Читать интересную книгу Лакуна - Барбара Кингсолвер

Но он все-таки заговорил:

— Как вы знаете, Владимир Ильич Ленин скончался от удара в 1924 году, вскоре после Тринадцатого съезда партии. Съезд истощил его силы; впрочем, и мои тоже. Я болел уже несколько недель и во время заседаний свалился с воспалением легких. Наталья настояла, чтобы, когда съезд завершится, мы поехали отдыхать на Кавказ. Она была права: иначе бы я просто умер. Наконец все закончилось, я обнял товарищей и своего друга Владимира и отправился в путь.

Он замолчал, снял перчатки и вытер глаза.

— Мы с Натальей ехали на поезде на Кавказ. Пили чай в вагоне-ресторане. Вдруг подходит проводник с телеграммой: Ленин скончался от удара. Телеграмму послал Сталин. «Дорогой товарищ Лев» — кажется, так он назвал меня. Выражал соболезнования в постигшем нас горе, уверял в дружбе и солидарности и описывал подробности будущих похорон. Сказал, что по множеству причин, главной из которых было нежелание вызывать беспорядки, семья и правительство решили отказаться от пышной государственной церемонии. Хоронить будут скромно, на следующий день. Я бы уже не успел вернуться; разумеется, Сталин заверил меня, что не стоит беспокоиться. Семья все понимает. Предполагалось, что по возвращении я произнесу на государственной церемонии речь в память о друге.

— И вы поехали дальше.

— Да, мы поехали на Кавказ, чтобы отдохнуть неделю. Но не успела она закончиться, как я узнал, что Сталин меня обманул. Каждое слово в телеграмме оказалось ложью. Хоронили Ленина не в семейном кругу и не на следующий день. Похороны были пышными и состоялись спустя три дня после того, как я получил телеграмму. Если бы я знал, я бы успел вернуться. Я должен был выступить на похоронах. Успокоить народ, потому что время было тревожное. Ленин умер неожиданно; в стране началась паника. Люди испугались за свое будущее.

— Но вместо вас на похоронах сказал речь Сталин.

— В газетах написали, что я отказался приехать — дескать, не хотел прерывать отпуск. Сталин так прямо и заявил. Но, разумеется, не с трибуны. На похоронах он говорил о мужестве и руководстве. Сказал, что оправдает надежды, которые возлагает на него народ, в час, когда другие оказались недостойны доверия и пренебрегли своими обязанностями… Все догадались, о ком он говорит.

— Но ведь всего лишь несколько дней назад народ был вам предан. Неужели это ничего не значит?

— Люди перепугались. В тот момент им больше всего нужна была надежная опора.

Лев поднял взгляд в небо над стеной, окружавшей двор. Эти воспоминания причиняли ему боль сильнее любых ран. Ван оказался прав: жестоко было задавать этот вопрос.

— Сэр, вы не могли этого предвидеть. Вы ни в чем не виноваты.

— Мне не следовало ему верить. Принимать за чистую монету якобы дружеские слова соболезнования в телеграмме. Да, я очень плохо себя чувствовал, меня лихорадило; Наталья мне постоянно об этом напоминает. К тому же Ленин умер так внезапно. И вот чем обернулось мое легковерие. Сотнею тысяч смертей. Предательством революции.

— Когда же вы вернулись в Москву?

— Слишком поздно. В том-то все и дело. Сталин быстренько ввел в государственный аппарат преданных ему людей. А ведь чиновники должны были держать нейтралитет и охранять интересы государства. Но верность Сталину гарантировала его будущее. Стране не так-то просто оправиться от смены власти.

— Но люди заслуживают честного правительства. Вы постоянно об этом говорите.

— А еще им нужны герои. И враги. В особенности когда народ напуган. В это проще поверить, чем в правду.

Лев в задумчивости уставился на дверь в столовую. Гости уходили. Он махнул им лопаткой для зерна. Джексон и Сильвия помахали в ответ. Наталья стояла во дворе, накинув на плечи плащ. Небо хмурилось; собирался дождь.

— Значит, это была историческая случайность. Ложная телеграмма, которую вы получили в поезде.

— Никакая это была не случайность.

22 АВГУСТА

Невозможное не должно случаться. Кто-то должен был это остановить.

Утром Лев был в превосходном настроении. Пересадил четыре кактуса в новый садик. Радовался, что придумал новый способ пересадки — с помощью парусинового гамака, мелкой проволочной сетки и противовеса. «Теперь дело пойдет быстрее!» — объявил он с таким видом, словно изобрел двигатель внутреннего сгорания.

К обеду закончил вычитывать предпоследнюю главу книги о Сталине. Днем диктовал статью об американской мобилизации. С половины четвертого до четырех лил дождь, небо затянуло тучами. В пять, как обычно, сделал перерыв: пил чай с Натальей, а после попросил помочь с кроликами. В одной клетке окотились сразу две самки. Нужно было пересадить одно семейство в другую клетку, чтобы крольчихи не сожрали приплод.

Лев взял большую пятнистую крольчиху по кличке Минутка за загривок, но тут неожиданно в ворота вошел Джексон. Лев передал крольчиху помощнику, указав, куда пересадить ее семейство. Джексон явился не с пустыми руками: он держал папку для бумаг и шляпу, а через руку у него был перекинут плащ. Сказал, что вскоре уезжает в Нью-Йорк, но закончил свою первую статью и просит Льва ее прочесть и высказать беспристрастное мнение.

Лев оглянулся с таким уморительно беспомощным видом, будто хотел сказать: «Спасите! Уж лучше ГУЛАГ!» Но вслух ответил: «Конечно. Пойдемте ко мне в кабинет».

Они скрылись в доме; вероятно, Лев попросил Наталью напоить гостя чаем, после чего они, должно быть, прошли в кабинет. Легко представить: Лев садится, расчищает на заваленном бумагами столе место, чтобы положить статью, и, набравшись терпения, собирается ее прочесть и высказать тактичные замечания. Будущее ждет. Мировая революция дожидается, пока Троцкий уделит внимание ограниченному, но подающему надежды молодому человеку, потому что в жизни не будет чудес, если она не основана на доброте.

Должно быть, Троцкий предложил Джексону сесть напротив, в кресло у стола. Но тот остался стоять — видимо, переживал, как великий человек оценит ход его мыслей и не заметит ли грамматических ошибок. Возможно, Джексон взволнованно мерил комнату шагами, чем раздражал Льва. Или трогал вещи на столе: стеклянное пресс-папье, свадебный подарок Натальи, гильзы в стаканчике для карандашей, оставшиеся от майского налета, в котором участвовал Сикейрос. Пальто Джексон положил на стол.

И тут до нас донесся вопль. Полустон, полукрик, в котором отчетливо слышалось негодование.

Джо и Мелькиадес скатились по лестнице с крыши; все обитатели дома высыпали во двор. «Лев?» — окликнула Наталья из кухни. Два крольчонка упали на землю и корчились в пыли. В окне кабинета открылось странное зрелище: Лев стоял, обхватив Джексона руками, как будто обняв, и кричал. Все было залито кровью. Джо, Лоренцо и Наталья завопили в один голос. Долговязый Джо первым добежал до кабинета, повалил Джексона и прижал к полу. Наталья, бледная как мел, рухнула на дверь. Лев без очков сидел за столом; руки и лицо его были залиты кровью. На полу валялась странная маленькая кирка с укороченной рукояткой. Явно не кухонный инструмент. Что-то другое.

— Все будет хорошо, родной, — прошептала Наталья. Мелькиадес направил ружье на человека, который извивался на полу, и взвел курок. Джо упер колено в грудь Джексона и ловил за руки, которыми тот молотил по воздуху.

— Не пускайте сюда Севу, — проговорил Лев. — Ему незачем это видеть.

Потом велел Джо и Мелькиадесу:

— Не убивайте его.

— Лев, — задыхаясь от рыданий, произнес Мелькиадес. Ему наконец удалось схватить Джексона за запястья и прижать их к полу; от усилия у него побелели костяшки. Лоренцо достал из ящика стола принадлежавший Льву кольт 38-го калибра. Он всегда хранился там, с шестью патронами в обойме. На столе возле фонографа лежал еще один пистолет, 25-го калибра; Лев легко мог до него дотянуться, когда читал статью Джексона. Под столом — кнопка вызова охраны. Но убийцы никогда не повторяются.

Мелькиадес не опустил ружье. Теперь оба дула были нацелены в голову негодяя на полу. Время от времени тот принимался извиваться под коленями Джо, пытаясь вырваться.

Лев отнял руки от лица и посмотрел на кровь. Ее было очень много. Белые манжеты его рубашки пропитались ею, точно бинты. Кровь капала на бумаги — черновики, напечатанные сегодня утром. Троцкий очень медленно повторил:

— Не убивайте его.

Невозможно было смотреть на него. И невозможно выполнить эту просьбу.

— Не время думать о милосердии, — сдавленным голосом процедил Джо.

Лев прикрыл глаза; было видно, что ему трудно говорить:

— Нет надежды, что они… скажут правду. Если вы не оставите его в живых.

Когда прибыла карета Зеленого Креста, Лев был жив, но наполовину парализован. Его тело вдруг стало невероятно худым и странным на ощупь: когда его грузили на носилки, обездвиженная половина оказалась холоднее. Реба, Алехандро и другие остались дома с Севой. Наталья села на заднее сиденье скорой. Было темно. На улицах горели фонари.