Читать интересную книгу Семья Тибо. Том 2 - Роже Мартен дю Гар

В виде исключения «Серебряный петух» был в тот вечер наполовину пуст.

Когда машина остановилась, метрдотель, официанты и буфетчики бросились навстречу этим запоздавшим клиентам и торжественно повели их от боскета к боскету. Небольшой струнный оркестр, скрытый в зелени, начал приглушенно играть. Все, казалось, были участниками какой-то хорошо слаженной театральной постановки; и сам Антуан, идя вслед за Анной, двигался с уверенностью и естественностью актера, выходящего на сцену в выигрышной и хорошо заученной роли.

Столики были совсем отделены друг от друга кустами бирючины и жардиньерками с цветами. В конце концов после долгих колебаний Анна выбрала место и позаботилась прежде всего о том, чтобы устроить свою собачонку на подушке, которую управляющий любезно положил прямо на землю (подушке из розового кретона, потому, что в «Петухе» все было розовым — от грядок, усаженных мелкими бегониями, до скатертей, зонтиков и фонариков, висящих на деревьях).

Анна стоя методически изучала меню. Ей нравилось изображать гурманку. Метрдотель, окруженный официантами, молчал, полный внимания, приложив к губам карандаш. Антуан ждал, пока она сядет. Анна повернулась к нему и рукой, с которой уже успела снять перчатку, указала на карточке меню выбранные ею блюда. Она воображала, — впрочем, так оно отчасти и было, — что он ревниво относится к своим прерогативам и будет недоволен, если она обратится непосредственно к услужающим.

Антуан передал им заказ тоном решительным и фамильярным, к которому он всегда прибегал в подобных случаях. Метрдотель записывал, всячески выражая знаками свое почтительное одобрение. Антуан смотрел, как он пишет. Ему приятна была угодливость персонала. Он был недалек от наивной веры — ведь это казалось ему так естественно! — в то, что эти люди и вправду чувствуют к нему расположение.

— О, какой очаровательный pussy[29], — воскликнула Анна, протягивая руку к маленькому черному бесенку, который только что вскочил на столик для посуды и которого негодующие официанты уже старались прогнать салфетками. Это был шестинедельный котенок, совсем черный, невероятной худобы, с раздутым брюшком и странными зелеными глазами, сидящими в его огромной голове, как в оправе.

Анна взяла его обеими руками и, смеясь, прижалась к нему щекой.

Антуан улыбался, хотя и был несколько раздражен.

— Да оставьте вы это блошиное гнездо, Анна… Он вас оцарапает.

— Нет, ты не блошиное гнездо… Ты милый прелестный pussy, — возражала Анна, прижимая к груди грязного зверька и поглаживая ему темечко кончиком подбородка. — А живот-то! Просто комод в стиле Людовика Пятнадцатого! А голова! Он похож на прорастающую луковицу… Вы замечали, Тони, какой забавный вид у прорастающих луковиц?

Антуан почел за благо рассмеяться — немного искусственным смехом. С ним это редко случалось; он с удивлением прислушался к самому себе; и внезапно ощутил всю особенность этого смеха. «Ну вот, — подумал он, и сердце его как-то странно сжалось, — я только что смеялся точь-в-точь как Отец…» Никогда в жизни не обращал Антуан внимания на то, как смеялся г-н Тибо, и вот, ни с того ни с сего, он сегодня вечером услышал этот смех, да еще из своих собственных уст.

Анна во что бы то ни стало хотела заставить противного зверька лежать у нее на коленях, как ни страдала от этого ее кремовая тафта.

— Ах, паскудник! — говорила она в полном восторге. — Ну, помурлычьте, господин Вельзевул… Вот так… Он все понимает… Я уверена, что у него есть душа, — сказала она совершенно серьезно. — Купите мне его, Тони… Это будет наш амулет! Я чувствую, пока он будет у нас, с нами ничего худого не случится!

— Попались! — насмешливо сказал Антуан. — Посмейте-ка теперь утверждать, что вы не суеверны.

Он уже не раз дразнил ее по этому поводу. Она призналась ему, что зачастую вечером, когда ее одолевали дурные предчувствия, она в полном одиночестве бродила по комнате, будучи не в состоянии уснуть, и под конец вынимала из ящика, где хранились реликвии ее прошлого, старое руководство для гадания на картах и гадала себе до тех пор, пока не засыпала.

— Вы правы, — внезапно сказала она. — Я совершенная идиотка.

Она отпустила котенка, который сделал несколько неуверенных прыжков и исчез в кустах. Затем, убедившись, что они совсем одни, устремила свой взор прямо в глаза Антуана и прошептала:

— Ругай меня, я это обожаю… Увидишь, я буду тебя слушаться… Я исправлюсь… Я стану такой, как ты хочешь…

У него мелькнула мысль, что, может быть, она любит его больше, чем он того желал бы. Он улыбнулся и знаком велел ей есть суп, что она и сделала, опустив глаза, как маленькая девочка.

Потом она перевела разговор совсем на другое: на каникулы, которые она решила провести в Париже, чтобы не расставаться с Антуаном; потом на судебный процесс — убийство, наполовину политическое, наполовину из-за страсти, подробностями которого уже в течение многих дней заполнялись столбцы газет.

— Вот молодчина! Как бы я хотела совершить что-либо подобное! Ради тебя. Убить кого-нибудь, кто желал бы тебе зла!

В отдалении обе скрипки, виолончель и альт заиграли какой-то менуэт. Несколько мгновений она словно мечтала о чем-то, затем произнесла ласково и серьезно: — Убить из-за любви…

— У вас такая наружность, словно вы на это способны, — улыбнувшись, заметил Антуан.

Она уже собиралась ответить, но в это время метрдотель, перед тем как разрезать голубей, протянул ей, словно кадильницу, серебряный соусник, от которого поднимался аромат рагу из дичи.

Антуан заметил, что на ресницах ее блестят слезинки. Он вопросительно взглянул на нее. Уж не обидел ли он ее, сам того не желая?

— Быть может, вы более правы, чем сами думаете, — вздохнула она, не глядя на него, и это было так странно, что он не мог не подумать еще раз о Гупийо.

— В чем же прав? — спросил он с любопытством.

Пораженная его интонацией, она подняла глаза и уловила во взгляде Антуана смущение, которого сперва не сумела себе объяснить. Внезапно ей вспомнился их разговор насчет ядов, расспросы Антуана. Ей известны были все обвинения, которые предъявлялись ей в досужих сплетнях после смерти мужа; одна газета департамента Уазы позволила себе даже довольно прозрачные намеки, которые окончательно утвердили в тех местах легенду о старом архимиллионере, запертом у себя в замке молодой авантюристкой, на которой он женился уже в преклонном возрасте, и однажды ночью скончавшемся при обстоятельствах, так и оставшихся невыясненными.

Антуан снова спросил, уже более твердым голосом:

— В чем же я прав?

— В том, что у меня наружность героини мелодрамы, — холодно ответила она, не желая дать ему заметить, что угадала его мысли. Вынув из сумочки зеркальце, она рассеянно смотрелась в него. — Взгляните… Разве я похожа на женщину, которая глупейшим образом умрет в своей постели? Нет. Я кончу жизнь как-нибудь трагически. Увидите! Однажды утром меня найдут распростертой посреди комнаты с кинжалом в груди… На ковре, обнаженную… и заколотую кинжалом… Кстати, я заметила: в книгах все героини, которых зовут Анна, всегда кончают жизнь от удара кинжалом… Знаете, — продолжала она, не отводя глаз от зеркальца, — я мучительно боюсь стать безобразной, когда умру… Бледные губы мертвецов — это так ужасно… Я непременно хочу, чтобы меня нарумянили. Я даже упомянула об этом в моем завещании.

Она говорила быстро, гораздо быстрее, чем обычно, слегка шепелявя при этом, как тогда, когда бывала чем-либо смущена. Кончиком носового платка она стряхнула слезинки, еще оставшиеся у нее между ресницами, затем провела по лицу пуховкой и снова спрятала платок и пуховку в сумочку, звонко щелкнув замком.

— В глубине души, — продолжала она (во время этого признания в ее красивом контральто внезапно зазвучали вульгарные нотки), — я ничего не имею против того, чтобы выглядеть героиней мелодрамы…

Она повернула наконец к нему лицо и заметила, что он продолжает внимательно наблюдать за нею. Тогда она медленно улыбнулась и, казалось, приняла решение.

— Моя наружность уже не раз подводила меня, — вздохнула она. — Вы знаете, что меня считали отравительницей?

Какую-то долю секунды Антуан колебался. Его веки дрогнули. Он откровенно заявил:

— Знаю.

Она положила локти на стол и, смотря любовнику прямо в глаза, произнесла как-то особенно протяжно:

— Ты считаешь, что я на это способна?

Тон ее был вызывающий, но взгляд она отвела, и теперь он был снова устремлен куда-то вдаль.

— Почему бы и нет? — сказал он полушутя-полусерьезно.

Несколько мгновений она молча глядела на скатерть. У нее мелькнула мысль, что это сомнение, может быть, придает известную остроту тому чувству, которое испытывает к ней Антуан, и на секунду у нее явилось искушение оставить его в неизвестности. Но когда она снова перевела на него взгляд, искушение прошло.