человек или почему он ведет себя именно так и в этих обстоятельствах. Слушатель обычно без труда распознает идеи, выражаемые говорящим, хотя у него нет независимых доказательств, но если мы собираемся гадать, полезнее предположить генетическую предрасположенность и историю окружающей среды, чем чувства, ставшие их результатом.
Как далеко назад? Когда человек говорит, что он действовал, «потому что ему захотелось», мы не можем доверять этому «потому что», пока не объясним, почему у него возникло это чувство. Однако нам возражают, что мы должны где-то остановиться, чтобы проследить причинно-следственную цепочку в прошлое, и с таким же успехом можем остановиться на психическом уровне. Очевидно, что именно это и делается в большинстве случаев в менталистских дискуссиях, и именно поэтому они блокируют дальнейшее исследование. Действительно, мы можем проследить поведение человека не только до физических условий, которые формируют и поддерживают его, но и до причин этих условий и причин этих причин, почти до бесконечности, но нет смысла возвращаться дальше того момента, где можно предпринять эффективные действия. Эта точка находится не в психике, и объяснительная сила психической жизни неуклонно снижалась по мере того, как перспективы окружающей среды становились все более понятными.
Связь с другими науками. Другой вопрос заключается в следующем: какая позиция в большей степени способствует сотрудничеству с социальными науками, с одной стороны, и физиологией – с другой? Здесь, опять же, бихевиористская позиция, похоже, находится на первом месте. Когда-то социальные науки были в значительной степени психологическими. Экономика имела своего Экономического Человека, а политология – свое Политическое Животное, но когда было признано, что психические свойства этих существ, очевидно, были придуманы именно для объяснения рассматриваемых явлений, психологизм был отвергнут. Бихевиористская формулировка, можно сказать, восстанавливает роль индивида в социальной науке. Результатом является не «бихевиоризм» политического действия (который, как мы видели, может быть версией структурализма), а новый подход к предпосылкам, от которых зависит экономическое и политическое поведение.
Бихевиоризм также близок к физиологии: он ставит задачу перед физиологом. В свою очередь, ментализм оказал медвежью услугу, поведя физиологов по ложному следу в поисках нейронных коррелятов образов, воспоминаний, сознания и так далее.
Необходим ли выбор? Есть те, кто желает и того и другого и продолжает называть психологию наукой о поведении и психической жизни. Это означает возвращение к трехступенчатой последовательности, в которой физическая среда воздействует на организм, порождая ментальную или психическую деятельность, которая в конечном итоге может найти выражение в физических действиях. Остается загадкой, как физическое событие вызывает психическое, которое, в свою очередь, вызывает другое физическое событие, и возможно, загадка не имеет ответа (один специалист по физиологии зрения сказал, что «переход от возбуждений в коре головного мозга к субъективному опыту не поддается объяснению»).
Этой проблемы можно было бы избежать, если бы мы могли оставаться в пределах ментальной или психической стадии. Во «внутрипсихической жизни разума» психические причины имеют психические следствия, и среди них – состояния осознания или сознания, и все были бы довольны, если бы этот внутренний мир можно было наблюдать чисто солипсическим способом, если бы у изучающего психическую жизнь не было причин обращаться к физическим действиям, даже в общении с другими, и если бы психическая жизнь не играла разрушительной роли, которую бихевиорист должен принимать во внимание. Но психология как изучение субъективных явлений, отличное от исследования объективного поведения, не была бы тогда наукой и не имела бы оснований быть ею.
Наука о поведении должна рассматривать место личных стимулов как физических явлений, и таким образом она дает альтернативный подход к психической жизни. Вопрос, таким образом, заключается в следующем: что же находится под кожей и откуда мы об этом знаем? Ответ, как мне кажется, лежит в основе радикального бихевиоризма.
Физиология
Организм, конечно, не пуст, и к нему нельзя относиться просто как к черному ящику, но мы должны тщательно разграничивать известное о том, что находится внутри, и то, о чем можно только догадываться.
Задолго до того, как Платон «открыл разум», греки объясняли поведение с помощью любопытной смеси анатомии, физиологии и чувств. Они уделяли большое внимание легким, вероятно, отчасти потому, что голос, который, казалось, выражал чувства и идеи, нуждался в дыхании, а также потому, что дышать переставали, когда прекращалась жизнь. «Психика» (на древнегреческом) первоначально означала дыхание[37]. Другие предшественники поведения, по-видимому, находились в сердце, которое быстро билось в эмоциональном порыве и также переставало стучать, когда человек умирал.
Следы подобной физиологичности сохранились до наших дней. Мы говорим, что у человека не лежит к работе сердце или что оно разбито после несчастной любви. Мы говорим, что у него кишка тонка противостоять противнику или назвать его дураком. Когда он сердится, глаза налиты кровью. Мне может не хватать мозгов, необходимых для работы, или мозги могут быть запудрены, или вместо мозгов кисель и вата. Временами нервы могут быть расшатаны, изношены, оголены или (возможно, потому что это слово когда-то относилось и к сухожилиям) натянуты или на пределе. Мы диагностируем эти внутренние состояния так же легко, как придумываем идеи и чувства, и свободно их смешиваем. В газете о шахматном матче Спасский – Фишер писали следующее: «Сегодняшний промах Спасского вполне мог быть результатом того, что его нервы были расшатаны в предыдущей партии из 74 ходов. Очевидно, что Спасский еще не оправился, и его сегодняшняя ошибка может еще больше пошатнуть его уверенность». Не важно, что именно пошатнуло его нервы или его уверенность, ибо журналист выдумал и то и другое. Точно так же когнитивные психологи часто используют понятия «мозг» и «разум» как взаимозаменяемые, и говорят, что все языки имеют определенные неизменные черты, потому что «так устроен мозг». В одной из недавних статей научного журнала сообщалось, что «правое полушарие [у правшей] контролирует перцептивные понятия; левое получает большую часть заслуг за весь интеллект, потому что оно является рупором мозга (там хранится язык)». Нам даже говорят, что «любой нормальный высокоразвитый мозг функционирует таким образом, чтобы развивать естественные моральные ценности в ответ на восприятие реальности».
Наука физиология начиналась почти так же. Например, ранние наблюдения рефлекторного действия были сделаны задолго до того, как удалось обнаружить нервную активность. Различные части нервной системы можно было идентифицировать, но о том, что происходит в той или иной части, можно было только догадываться. Это было верно даже в первой половине XX века. Синапс, проанализированный сэром Чарльзом Шеррингтоном, физиологом и нобелевским лауреатом, был частью концептуальной системы понятий о нервах и поведении, как и «активность коры головного мозга», исследованная Павловым. Концептуальная система понятий о нервах и поведении, конечно, не может быть использована для объяснения поведения, из которого