— Так что помешало найти?
— Я не чувствовала тебя. Любой приходящий знает о присутствии другого сташи на своей территории, даже примерное местоположение. Приходящие воспринимают и образы и занятия друг друга, как только уровень их подготовки станет достаточным. Знакомого или кровного родственника найти легче. Но я не могла обнаружить тебя. Бродила из мира в мир. Искала, звала. Сколько передо мной прошло границ, лиц и образов… и ничего. Ни одной зацепки, ни одной ниточки. Я так хотела безопасности для тебя, что слишком далеко отправила. Помнишь, про огненную вспышку? В первый раз мне удалось сотворить дверь. Как те, что созидали наши предки. Танцующие в огне. Она была нестабильной и сразу закрылась. Следов не осталось. Я очень надежно спрятала тебя, даже от себя самой.
— Мне кажется, ты претворяешься и делаешь это неумело. Неужели тебе не могло прийти в голову поискать под носом? Там, куда ни разу не заглянула.
— Где? У твоего отца? Думаешь, если бы могла вспомнить, не обратилась бы? Думаешь, не приходило в голову, что отправила сына в самое безопасное место, к его отцу? Это невозможно. Как я могу отправить его к тому, кого не знаю?
— Ты искала одна. У тебя нет родных, но хоть кто-то близкий за прошедшие годы должен был появиться? Почему не искала помощи у него?
— Да не умею. Я сама по себе. Не понимаешь?
— Никого?
— Нет. Одного могла бы назвать другом, но…он отказался иметь со мной дело. Мы повздорили, и больше не искали встречи.
— Кто это был? — почти с детской жадностью спросил он.
— Мой охотник. Мэрис, — Сташи закрыла глаза, тяжело оперлась на стол, — когда я поняла, что поиски не приносят результата, а я себе напоминаю скелет, который никто не в силах остановить, то задала вопрос. Что дальше? Меня не волновала польза, которую принесла смерть Клааса другим. Разговоры, изыскания, прочая чушь о развале миров и закрытии дверей. Я потеряла больше, чем приобрела. Научилась чувствовать и потеряла эту способность вновь. Но из жизни при этом ушло последнее, что имело ценность. А убить себя, я не сумела. Тогда и остановилась. Перестала искать. Не знаю, почему именно этот мир привлек меня. Мой дом. Я страж. Зачем ко мне начали приходить другие приходящие, что искали, не знаю. Что за великие мудрости желали получить? Коснутся 'могучего' воина, услышать дурацкий совет, пройтись по моей земле или испытать на прочность панцирь? Глупости, раздражающие безмерно. Стража нельзя сместить, если мир принял его. Для меня остаются знания и поиски ответов. Благодатное одиночество. Я не испытываю угрызений совести, только горечь. Меньше всего… Знаешь, я начала понимать Тхата. Был у меня такой знакомый, страж. Так что ты хочешь, Марис?
Мужчина запрокинул голову и посмотрел на потолок. Его пальцы мяли край плаща, висевшего на стуле. Он опустил голову и попытался поймать ее ускользающий взгляд.
— Те, кто бывали здесь, те, с кем довелось поговорить о мире и его хозяйке, говорили об остающейся у них светлой печали. Переходе моста, дороге которая не вызывает усталости, но требует пережить некий урок страдания. Как ты можешь быть счастлива здесь?
— А кто говорит о счастье, Марис. Так кто твой отец? Скажешь мне?
— Но…прежде. Я помню голос и тепло рук. Вроде ничего и не связывает, детство прошло вдали. Но, что значат пятьдесят лет для таких как мы?
— Хочешь сообщить о прощении? — Она смотрела прямо в глаза. Зрачки полыхали рубиновым пламенем, пальцы едва заметно дрожали. Марис медленно покачал головой.
— Нет. Ты не раскаиваешься. Но у меня остались вопросы. Что там, под маской? Под твоей мраморной бледностью, под каменным спокойствием мира?
Она вздернула подбородок. Детский жест. Он тоже так делал.
— Мой мир — место встречи приходящего со своим я. Столкновения глубинного, истинного. Голой сутью, ободранной от всех наносных иллюзий. Противостояния. Здесь они видят свою жизнь изнутри, переживают заново страхи и встречаются с ними на поле боя. Игры памяти. Слезы приходят после. Как символ способности приходящих грустить, скорбеть, и любить также как и люди. Нет. Я не плачу никогда. Лицо не маска, Марис. Оно мое. Я просто не чувствую. Поэтому могу остаться в стороне и дать раскрыться другим.
— Но это же ложь! — не выдержав, вспылил он. Сташи вздрогнула и внезапно подалась вперед, всматриваясь в лицо.
— Марис, скажи, кто твой отец?
— Я его отец, — хлопнула дверь. На пороге стоял старый знакомый. Холодный колючий взгляд, кривая челка. Мэрис повернулся к сыну:
— Зачем? Разве я не запретил?
— Я имею право, — огрызнулся Марис. Сташи переводила взгляд с одного на другого. Как можно оказаться настолько слепой, чтобы не заметить сходства? Как не вспомнила, не узнала характерных интонаций, жестов, черт?
— Имеешь право выйти за дверь. Я должен поговорить с твоей матерью.
— Но, отец…
— Выйди, — чуть повысил голос Мэрис. Сташи ощутила волну восторга и подкатывающего к горлу истерического смеха. Она не шевелилась, молча наблюдала за дуэлью отца и сына. Они стоили друг друга.
Мэрис…как же давно не виделись. Как давно. Его жесткость, почти жестокость и эта трогательная нежность, которую он показывал очень редко. Но сейчас любовь к сыну читалась в каждом жесте, как почти звериное чувство защищающего детеныша родителя. От опасности. От нее.
— Сядь! — женщина села. Сколько лет прошло, но она впервые, пожалуй, воспринимала его приказы без внутреннего протеста.
Марис сдался и, фыркнув, куда делась показная заносчивость, вышел наружу.
— Давно не виделись, — тихо произнесла Сташи.
— Что ты ему наплела?
— Он пришел ко мне. Потребовал ответы. Я сразу и не поверила, что он мой сын.
— А он и не твой, — грубо прервал Мэрис. Сел напротив, и уставился с мрачной неприязнью, — это мой ребенок. Ты его выкинула. Бросила сначала меня, а потом его. Осталась той, кем я подобрал тебя много лет назад. Куклой без чувств и сердца. Я не желаю, чтобы ты навредила Марису. Он ничего не может получить от тебя.
— Я его мать. Я искала его долгие годы и не смогла найти, — она замолчала. Глаза женщины наполнялись яростью, — почему? Почему каждый раз, когда ты появляешься, все ставишь с ног на голову? Не желаю оправдываться. Я не откажусь теперь, когда он нашел меня.
Мэрис поднялся, обошел стол и схватил ее за плечи. Рывком поднял со стула, наклонился к лицу и прошипел:
— Ты не смеешь указывать. Мне ровно, кем стала. Я помогал родиться сташи и умирать вампирам, и знаю лучше кого бы то ни было процесс. Мальчика нужно защищать. Хватит с него предательств. Поняла?
— Да какой он мальчик? Ему не нужна такая опека, — она сжала кулаки, — Я искала! Искала, но потом что-то случилось и два года жизни исчезли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});