Зонт был спущен. Муж любил солнце. Он вновь уселся в то же кресло, что и раньше. Его жена расположилась в третьем. Вернув своему телу ту естественную грацию, которую мы за ним не раз наблюдали.
Неспособный разговаривать, Поль пожирал глазами круассан с маслом на белом блюдечке. Никаких вкусовых ощущений. Ничего не брал в рот уже несколько дней. Не в состоянии что-либо проглотить.
И по мере того, как разглядывал круассан. Он вспоминал его вкус. И мало-помалу тот начал вызывать у него желание. Не желание есть. Желание снова ощутить во рту этот вкус.
Так текли секунды, и никто, казалось, не выказывал желания говорить. Купальщица попыталась было начать: Господин Седра, сказала она. Она собиралась сказать, что Полю захотелось прокатиться на машине: Господин Седра, сказала она.
Седра, Седра, пробормотал ее муж. Подождите-ка. Затем, обращаясь к Полю: Ваше имя мне о чем-то говорит. Возможно, сказал Поль. Хотя и странно. Никто меня не знает. Улыбка купальщицы.
Подумал, что Поль шутит, и муж. Запротестовал: Да нет же, сказал он, не смейтесь. Поль не смеялся. Улыбалась только жена. Довольная, что мужчины разговорились.
Я не шучу, сказал ее муж. Уверен, что видел где-то ваше имя. На краю стола балансировала газета. Свалилась под порывом ветра. Он нагнулся, чтобы ее поднять. Поднял и. Словно в наказание. Тыльной стороной ладони. Шлепнул по бумаге: Так и есть, сказал он, выпрямляясь: Вот оно. Кончиками ногтей вновь прищелкнул бумагу: Вот где я видел ваше имя. Поль всматривался в круассан.
Муж развернул над ним свою газету и принялся стремительно ее перелистывать сразу в двух направлениях. Туда и обратно. И еще раз обратно. И все его не находил. Остановился на странице «Искусство и зрелища» или «Культура». Живопись, нет. Литература, тоже нет. Музыка, да.
Ага, вот, сказал он, это здесь. Цюрих. Двадцать пятый фестиваль струнных квартетов. Нашел. Подождите. Вот. Я не ошибся. Цитирую: «Поль Седра. Скандальный гений или шарлатан?»
Чего стоит уже заголовок. Красноречиво свидетельствует о глупости журналиста. Автор статьи и не думал отвечать на собственный вопрос. Он старался, скорее, выставить себя напоказ и не мог нарадоваться протестам публики.
Наконец-то, писал он. Наконец-то нашлась публика, которая сказала «нет». Наконец-то нашлась публика, которая отвергла безобразное. Ничего об этом так называемом безобразном. Ничего об одиночестве. Ничего о неизбежной эволюции музыкального языка.
Пловчиха: Так вы, оказывается, композитор? Что? сказал Поль. С трудом: Извините, я не расслышал. Она: Я сказала: Так вы, оказывается, композитор? Был им, сказал Поль. Она: И еще будете. Впрочем, мы и сами музыканты. Не так ли, дорогой?
Дорогой, обеспокоенный состоянием Поля, раздумывал, куда клонит жена. Для отвода глаз кивнул. Да, сказал он, так и есть, мы тоже музыканты. Рассчитывая на то, что Поль скажет: а, да. Ан нет. Поль не сказал: а, да. Он рассматривал круассан.
За отсутствием лучшего муж продолжал: Моя жена певица, а я пианист, сказал он. Мы играем джаз, словно говоря, что это второстепенный жанр, но Поль его не слушал. У моей жены в городе ночной клуб. «Зеленый дельфин». Не знаю, слышали ли вы про него. Поль не слышал. Это так утомляет. Не для моего возраста.
Вот опять пришлось лечь в четыре утра. Поэтому-то я так поздно и завтракаю. Может быть, немножко кофе? Поль, казалось, пробудился: А почему бы и нет? сказал он. Всегда можно попробовать. Но мне бы хотелось скорее. Куснуть круассан с маслом. У вас на столе.
Ну конечно, сказал муж. Дорогая, сказал он, подай господину Седра круассан. А вот кофе как раз, боюсь, остыл до безобразия. Сойдет, сказал Поль, сойдет. Меня интересует круассан.
Пловчиха посоветовалась взглядом с мужем. Тот кивком подтвердил, да. Давай. Не бойся. Зачем ему перечить? Она протянула руку к центру стола. Подняла белое блюдце. Потом, повернувшись к Полю, передала ему круассан с маслом. Я люблю вас, пробормотал Поль. После чего. Явно довольный, что сказал это. Зажав его двумя пальцами. Взял круассан. Поднес к губам. Открыл пошире рот. Сунул туда круассан и потерял сознание.
Муж потерял терпение. Если по правде, взорвавшись, он заорал: Ну что тебя дернуло притащить его сюда? Ты что, не могла оставить его спокойно умирать у него дома? Обязательно надо было впутаться?
Она: Я не виновата. Он вдруг захотел, чтобы я взяла его на прогулку. Хотел проехаться на машине. На природе. Он: Ну и что? Разве ты обязана подчиняться его капризам? Она: Вот ты как, каприз. Это был не каприз. Скорее последняя воля. Или точнее: последнее желание. Последнее маленькое удовольствие.
Он: Ну да. Как всегда, причина. Ты, случайно, в него слегка не влюбилась? Она: А ты? Ты меня, случайно, к нему слегка не ревнуешь? Он: Ни капельки. Помоги лучше его приподнять. И главное, вынь у него изо рта круассан. А то меня сейчас вытошнит.
Поль осел на сторону. Его удержал подлокотник. Иначе бы он упал. Открыл глаза: Прошу прощения, сказал он, потом. Будьте любезны. Отвезите меня обратно. На виллу. Пожалуйста. Сейчас-сейчас, сказала пловчиха. Идем, это уже мужу.
Он: Нет. Без меня. Я не пойду. Она: Почему это? Он: Я не одет. Посмотри на меня. Я не намерен появляться там в таком виде. На нем ничего, кроме легкой материи. Халат в восточном, весьма дальне восточном стиле. Какое-то подражание кимоно.
Она: Сейчас лето. Каникулы. Жара. Все ходят чуть ли не нагишом. Так что прошу тебя. Не дури нам голову. Пошли. А на ногах тапочки на веревочной подошве. С белым холщовым верхом. Не слишком приспособленные для ходьбы. Особенно такие сношенные. Со сбитой пяткой. Словно вообще без пятки. Он несколько раз терял одну из них. Между террасой и машиной. Потом от машины до внутренности виллы. Ну а халат. Тот постоянно распахивался. Он оставил его нараспашку. Так что были видны его зеленые шорты. Как купальник. Да, вот так.
Каждый из них закинул себе на шею руку Поля. По-братски деля его вес. Хорошо еще, что, напоминаю вам, Поль был ужасающе худ. И не переставал благодарить: Спасибо, друзья, спасибо.
Потом наступил момент, когда его надо было погрузить в машину. На переднее, конечно же, сиденье. В кабриолете сзади просто нет места. В настоящем, спортивном. Впритык на ребенка. Спереди, значит, в середину.
Между пловчихой, которая вновь села за руль, и. Муж навалился на Поля. И сподобился очередной благодарности.
Оставалась проблема. Ног. Длинных ног Поля. Никто не знал, что с ними делать. Не было и речи, чтобы закинуть их налево, в гущу педалей. Как и в центр, на консоль, из-за ручки скоростей. Пришлось разместить их в пустом пространстве справа, вместе с голыми ногами мужа. Ну и хватит, давайте дальше. В путь.
По дороге Поль несколько раз отключался, потом приходил в себя. Он не страдал. По меньшей мере в этом пункте врачи ошибались. Хотя. Возможно, все было еще впереди. Поль, быть может, все-таки не подошел к концу вплотную.
Выбор наяды пал на этот путь. Кабриолет въехал на обустроенную эспланаду, под которой раскинулись развлекательные заведения порта. Прилив подступал все выше. Раскачивались парусники. Слышалось бряцание канатов об алюминиевые мачты. Все в целом порождало ритмы доступной только черным сложности. Даже Поль не рискнул бы переложить их на нотный стан. Я, впрочем, уже упоминал, что ударные не слишком его интересовали.
Он открыл глаза и, поди знай почему, протянул руку и, поди знай почему, повернул зеркало заднего вида, пытаясь уловить в нем еще зримую часть самого себя. Полосу вверху лица. Глаза, возможно, его. Брови, которые он загнал до отказа вверх, изображая изумление, потом, нахмурившись, до отказа вниз, подражая недовольству. Ну а потом глаза, которые позволяли ему всем этим забавляться. Он их закрыл.
Наяда наблюдала за его ужимками. Когда он закончил то, что могло показаться ей разве что кокетливым посещением самого себя. Выражаясь куртуазно. Выправила зеркало. Оно ей было нужно.
Знала, как ехать дальше. Мы тоже. Не будем медлить, выезжая на лесную дорогу. Или прибрежную. По которой нам придется преодолеть примерно два километра. Пока не окажемся перед въездом. Слева от нас. Где табличка предупредит: «„Лазурные струи“. Частные владения. Вход запрещен».