«Бейнс настраивается на звуки», — сказал я себе и с известной долей беспокойства продолжил работу, окликнув через плечо Бейнса:
— Не пугайтесь, что бы ни произошло. Все в порядке!
Я занялся камерой. Вместо пленки или пластинок в нее был вставлен длинный рулон специально подготовленной бумаги. Засвечивать ее нужно было, вращая ручку и пропуская ленту через аппарат. На прокручивание ленты ушло около пяти минут, и все это время доминировали зеленые цвета; однако биения тусклого багрянца пробегали по вакуумным трубкам диска каждую седьмую секунду. Вспышка эта была подобна ритму в некоторой неслышной, но, тем не менее, неприятной мелодии.
Вынув из камеры отснятую бумажную ленту, я уложил ее горизонтально на два стеллажа, которые устроил на своем модифицированном граммофоне. Там, где на бумагу оказали воздействие появлявшиеся на диске цветовые волны, на подготовленной поверхности появлялись причудливые и неправильные завитки.
Отмотав примерно фут ленты, я подсоединил ее свободный конец к пустому барабану на противоположной стороне аппарата, который в свой черед присоединил к приводящему часовому механизму граммофона. Далее я взял мембрану и аккуратно расположил ее над лентой. Вместо обычной иглы мембрана была оснащена прекрасно изготовленной кистью из металлических волокон примерно в дюйм шириной, перекрывавшей всю ширину ленты. Эта тонкая и гибкая кисть легко прикасалась к подготовленной поверхности бумаги, и когда я включил мотор, лента потекла под кисть, и тонкие волоски следовали всем малым шероховатостям поверхности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});