Скажи мне, о чем ты мечтаешь, и я скажу тебе, кто ты.
Наверное, подумал Наиль, я сумасшедший.
Он встал. Медленно, чуть вперевалку пересек кабинет и открыл дверь в приемную. Усмехнулся: Журанков сидел, как примерный школьник в ожидании результатов экзамена: коленки вместе, руки на коленках, взгляд прямо перед собой.
Обаятельный человек, подумал Наиль. Это важно? Нет. Не знаю. Пожалуй, важно. Жаль будет, если это все бред. Кажется, я поверил. Кажется, я просто хочу сам, чтобы у него получилось.
Марсианский саксаул появится в каждом цветочном ларьке и упадет в цене?
– Константин Михайлович, вернитесь, пожалуйста, из вселенной подскока обратно в исходный мир, – мягко позвал Наиль. Журанков, просияв благодарной улыбкой, встал.
Несмело озираясь, он подошел к своему креслу и остановился, не зная, садиться или нет, и все-таки сел на краешек. Тогда Наиль, зачем-то сделав петлю мимо сидящего Алдошина и обменявшись с ним взглядами, которых, собственно, не поняли ни тот, ни другой, подошел к Журанкову почти вплотную. Тот сразу опять поднялся.
– Константин Михайлович, я вот что еще хотел уточнить, – сказал Наиль.
– Да? – с готовностью ответил Журанков.
– Вы же умный человек. Вы понимаете, что готовы вот сейчас начать делать сверхоружие, от которого нет защиты? Вам не страшно? Или вы просто сами не верите в успех?
У Журанкова дрогнуло лицо. Явно он ожидал какого угодно вопроса – но не этого. Но он не опустил глаз; наоборот, в их глубине загорелся какой-то новый огонь.
– Я очень рад, что вы своим вопросом дали мне возможность сказать еще и об этом, – проговорил он после паузы. Коротко обернулся на Алдошина; тот был непроницаем. – Вот Борис Ильич не даст соврать…
– Не дам, – подтвердил академик без улыбки. – Весь вечер не давал и теперь не дам.
– Эйнштейн сказал как-то: мне неинтересно то или иное явление, я хочу знать замысел Бога, – Журанков запнулся. – Я с Эйнштейном тут не согласен: если веришь, так должен понимать, что даже выяснив, насколько точно Бог все рассчитал, его замысла не поймешь, ведь замысел – это не «как», а «для чего». А если не веришь, так не надо бравировать словами. Но у меня что-то похожее… – он опять запнулся. – Понимаете, вот простая грубая механика… Скажем, паровозы. Они ничего не изменили, с паровозами человек делал то же, что и до них, только в чем-то быстрее. Лезем глубже в мир. Атомные бомбы – они нас уже меняют. Они сделали немыслимой большую войну. Интернет сделал невозможным тоталитаризм. Реальное клонирование убило мерзкую мечту о дублировании совершенных солдат и великих вождей. Чем глубже мы забираемся, тем больше серьезных моральных ограничений, вроде бы нами просто выдуманных, оказываются подтверждены самой природой. Фундаментальными законами мироздания. Я очень хочу знать… Если залезть в мир вот так глубоко, глубже вроде уже и некуда… Что он оттуда, из этой глубины, скажет нам о добре и зле?
У Наиля перехватило горло. Он судорожно глотнул, продолжая глядеть Журанкову прямо в глаза. Сказал:
– Ах, вот оно что…
Потом неловко, нерешительно тронул ученого за локоть. Журанков сконфуженно улыбнулся.
– Аркадий, друг, не говори красиво, – проговорил он. – Но вы сами спросили…
Тогда Наиль отвернулся и медленно пошел к своему столу. Обогнул его, сел на место. Помолчал еще мгновение. И сказал:
– Готовьте смету. И… и вот еще что. Проблемы секретности. Прикиньте, пожалуйста, как нам замаскировать новую работу над нуль-Т под старую работу над «Аяксом». Я посмотрю все это и еще раз подумаю. Двух дней вам хватит?
Выдался погожий, кристальный сентябрь. Было за полночь, когда Журанков, срезая путь через маленький сквер, подходил к дому. Здесь свет окон и уличных фонарей ушел на края и лишь вкрадчиво сочился сквозь крупноячеистую сеть неподвижной листвы. А вверху распахивался бездонный простор.
Небо засасывало, как поцелуй.
Небо цвело звездами, словно июльский луг.
Они переливались и мерцали. Трепетная вселенная неутомимо дрожала каждой своей исчезающе малой пядью. Так, сохраняя настороженную неподвижность, мелко дрожит каждой мышцей потерявший свободу, попавший в неволю зверек. Хотелось прижать вселенную к себе, погладить, успокаивая, и сказать: не бойся, солнышко, все будет хорошо.
3
– Ну, привет. Чмоки-чмоки.
– Привет.
– Рад тебя видеть.
– Знаешь, я тоже.
– Надолго в столицу?
– Нет. Переговорю завтра с редактором, утрясу неувязки… Рутина. Послезавтра обратно.
– А гульнуть не по-детски?
– Ну, любимые смолоду места я днем обошла, погрустила надлежаще – и хватит. Москва не очень приятное место.
– Это почему?
– Ну, как… Ни днем, ни ночью не стихает гром жерновов и жующих челюстей. На каждом углу кто-то что-то сносит и за каждым углом кто-то кого-то ест. И самое противное, что не от голода, но для вящего экономического роста. Кому он такой нужен…
– Ну, знаешь, мать! – обиделся Корховой. – А где не так? Ты хоть на Питер посмотри…
Она помолчала, потом пожала одним плечом.
– А вообще я обабилась, наверное. Не поверишь, но все, что не семья и не работа, для меня теперь – просто дурная трата времени.
– Боишься Журанкова оставлять надолго?
– Да я сама без него не могу.
– А чего ж не расписались до сих пор?
– А шут его знает. Наверное, лишней мороки неохота… Какая разница? Помнишь анекдот – бьют не по паспорту, а по морде. А уж любят – и подавно.
– Ох ты ж боже ж мой, какая преданность! Ладно, поверю. Тогда тем более спасибо, что согласилась встретиться.
– Я правда рада тебя видеть. Ты хоро-оший! Друзей, по правде сказать, в жизни мало.
– Друзей… Мы, вообще-то…
– Не напоминай. Прости, но не напоминай, пожалуйста. Я сволочь, да.
– Ладно, чего там… Давай по первой – с прошедшим вчера Восьмым марта! Как говорится – с днем международной солидарности трудящихся с женщинами! Опа! Кхэ… А глоточки-то каки махоньки… Слушай, я не требую пить до дна, ты все ж таки дама… Но уважай ритуал!
– А ты что-то опять, по-моему, слишком этим делом увлекся.
– Здоровым можешь ты не быть – но за здоровье пить обязан!
– Смотри…
– Смотрю. А ты?
– Что я?
– Смотришь?
– Что?
– Мои программы смотришь?
– Честно?
– А ты умеешь нечестно?
– Ну, если очень постараться – наверное, получится… С грехом пополам.
– Монашка несла свой крест с грехом пополам… Давай уж лучше честно.
– Попробовала одну. Кажется, в январе… или декабре? В общем, про то, что наши все геномы расшифровали еще в семидесятых, на Аральской бактериологической станции… на острове Возрождения, я правильно запомнила?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});