Сентябрьский вечер 1844 г. Мари провела в Опере, как обычно, привлекая к себе внимание сильной половины. Ни одна из красавиц не могла соперничать с ней. Головы мужчин были повернуты к ее ложе, как подсолнухи к солнцу. Заехавший поразвлечься среди смазливых девиц, Дюма-сын был просто околдован. «Она была высокой, очень изящной брюнеткой с белоснежно-розоватой кожей. Головка у нее была маленькая, продолговатые, как миндалины, глаза, казалось, были подернуты голубоватой эмалью, как у японок, только они были не неподвижными, а юркими и живыми, а главное, в них чувствовался гордый взгляд; красные, вишневого цвета губки и прелестнейшие на свете ровные зубки. Вся она напоминала собой хрупкую статуэтку из прекрасного саксонского фарфора. Узкая талия, лебединая шея, поразительное выражение чистоты и невинности во всем облике, байроническая, загадочная бледность, длинные локоны, ниспадающие на английский манер на плечи, декольтированное платье из белого атласа, бриллиантовое колье, золотые браслеты на руках, — все это делало ее царственно прекрасной». Так описал Александр Дюма-сын свой первый восторг от встречи с Мари.
Обворожительная женщина покинула театр в сопровождении брюзжащего барона, не дождавшись окончания спектакля. Дюма-сын с приятелем тут же разыскали знакомую, которая могла бы ввести их в дом к известной куртизанке. Но Мари была не одна, барона заменил «очередной граф». Она выпроводила богача, а молодых людей приняла любезно, веселилась без меры, пила шампанское и даже ругалась, как грузчик. Александр никак не мог понять ее настроения, не мог понять, понравился ли он. Они с Мари были одногодками. Дюма-сын был привлекательным молодым человеком, полным сил и здоровья. Курчавые светло-каштановые волосы обрамляли покатый лоб и аристократическое холеное лицо. Ни единая черта не напоминала, что он внук черной рабыни. Александр одевался с большим вкусом и часто не по средствам, держался надменно и своими неистощимыми, чаще всего колючими остротами веселил одних и доводил до белого каления других. Как и отец, он пользовался популярностью у женщин, но словно бы стеснялся этого. Александр всегда помнил, что был незаконнорожденным ребенком и что Дюма-отец бросил их с матерью и признал его только в семилетнем возрасте.
К женщинам Дюма-сын относился с жалостью, но сам был не без греха. Вот и теперь к прославленной куртизанке его привело ошеломляющее чувство влюбленности. Оно тут же сменилось щемящей жалостью. Ужин подходил к концу, когда полыхающая румянцем Мари выбежала из-за стола. Надрывный кашель совершенно обессилил ее. Забота, проявленная Александром, шла от чистого сердца. Мари это почувствовала и сразу дала понять, что лучше ему в нее не влюбляться. «У вас будет незавидная любовница: женщина нервная, больная, грустная; а если веселая, то печальным весельем. Подумайте только, женщина, которая харкает кровью и тратит сто тысяч франков в год! Это хорошо для богатого старика, но очень скучно для такого молодого человека, как вы. Все молодые любовники покидали меня».
Предостережение, казалось, нисколько не смутило Александра. Он жалел всех обездоленных женщин, как и свою мать, которую очень любил. Благородный и снисходительный молодой человек считал их жертвами общества и выказывал уважение. Наверное, именно этим он привлек к себе Мари, ведь денег у него не было, за каждым франком он обращался к отцу. Капризы «Дамы с камелиями» стоили недешево, а отказывать себе она давно разучилась. Мари вновь почувствовала себя юной гризеткой, гуляла с Александром по бульварам, нежно называла придуманным именем Аде (сокращение от А. Дюма), а ночью отдавала свое хрупкое тело с такой страстью, что это было настоящим «пиршеством плоти».
Им было хорошо вдвоем, но очень недолго. Мари отказала всем богатым клиентам, но жить продолжала на широкую ногу. Это смущало Александра. Он любил страстно и боялся быть обманутым. И чем больше молодой человек задумывался, тем неприятней ему казалась действительность. Он хорошо знал, как ловко Мари умела отказаться от надоедливого любовника, ссылаясь на болезнь или уже занятый вечер. Когда ее спрашивали, почему она так часто обманывает, то Мари смеясь отвечала, что «от лжи зубы белеют».
Несколько коротких месяцев незамутненных чувств сменились длинными тягостными месяцами недоверия. Мари почувствовала его отчуждение. «Дорогой Аде, почему ты не даешь о себе знать и почему не напишешь мне обо всем искренне? Мне кажется, что ты мог бы относиться ко мне как к другу. В ожидании вестей от тебя нежно целую тебя как любовница или как друг — по твоему выбору. В любом случае остаюсь преданной тебе. Мари».
Как считали современники, Дюма-сын был от природы наделен тем душевным теплом, которое исходило и от его отца. Только рядом со старшим Дюма можно было отогреться и простить ему многие чудачества, а сын не умел передавать свое тепло другим. Злопамятный пессимист, благоразумный моралист, человек долга — все эти черты представляли странный коктейль в его характере. Он и любил с оглядкой, и сам себя корил за это. Писательница графиня Даш, хорошо знавшая отца и сына, тонко подметила: «Сын Александра Дюма, банкира всех тех, кто никогда не отдает долгов, не мог бросать на ветер ни своих экю, ни своей дружбы. Крайняя сдержанность Александра — следствие полученного им воспитания и тех примеров, которые он видел. Жизнь его отца для него — фонарь, горящий на краю пропасти. Вы не найдете у него внезапного горячего порыва, свойственного Дюма-отцу. Он холоден внешне и, возможно, охладел душой с того времени, как в его сердце угас первый порыв страстей».
В отношениях с Мари между любовью и благоразумием победило благоразумие. Содержать привыкшую к роскоши куртизанку он был не в состоянии, как и что-либо изменить в ее жизни. 30 августа 1845 г. Александр написал ей прощальное письмо. «Дорогая Мари, я не настолько богат, чтобы любить вас так, как мне хотелось бы, и не настолько беден, чтобы быть любимым так, как хотелось бы вам. И поэтому давайте забудем оба: вы — имя, которое вам было, должно быть, почти безразлично; я — счастье, которое мне больше не доступно. Бесполезно рассказывать вам, как мне грустно, потому что вы и сами знаете, как я вас люблю. Итак, прощайте. Вы слишком благородны, чтобы не понять причин, побудивших меня написать вам это письмо, и слишком умны, чтобы не простить меня. С тысячью лучших воспоминаний. А. Д.» Любовь еще долго тлела в душе Аде и образ Мари занимал его воображение, но сердце его не разбилось. Только любовницу он теперь выбрал себе попроще — актрису театра Анаис Льевен.
Мари же привыкла к непродолжительным любовным связям — это был ее удел. Она и Дюма-отцу глазки строила. «О сегодняшней любви она помышляла не больше, чем о завтрашнем увлечении, — писал французский критик Ж. Жанен в предисловии к пьесе Дюма-сына „Дама с камелиями“. — У нее, по сути дела, была душа гризетки, которая пыталась внедриться в тело куртизанки». Если у Мари и осталась рана в сердце, нанесенная разрывом с Аде, то этого никто не заметил. Она так же блистала в свете и вскоре нашла ему полноценную замену.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});