Читать интересную книгу Я, которой не было - Майгулль Аксельссон

Мод чуть отодвигается, а потом замирает и вслушивается. Нет, он ничего не заметил, не повернулся, ища ее на ощупь, — лежит так же тяжко и неподвижно, как несколько минут назад. Даже дыхания уже не слышно. Пора вставать. Пора начинать игру.

Последний раз это было давно, много месяцев назад, однако все сделано заранее, все наготове. Халат лежит на кресле в спальне, шлепанцы ждут у двери. В зале на письменном столе — коробок спичек под большим подсвечником. Она привычно протягивает руку и чиркает спичкой. Тени пляшут на стене, когда она хватает канделябр и делает шаг.

И больше нет октября, настал Мидсоммар. Необычный Мидсоммар, такой дождливый и холодный, что придется сидеть в доме. Хорошо, что она несколько лет назад отремонтировала стеклянную веранду, там достаточно места для длинного стола — на весь Бильярдный клуб «Будущее».

Она ставит канделябр на старый буфет и оглядывается. С чего начнем? Со скатерти, конечно, с новой скатерти, купленной зимой в Иончёпинге, в салоне народных промыслов. За несколько тысяч, но она того стоит — точная копия скатерти для нобелевских банкетов. Иногда приходила мысль начать копить и на нобелевский сервиз, но нет, лучше воздержаться, не столько из-за дороговизны, сколько из-за колкостей со стороны некоторых членов Бильярдного клуба «Будущее». Сисселы, например. И МэриМари. Они всегда презирали Мод, она почувствовала это с первой же секунды, — переглядывались через ее голову и закатывали глаза у нее за спиной. Но на сей раз она рассадит их так далеко друг от дружки, что подобный обмен сигналами станет невозможным.

Так. Скатерть великолепная, мгновение можно постоять, любуясь, разглаживая острую складку и раздумывая, какие выбрать тарелки. Старинные, рёрстрандские? Да, пожалуй, их бледная голубизна хорошо смотрится на сливочно-белом фоне. Открыв буфет, она проводит указательным пальцем правой руки по тарелочным краям — две, четыре, шесть, восемь, — потом достает тяжелые тарелки и принимается расставлять. Этой ночью весь Бильярдный клуб «Будущее» соберется у нее за столом. И Сверкер тоже. Главное — Сверкер. Он сядет с торца, между Анной по левую руку и сестрой по правую. Как король.

Она всхлипывает. Семь лет прошло — а она по-прежнему оплакивает Сверкера. Если бы не эти ночи с накрыванием на стол, она бы не выжила. Но когда стол на стеклянной веранде накрыт к ужину на Мидсоммар — он возвращается, он приходит, хотя за окнами осень, хотя он умер, хотя его убили.

Сначала она накрывала маленький стол, крохотный столик, за которым умещались только брат и сестра, но тогда он не приходил. Она сидела в одиночестве над его пустой тарелкой и смотрела, как сгорают свечи. Вообще говоря, логично. Сверкеру всегда было мало общества одного человека, даже если это собственная сестра; в жизни, как и в смерти, ему требовалась большая компания. Это факт, и ничего не попишешь. Все сложилось бы иначе, если бы это понимала и МэриМари, если бы у этой женщины имелась хоть капля смирения.

Рюмки? Фамильные, разумеется, папины любимые, и высокие пивные стаканы, которые подарили Сверкеру, когда он сдал студенческие экзамены, — те самые, что она с особой тщательностью упаковывала, когда они с Магнусом освобождали дом в Бромме под недреманным оком чудовища-адвокатессы МэриМари. Мгновение Мод медлит, осмысливая это воспоминание, а потом достает простые стеклянные бокалы для вина — ими всегда пользовались на Мидсоммар из соображений предосторожности. Так спокойнее. Когда дело дойдет до вина, все будут уже веселые и неуклюжие.

В прошлом году они с Магнусом послали приглашение на Мидсоммар оставшейся части Бильярдного клуба «Будущее». Торстен и Сиссела даже не ответили, а Анна и Пер отделались настолько явными отговорками, что было просто обидно. Магнус удивился и расстроился, а она лишь пожала плечами, притворившись, что как раз этого и ждала. Но была разочарована, причем до такой степени, что это даже выходило за грань разумного. Подсознательно она всерьез поверила, что Сверкер оживет, если все они снова соберутся на Мидсоммар. Но теперь она все понимает. И довольствуется собственными ночными празднествами.

Так, все почти готово, осталось украсить стол. Она оглядывается, герань все еще цветет, но к Мидсоммару ее цветы совершенно не подходят. Вместо них она отщипывает пару веточек плюща и кладет на скатерть, а потом опять открывает буфет в поисках майского шеста, который Магнус в свое время сделал из зеленого стекла и кусочков золотой смальты. Он нравился Сверкеру. Единственная работа Магнуса, о которой он высказался с одобрением.

Поставив коробку на буфет, она разворачивает шелковую бумагу, взвешивает в руке тяжелую статуэтку и внимательно разглядывает. Шест в полнейшей сохранности. До сих пор ни одной трещины. Ни единый кусочек смальты не вывалился. Мод уже поворачивается, чтобы поставить его на стол, но замирает. Что-то не так, но только несколько мгновений спустя она поняла, что именно. Свет по ту сторону озера. Слабый огонек движется вдоль воды, то гаснет, то загорается снова.

МэриМари вернулась.

Мод испускает тяжкий вздох, похожий на рыдание. Этой ночью Мидсоммара не будет.

вода

Сверкер дремлет, сидя в кресле-каталке. Хокан Бергман, мгновение поколебавшись, делает шаг в комнату.

— Сверкер, — говорит он. — Вы не спите?

Тот открывает глаза и, посмотрев на него, закрывает снова.

— Мэри вам, наверное, сказала, — мы бы хотели взять у вас интервью.

Сверкер не отвечает и не открывает глаз.

— Но вы, вероятно, сами слышали, что вся история о несчастном случае с вами вышла наружу. Так что самое время изложить вашу собственную версию. Это в ваших же интересах.

Ноль реакции. Снаружи в холле я пробую повторить Сверкеров кунштюк — закрываю глаза и пытаюсь исчезнуть.

Перед самой дверью стоят старые Сверкеровы кеды.

Мари замирает, уставившись на них, прежде чем выключить фонарик и включить свет. Все как было, даже непохоже, что дом сдавали. Кажется, прошло всего несколько месяцев с тех пор, как она, заперев дверь после проведенного тут отпуска, шла вслед за Сверкером к машине — оба молчали, погруженные в мысли о предстоящей осени и работе. Дождевики по-прежнему висят на крючках — ее белый, его синий. Вязаный свитер лежит, аккуратно сложенный, на полке для шляп, рядом бейсболка с логотипом «Афтонбладет». И пахнет деревом. Свежим деревом.

О, произносит Сверкер в глубине ее памяти. Этот запах. Помнишь?

Она не отвечает, только отпихивает ногой кеды и ставит пакет с продуктами на циновку. Полупустой, он со вздохом валится набок.

Хокан Бергман подбирается к каталке еще на шаг.

— Простите, — говорит он. — Вы слышите, что я говорю?

Ноль реакции. Он делает еще шаг, а потом кладет руку Сверкеру на плечо.

— Мы просто даем вам шанс рассказать, как все было на самом деле.

Сверкер открывает глаза и, чуть повернув голову, разглядывает руку у себя на плече. Хокан Бергман пытается улыбнуться, снаружи на крыльце хохочет Аннабель, меняя позы перед камерой фотографа. Сверкер переводит дыхание.

— Уберите.

Открываю и закрываю глаза. Я узнаю и эту односложность, и интонацию. Сейчас что-то произойдет, что-то, что происходило прежде уже не раз. Я медленно опускаюсь на корточки, спиной к стене, и обхватываю себя руками. Подготавливаюсь.

Хокан Бергман убирает руку и сует ее в карман.

— Я думал только объяснить…

Сверкер резко дергает головой, так что мотор кресла включается, и оно проезжает несколько сантиметров.

— Аннабель! — кричит он. Голос низкий и очень решительный, но Аннабель его не слышит или притворяется, что не слышит. Она позирует. Хокан Бергман предпринимает новую попытку:

— Поверьте, вы только выиграете от публичного заявления.

Сверкер, не отвечая, позволяет креслу проехать еще несколько сантиметров, пока одно из колес едва не прокатывается по ботинку Хокана Бергмана. Мгновение они смотрят друг на друга, и Хокан Бергман отступает в сторону. Сверкер едет дальше, к дверям. Хокан Бергман кричит ему в спину:

— Юхан!

Фотограф оборачивается, камера уже наготове. За его спиной гаснет улыбка Аннабель.

— Сверкер, — произносит она. — Они хотят только…

Остального уже не расслышать. Вспышка блица, и в следующий миг весь дом заполняется воплем Сверкера.

Мари снимает туфли, но, поколебавшись, остается в куртке. Уже начались первые заморозки — идя от машины, она обратила внимание: трава и кусты сверкают в луче фонарика. В доме холодно, почти как на улице. Надо пойти включить обогреватели. Может, разжечь огонь в камине. Затопить печку на кухне, а потом открыть форточку, когда станет тепло.

Сделаем, обещает она сама себе, но прежде нужно постоять не шевелясь и просто подышать. Все органы чувств должны удостовериться, что это действительно совершилось, что наконец-то она возвратилась к себе домой. Это не сон, не фантазия, не галлюцинация, иначе не пахло бы так явственно свежим деревом, иначе она не различала бы так отчетливо каждую петельку старого свитера на шляпной полке, иначе пальцы ног не выпрямлялись бы и не поджимались сами собой, избегая соприкосновения с холодным полом.