Читать интересную книгу Сердце бога - Анна и Сергей Литвиновы

Свою частную «Победу» Провотворов оставил на улице Куйбышева, рядом с Красной площадью и ГУМом. Они чинно, как положено супружеской паре, отправились в главный магазин Советского Союза. Однако вошли в него не с улицы Куйбышева и не с 25-го Октября, а прямо с Красной площади. Меж витрин с манекенами и штуками ткани имелась малозаметная дверка, а рядом совсем неприметный звоночек. Генерал нажал его, сама собой открылась дверь, их встретил милиционер, тщательно рассмотрел именное приглашение и даже сверил его с паспортом Провотворова. Магазин не был похож на привычные советские. Галя знала: промтоварный – это народ и очередища, особенно когда что-то выбрасывают. Это нехватка вещей – и, как правило, если даже что-то есть, оно не подходит по размеру и по фасону. Это усталые, раздраженные продавцы и покупатели, которые друг с дружкой собачатся.

Однако в магазине, куда привел молодую женщину ее неюный любовник, все оказалось ровно наоборот. Зеркала, кабинки с бархатными шторами, вешалки, нагруженные одеждой, ряды обуви, коробки с бельем. Трое предупредительнейших продавщиц в униформе. И, кроме Гали с Провотворовым, ни единого человека из числа покупателей. Ей на секунду показалось, что она попала в дореволюционное прошлое: генерал привез в модный магазин неоперившуюся содержанку.

«Это двухсотая секция ГУМа, – шепнул ей Провотворов, – открыта только для членов правительства и лучших людей страны. Выбирай все, что тебе только понравится и захочется. О деньгах не беспокойся». Сначала женщина впала в ступор, ей было страшно даже взять что-то в руки, не говоря о том, чтобы примерить. Однако продавщицы оказались милы и непритворно любезны. Появилась старшая – судя по всему, заведующая секцией. Она приветствовала Ивана Петровича как старого знакомого. «Надо одеть мою родственницу из Энска с головы до ног», – сказал генерал. Продавщицы и завсекцией стали наперебой предлагать ей товары. Попутно они мимоходом льстили девушке, восхищаясь, сколь она молоденькая и хорошенькая. Уговорили померить английский костюм из тончайшей шерсти и блузку. На подкладке значились диковинные буквы Burberry. И костюмчик, и блузка сели как влитые и преобразили Галину фигуру и лицо. И тут ее понесло: стало нравиться и то, и другое, и пятое, и десятое – короче говоря, хотелось всего, но она не знала, что она может себе позволить и что скажет генерал, если она позволит себе многое. Однако он сам, видя ее замешательство, поощрительно покивал, а потом шепнул: «Не волнуйся насчет денег, цены здесь самые обычные, а я вдобавок недавно получил большую премию». И продавщицы стали наперебой подавать ей пальто и костюмы и даже, невиданное в Советском Союзе дело, помогали застегивать ботики, словно дореволюционные приказчики! И Галя вошла во вкус. Женщины в гумовской униформе одна за другой таскали ей вешалки и коробки. Ей подходило все или почти все. «Какая вы прекрасная, – шепнула Гале (как показалось, искренне) самая молоденькая среди продавщиц. – Не то что наши обычные клиентки, жены-крокодилицы». Зеркало в бархатной кабинке отражало похорошевшее, раскрасневшееся Галино лицо. Ее даже уговорили купить то, чего она раньше никогда в жизни не видела: шелковое нижнее белье, кружевные бюстгальтеры, шелковые чулки. И красивейший купальный костюм фасона «бикини». А в качестве особого подарка Иван Петрович приобрел ей в завершение культпохода золотую брошь с бриллиантиками и изумрудами. Расплачиваться он отошел в кабинет заведующей, поэтому, сколько он на нее потратил, девушка не видела. Продавщицы хором благодарили за покупки и приглашали заходить еще. А Провотворов мимоходом бросил ей: «Мое время для посещения этой секции – двадцать пятого числа каждого месяца, в шесть вечера. Следи, пожалуйста, чтоб я не забывал, напоминай мне, если тебе что-то нужно». – «Хорошо бы гардины в твоей квартире поменять, – раздухарилась Галя. – Скатерти, белье постельное». – «Вот-вот, – подхватил генерал, – начинай прямо с первого дня списки составлять, что нужно, а не то потом позабудешь». В итоге свертков и коробок вышло столько, что самим унести оказалось не под силу, и заведующая секцией распорядилась, чтобы две продавщицы накинули пальтишки и дотащили покупки в стиле былых приказчиков до «кареты» – автомобиля Провотворова.

В машине Галя, раскрасневшаяся и довольная, непритворно расцеловала генерала – у постового милиционера в белом кителе от удивления чуть свисток изо рта не выпал.

В тот же день Иноземцева предложила сожителю сходить в недавно открывшийся бассейн «Москва» – ей и боязно было, и хотелось продемонстрировать всем свое только купленное стильное бикини. Генерал согласился, и они провели целый час в открытом бассейне, уже начинавшем парить в прохладном столичном воздухе. Быстро стемнело, и над дымящейся водной гладью зажгли прожекторы. Иван Петрович хоть и немолод был и на груди его курчавились седые волосы, сложением мог дать фору любому молодому: крепок был и плотен. Во всяком случае, у Владика фигура была, помнится, похуже: длинная, костистая, слегка нескладная. И плавал генерал прекрасным кролем, вмиг взбурунивая за собой пену, словно торпедный катер. Купальник Гали имел успех. Она, разумеется, поправилась после рождения Юрочки, однако животик оказался аккуратненьким, не нависал – зато и грудь заметно прибавилась. Не один, не двое и даже не трое молодых людей искоса бросали на девушку в бикини плотоядные взгляды. Галя радостно их перехватывала, а Провотворов кружил поблизости, охранял, никого не подпускал, и все это, вместе взятое, включая новый купальник, было исключительно приятно.

И после купания все тоже шло хорошо: они отправились поужинать в «Арагви», только вдвоем, и Иван Петрович за ней одной ухаживал: подвигал стул, наливал «Киндзмараули», рассказывал интересное. Он, оказывается, еще застал в Москве огромный храм Христа Спасителя, стоявший на месте нынешнего бассейна. И видел, как его взрывали в начале тридцатых и как принялись строить огромнейший Дворец Советов, который должен был венчаться многометровой фигурой Ленина. «Великий Сталин очень ценил Москву, – промолвил между прочим Провотворов, – и лично занимался тем, чтобы она становилась с каждым годом краше. Сколько всего он сделал для нашего города, спроектировал, построил – и это ведь только один аспект, одна из крохотных песчинок того сонмища дел, которыми он занимался! Выпьем за нашего вождя – его имя будет жить в веках!»

Галя совсем иные мнения слышала о Сталине, особенно в Энске, от Аркадия Матвеевича, который восемь лет провел в лагерях, и от Антонины Дмитриевны, которая, спасаясь от репрессий, в тридцать восьмом году сбежала из столицы. Однако с генералом, который Сталиным восхищался, Галина, разумеется, спорить не стала – послушно чокнулась бокалом о бокал после его здравицы.

Откровенно говоря, она даже не представляла себе, как будет хоть в чем-то, пусть даже в малом, Провотворову возражать. Или о чем-то его просить. Он был в ее глазах мало того что любовником – но еще и кормильцем, и кем-то вроде родного отца (которого никогда у Гали не было – одни смутные воспоминания, он погиб еще на финской войне). Пока что генерал угадывал, и даже с лихвой и перебором, любые ее желания и просьбы. Но вот что дальше будет? Ведь каков покуда ее статус? Любовница. Сожительница – если говорить языком милицейского протокола. Чужая жена. А если под иным углом рассматривать, то изменщица. Что будет дальше? С нею? И с Юрочкой? Ведь раз она живет с Иваном Петровичем (а не с Иноземцевым), логично было бы, если б они узаконили свои отношения. Чтобы она развелась с Владиком и вышла замуж за Провотворова. Но в том-то все и дело, что замуж он ее не звал. Ничего даже отдаленно похожего на предложение не делал. Другая женщина в подобных обстоятельствах начала бы трепыхаться. Волноваться о своей дальнейшей судьбе и маленьком собственном сыне. Да и Галя должна была, по идее, беспокоиться из-за неопределенности и шаткости собственного положения. Но оно ее почему-то – вот странно! – не тревожило.

Она привыкла – ее мама учила – слушать свое сердце. Сердце молчало, когда она выходила за Иноземцева. Было равнодушным, когда скрепляла свой брак свидетельством и штампами. Но теперь, когда она, официально никто, проживала с Иваном Петровичем, на душе было спокойно и счастливо. И только внутренний голос нашептывал ей: все идет хорошо, а будет еще лучше. Он меня любит, он сделает для меня все, он меня не бросит. И главное: я сама люблю его, и мне хорошо с ним, и наплевать, что он старше меня почти на тридцать лет, мы не расписаны в загсе и нас официально ничего не связывает – какая малость! Все будет хорошо!

Бюрократические препоны, которые могли помешать Гале быть счастливой в квартире в Доме правительства, и вовсе казались ей комариными укусами, особенно в сравнении со значимостью и связями возлюбленного. Подошел к концу ее декретный отпуск. Точнее, оплачиваемый отпуск составлял в ту пору всего восемь недель, однако молодая женщина присовокупила к ним еще два своих отпуска трудовых, да три месяца позволялось сидеть без сохранения содержания. В конце сентября Иноземцева должна была выйти на службу в подлипкинское ОКБ-1 – ее ждали. Значит, Юрочку следовало определить в ясли. Вариант, что она будет продолжать жить в квартире у генерала, не работая и ухаживая за ребенком, она даже не рассматривала. Советская женщина должна трудиться – все тогда, и Галя в том числе, так были воспитаны. Она не могла даже представить себе, как это – похоронить себя дома. С пеленками, кормежкой и детскими забавами и проблемами?! Нет, никогда! Она, как и всякая свободная женщина (а женщины Страны Советов воистину свободны!), должна и может самореализоваться. И она не собирается быть тунеядкой, не будет сидеть на мужниной шее (как иные сидят, она «Крокодил» читает, на выях собственных супругов и папочек). За тунеядство, в конце концов, даже срок положен. Понятно, что Иван Петрович смог бы договориться, чтобы ей лично ничто подобное не грозило. Но она сама себя бы стала не уважать, если бы бросила работу!