– Не нашла я ее! Она уехала!
И Марии показалось, что бездна разверзлась пред ней…
* * *
Мамаша Дезорде, безвылазно годами сидевшая в своей лачуге неподалеку от Большого Рынка, вдруг получила известие о смерти своей сестры и тотчас отправилась в деревушку близ Фонтенбло, чтобы успеть взглянуть на наследство прежде, чем на него наложат лапу другие родственники. А когда она воротится и воротится ли вообще, соседям было неведомо, хотя все они в один голос молили бога о том, чтобы никогда больше не видеть сию старуху, промышлявшую таким дьявольским ремеслом: недаром имя Дезорде по-французски означает «непорядок»!
У Маши при этом известии ноги подогнулись, и она сделалась столь же бледная и дрожащая, как и Глашенька. Такими их и нашел обеспокоенный Данила, – но не стал соучастником их отчаяния, а тут же предложил выход: немедленно отправиться ему в эту hameau [58], отыскать мамашу Дезорде и привезти ее в Париж. Он поклялся, что справится во что бы то ни стало, и ежели ему придется сгрести повитуху в охапку и всю обратную дорогу нести на руках, то он понесет ее!
Маша вновь едва не зарыдала – на сей раз от облегчения. Она понимала, что сама-то никак не могла вызвать к себе такой любви и преданности Данилы, – это он по гроб жизни полагал себя обязанным княгине Елизавете, на которую всегда смотрел снизу вверх, как на небожительницу, зачем-то сошедшую на землю, но на дочку падал отсвет очарования матери, а стало быть, Данила почитал своим долгом верно служить и Марии Валерьяновне. Поцеловав руку барыне и приняв от нее благословение, Данила ринулся на конюшню, и ближайший час Мария пребывала в блаженном спокойствии… пока ей не доложили, что какие-то добрые люди принесли беспамятного Данилу, который, не доехав и до окраины города, упал с запнувшегося коня, сильно расшибся и даже сломал ногу.
Поднялась суматоха, позвали врача. Тот наложил лубки и предписал больному полный покой. Из глаз Данилы текли слезы, но не от боли или жалости к себе, а от жалости к своей госпоже, помочь которой он сейчас уже не мог. Да и никто не мог ей помочь!
Почти до утра просидели Мария с Глашенькой у постели Данилы; лишь перед рассветом спал у него жар, он забылся сном, и Маша ушла к себе, легла… но сон бежал от нее.
Отчаяние, отступившее было из-за хлопот вокруг Данилы, вновь приступило. А что, если… Нет, это безумие! Да почему, собственно?
Глашенька при ней рассказывала Даниле, где искать в деревушке дом мамаши Дезорде – соседи подробно ей поведали обо всем, заблудиться просто невозможно. До Фонтенбло день езды в карете, а верхом, конечно, скорее, часов шесть, ну, восемь. Вопрос, выдержит ли она эту дорогу… Ну, не выдержит – тем лучше. В конце концов, у Анны Австрийской, жены Людовика XIII, случился выкидыш, когда она прыгала с Мари де Шеврез через канаву. Так почему бы баронессе Корф не избавиться от нежелательного бремени, проскакав шесть-восемь часов верхом? Впрочем, сие из области мечтаний. Реальность же состояла в том, чтобы незаметно вывести из конюшни самого быстроногого коня и тайком выбраться за ворота. Мария хлопнула себя по лбу: да ведь пока удача на ее стороне! Коня, на котором поехал Данила, оставили в платной конюшне на окраине города, где-то возле церкви Святого Габриэля. Дело теперь только за тем, чтобы туда добраться, а уж потом – в путь!
Она еще обдумывала детали своего безумного предприятия, а сама уже отворяла шкафы, разыскивая подходящее платье – попроще и поудобнее, длинный плащ… Так, провизию брать не стоит, у Данилы были полны чресседельные сумки, взять только денег… О, какое блаженство – платье без корсета и кринолина, как хорошо – просто заплести волосы в косу! Мария решила ни в коем случае не открывать sage-femme своего общественного положения и выдать себя за небогатую горожанку. Проворно одевшись, невесомо перебежала в Глашенькину комнатушку и, разбудив спящую горничную, наказала ей хорошо ходить за Данилою, а всем сказывать, будто барыня, из-за сломанной его ноги переволновавшись, слегла и беспокоить себя не велела. Мария надеялась, что более двух суток ее поездка никак не займет, а бывало, и время более долгое она барона не видела, так что мало вероятия, что ее mari [59] вдруг хватится своей нелюбимой жены.
* * *
Мамаша Дезорде оказалась весьма проницательной особой. Бросив один лишь взгляд своих тускло-черных глаз на молодую женщину в запыленном плаще, с растрепавшейся косою, едва стоявшую на подгибающихся ногах, вцепившись в повод загнанного, покрытого пеной коня, она озабоченно поцокала языком и проговорила:
– Кажется, я зря проклинала своих парижских соседей. Они заботятся, чтобы мой кошелек не опустел!
И Мария, почти теряя сознание от усталости, – путь занял не шесть, а десять часов, дался ценою невероятного напряжения, – едва не заплакала от счастья, что никому ничего не надо объяснять: мамаша Дезорде все понимала и знала, что делать.
Только когда Мария, уже раздетая, лежала на покрытом чистой холстиной кухонном столе, мамаша Дезорде, растопырив пальцы до красноты отмытых рук (у нее были замашки заправского хирурга), спросила своим грубоватым голосом:
– Ты уверена, что не хочешь этого ребенка?
Мария слабо кивнула. Ее неудержимо клонило в сон, но было ли это следствием усталости или дурманило сладковатое, пряное питье, которым обильно напоила ее мамаша Дезорде, она не могла понять.
– Странно, что ты не выкинула после такой скачки. Небось не сходила с седла от самого Парижа? Значит, у тебя очень крепкая матка. Видно, придется мне с тобой повозиться!
Мария только и могла, что слегка растянуть губы в подобии улыбки и пробормотать:
– Пожалуйста, прошу вас… сделайте это скорее! – а потом провалилась в сон.
Но сколь ни крепко было усыпляющее питье, сколь ни обессилила ее усталость, она все время ощущала, как с усилием ворочаются в ней ловкие руки мамаши Дезорде, причиняя тупую боль, от которой Мария иногда глухо стонала, но тут же вновь проваливалась в забытье. Потом вдруг настал ужасный миг, когда ей почудилось, будто чужие руки взяли ее за самое сердце и пытаются выдернуть его… но даже и эта мучительная боль не смогла разбудить ее.
Мария очнулась от того, что кто-то довольно свирепо хлестал ее по щекам, прикрикивая:
– Проснись! Да проснись же ты!
Ужасная догадка пронзила мозг: Корф все вызнал, нашел ее! Она с испуганным криком открыла глаза – и облегченно вздохнула, увидев перед собой широкое лицо повитухи. Та испустила ответный вздох:
– Ну и напугала же ты мамашу Дезорде! Никак не могла разбудить тебя.
Мария чуть повернула голову. Она помнила, что, когда ложилась на кухонный стол, солнце светило прямо в окошко, – там же оно было и сейчас. О чем же беспокоится мамаша Дезорде? И неужто все так быстро закончилось? Похоже, ей удастся воротиться домой в срок, и, даст бог, ее отлучка сойдет незамеченной.