— Да что вы, ребята, ну вас, — засмущался я.
— Забери наши остатки отсюда, они — твои, — попросили они.
— Взаимно. Мои остатки — ваши. — Порыв разделен, но что поделаешь. Туда, где за тучей белеет гора, мы будем отправляться индивидуально, по мере отрастания перьев.
Ящер недовольно зашипел на меня.
— Что ты слушаешь говорящую еду. Скоро от них только скорлупа останется. Выведи меня одного. Я живой тут один. Хочешь, скажу страшную тайну?
— Может, не надо?
Он приблизил рот с торчащими тремя зубами к моему уху — ухо болезненно напряглось.
— Я выпустил на волю тварь, я разнес ее гнезда по всей земле. Она проросла сквозь все. Кто пробовал сопротивляться, оказался здесь. Я как ученый сделал что-то такое. Пытаюсь вспомнить — и тошнит. — Он напрягся. — …Экск… Эксп… Да, я сделал экскремент, и теперь тварь рождается везде, где захочет.
Узнаю образы. Оказывается, гадкой наружности пух — хороший предлог, чтобы сшибиться с ума. Люди как бы готовы: от Немоляева до меня. Может, хорошая жизнь кое-кому противопоказана? Можно было б порассуждать на досуге, да где он, досуг?
“Ученый” предложил отвадить тварь от него путем выжигания, и непрогрессивная общественность сразу засуетилась: “А от меня?” Виновник всего пытался установить порядок сдачи мной огня. Но большинство недвусмысленно полагало, что я вслед за героем известного произведения должен немедленно вырвать из своей груди пламенный орган. Они не понимали, что писатель сочинял такое, просто чтоб попугать товарищей по длительному отдыху.
— Мы сами не можем найти огонь, только мы пойдем к его гнезду, тварь посылает на нас тошноту и людей с каменными кулаками.
Увы, друзья, таких людей насылает Андрей Иванович собственной персоной. Все он видит и знает, “глаз” тут тоже висит, но сейчас не торопится санитаров запустить. Если что, у доктора полный порядок, официально никаких подсматривающих и поднюхивающих устройств в палате нет.
— Великий не хочет… нет, просто стесняется… поможем ему сделаться светилом… когда внешность великого исчезнет, тогда огонь сможет прийти к нему…
— Я против, я за постепенность, — с достоинством сказал “ученый” и отошел, подлец, в сторону, да только кого теперь он мог переубедить, не имея аргументов.
А дело было на мази, вовсю развился кордебалет, в разгаре танец с задницами, великого приносили в жертву невеликие и жалкие. А может, и назвали меня так в порядке последнего утешения. Хрустели хрящи, трещали позвонки, боль скоро зашкалила и исчезла. Взгляд и мыслительный орган сместился куда-то, он-то и удивился, найдя пятки инспектора возле своих ушей. А потом стало не до пяток, палата, вертясь, уходила в розовеющую даль. Вдруг откуда-то послышались звонкие пощечины. Опять заболело круг м, но облегчение змейкой проскочило по позвоночнику, оставляя после себя крепкую усталость. Я лежал просто навзничь, а квадратные санитары загоняли психов в койки. Вожаков раскачивали и бросали на кровать, как в бассейн. Медработники, кажется, немного забавлялись. А дураки, хоть и дураки, но быстро принимали единственно правильную позу: на спине, ноги вытянуты, руки поверх одеяла. “Цыц, черти”, — сказали санитары, закончив приборку тел. И в самом деле, воцарившаяся тишина указывала на то, что свободное волеизъявление граждан было подавлено, никто даже не ерзал. Санитары поставили меня на ноги, пригладили волосы и отвели к доктору Андрею Ивановичу.
Тот скромно стоял у книжного шкафа и курил сигарету на длинном мундштуке. Даже не врач, а поэт. Правда, посмотрел на меня, как зверь из зарослей на охотника в автомобиле — с обидой.
— Говорят, Антон Антонович, еще немножко, и вы бы перешли в сонм божеств. По поводу жертвоприношений толкуют до сих пор разное, но мое мнение: некоторые люди уничтожают самое дорогое, чтобы таким образом высвободить связанную энергию для предотвращения застойных явлений. В общем, по-своему понимают закон сохранения. Вы должны приветствовать эту самобытность. Они так долго искали подходящую кандидатуру, и опять сорвалось… Не завидую им.
Конечно, сейчас надо лебезить перед доктором, мести пыль хвостом, но почему-то хочется вломить ему между рог. Не знаю, воздержусь ли. Если нет, то меня раз и навсегда обезвредят процедурой какой-нибудь. И станет все до фени. Тоже хорошо.
— Знаю, знаю, вы — другая каста, вообще никому не завидуете. Если и случается, то только по запротоколированному решению трудового коллектива.
— Да, сделаешь, как доктор прописал, — согласился доктор. — Кое-что вы уловили. Но вы страшно хотите быть непохожим, особенным, иметь собственное мнение. Но тупой среди умных тоже ведь будет особенным. Да я не этого тупого осуждаю, не этих умников восхваляю. Умные-то они только всей кодлой. Увы, никогда элемент машины не будет мощнее целой машины. Антон Антонович, не убегайте от кучи, не пытайтесь вскочить на нее. Увидьте в ней большие числа, которые всегда соответствуют закону, необходимости.
— Вам можно обзывать меня тупицей, раз я никуда не денусь.
— Напротив. Ошиблись, милейший, крупно. Мы иногда выписываем больных в вашем состоянии. Ведь вам уже есть над чем подумать. Допустим, вы разглядели какую-то натяжку, пускай даже обман. И прекрасно, вы правы. Но ры видите его один, и поэтому вы неправы. Массовый обман — уже не обман, а умение выделять четкие цели. Тогда остальное должно быть пока что в тумане. Кто этого не понимает, тот ломается. Сейчас много бродяг, бомжей, они живут на пустырях, в промышленных и коммунальных развалинах, живые обломки. И никакой романтики. Починить их уже невозможно, могли убедиться на примере палаты. Итак, надеюсь, уроки извлечены.
Это что, новый вид терапии, или щелка действительно приоткрылась?
— Спасибо, что казнили. В следующий раз неповадно будет.
Он кивнул головой в сторону двери, дескать, иди и не отнимай светлое у будущего, а темное у прошлого.
6
Выйти сразу не удалось, надо было еще снять все чужое, чистое и напялить свое, грязное. Чуть в стороне от подъезда стояла машина Управляющего вместе с самим Управляющим Станиславом Бонифатьевичем. Хотелось остаться инкогнито, но он высунулся и поймал меня за полу пиджака.
— Хоть начальство замечай, лунатик.
— Ой, извините, только что у меня было другое начальство, другие коллеги, не успел сориентироваться.
— Ну что, прославиться захотел, на стенке почета висеть? Или, может, монумент с конем и змеей заслужить? Я так тебя понимаю, — игриво начал шеф.
— А вы проживете на свете, как черви слепые живут, — парировал я. — Это не мое, классик сказал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});