Овчинников посмотрел на часы, подошел к книжному шкафу, нырнул в невысокую дверь и через минуту вернулся с бутылкой боржоми. Адъютант доложил, что вызванный полковник прибыл.
Хозяин кабинета был приветлив. Стараясь не показать, как он устал, как мало и плохо спал последние ночи, он улыбнулся, пожал руку вошедшему и радушным жестом указал на кресло. Тот уперся руками в подлокотники, плавно погрузился во что-то мягкое, глубокое, обволакивающее. Генерал вернулся на свое место, выключил настольную лампу (на дворе было уже достаточно светло) и, зябко поведя плечами, выдохнул:
— Я должен взять обратно, все слова, сказанные тогда по поводу Песковского — Танненбаума. Что у него нового?
— Как я вам уже докладывал, с ним состоялась встреча Рустамбекова; он получил выход на Карин Пальм. Тут одна деталь, товарищ генерал, В середине июня из Саратова в гости к жителю Терезендорфа Максиму Тильману приезжал его дальний родственник по фамилии Хольц Неккер. По профессии экспедитор разнопромысловой артели. Интересовался среди прочего семьей Танненбаума и спрашивал, действительно ли его сын Франц выехал в Германию к дяде.
— Что ответил Тильман, что он мог знать?
— В свое время мы постарались распространить эту версию, сделать так, чтобы о ней знали... Настоящий Франц Танненбаум под чужой фамилией преподает на филологическом факультете Свердловского университета, сейчас находится в диалектологической экспедиции. Он знает, что писать в Терезендорф не следует.
— Продолжайте.
Оказалось, что в Саратове разнопромысловой артелью руководит некий Альфред Семибратский. Артель регулярно перевыполняла план и не имела ни одного случая нарушения финансовой дисциплины...
— Уже из-за одного этого стоило взять под подозрение Семибратского, — не выдержал Овчинников и, размяв тугую папиросу, начал сосредоточенно раскуривать ее.
— Семибратский сумел искусно создать определенный фон. Был в дружбе с Хольцем Неккером. Подписывал ему командировки в районы, не имеющие никакого отношения к деятельности артели. Как правило, это районы, в которых проживает определенное число граждан немецкой национальности. Лучшего способа развертывания шпионской сети не придумаешь.
Овчинников погасил папиросу, сделал это неумело, обжег палец, поморщился.
— Была назначена финансовая ревизия разнопромысловой артели. Привлекла внимание определенная система командировок экспедитора Неккера. Он отвечал за реализацию. Артель выпускала платки шелковые и полушерстяные, косынки, скатерти, занавески и прочее, продукция так себе, не лучше, не хуже, чем у других, однако ее с охотой приобретали в немецких колониях. Брали оптом на тридцать пять, на сорок тысяч рублей. Среди командировок Неккера на протяжении последнего года поездки в Ашхабад и Ереван, в города, где немецких граждан почти не было. Документы на командировку оформлялись по всем правилам. Туда выезжало подставное лицо с документами на имя Неккера. Неккер назвал адреса людей, у которых останавливался. Но назвал пока не все. Ясно, что между полковником Ашенбахом и кем-то из жителей Терезендорфа существовала несомненная связь. Во всяком случае, как сообщил Рустамбеков, Ашенбах имел достаточные представления о жителях Терезендорфа. В частности, он расспрашивал Песковского о двух молодых людях, которые после окончания средней школы выехали из Терезендорфа и будто бы поступили в какое-то специальное училище. Так что просачивание информации несомненно.
— У Песковского будет преимущество. Фашисты убеждены в том, что им готов служить любой немец, что идеи их всесильны и властны над арийскими умами; это может облегчить положение нашего сотрудника. Но с другой стороны, нужна осторожность беспредельная. Позаботьтесь, чтобы мне доставили протоколы допроса.
Одной детали не знал приходивший с докладом полковник Гай: Семибратский успел передать в Берлин, что выехавший в Германию Франц Танненбаум, житель поселка Терезендорф, учитель немецкого языка, имеет отличительную особенность — небольшую наколку на руке. «Это выяснено из бесед с колхозницей артели имени Энгельса Агриппиной Танненбаум — родственницей Франца».
Вскоре после того Ульриху Лукку посоветовали пригласить Танненбаума в новую сауну, построенную на берегу Изера. Выписанный из Тампере мастер оказался не по-фински словоохотливым. Он расписывал достоинства бани и как бы между делом спрашивал, правда ли, что скоро Гитлер возьмет Москву и обрушится всеми силами на строптивых англичан, которых пожалел в Дюнкерке, но которые этого не оценили.
Финн смотрел на Лукка, ожидая найти в нем собеседника.
— Все может быть, все может быть, в то время как не может быть только того, чего не может быть. По-моему, так, и только так... — рассеянно отвечал Лукк, давая возможность финну долго и упорно размышлять о том, что хотел сказать этот, судя по всему, ученый немец.
Термометр в сауне показывал девяносто шесть градусов. Удовольствие, которое как-то не оценил Лукк. Кряхтя и обливаясь холодной водой, Танненбаум блаженствовал. Это был мускулистый, крепко посаженный на сильные ноги молодой человек, умевший, судя по всему, постоять за себя.
«У них могли бы быть неплохие дети», — подумал Лукк.
Купание его уже не интересовало. Тем более не интересовала беседа, которую панибратски начал с ними глупый финн.
Лукку делать в сауне было нечего. Он увидел небольшую наколку на руке Танненбаума. Если бы этой наколки не оказалось, Лукк был бы огорчен. Но ничем бы не выдал себя. Спокойно дождавшись конца купания, проводил бы Франца домой и только после этого позвонил Ашенбаху. Он поступил бы так, как велел долг. И никогда не раскаивался бы в том. Больше он никогда бы не увидел Танненбаума. И Аннемари не увидела бы тоже. «А у них могли бы быть неплохие, совсем неплохие дети», — снова подумал Лукк.
...Догадайся Евграф Песковский для чего был приглашен в сауну, — сколько раз поблагодарил бы мудрого и дальновидного товарища Кандалинцева.
— Сказать по чести, Ульрих, я давно не испытывал такой легкости, будто все свои грехи оставил там. Знаешь, по русскому обычаю, после баньки полагается немного выпить. Позволь, я угощу.
— Ты, должно быть, думаешь, что я заставлю уговаривать себя. Ничуть.
Со звонком к Ашенбаху Лукк мог не спешить.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
НА ФРОНТ
При расставании Аннемари была спокойна. Она знала, как должна вести себя немецкая женщина, провожающая мужчину на фронт, она хотела, чтобы Франц вспоминал ее спокойствие и уверенность и чтобы эта уверенность придавала ему силы.