и брызгало. Воротничок раскис.
В зале, как на шабаше, металась нечистая сила.
— На мозоль, на мозоль, черти! — бормотал нетанцующий, пробираясь в буфет.
— Музыка, играй № 5! — кричал угасающим голосом из буфета человек, похожий на утопленника.
— Вася, — плакал второй, впиваясь в борты его тужурки, — Вася! Пролетариев я не замечаю! Куды ж пролетарии-то делись?
— К-какие тебе еще пролетарии? Музыка, урезывай польку!
— Висели пролетарии на стене и пропали...
— Где?
— А вон... вон...
— Залепили голубчиков! Залепили. Вишь, плакат на них навесили. Па-ку... па-ку... покупайте серпантин и соединяйтесь...
— Горько мне! Страдаю я...
— А-ах, как я страдаю! — зазывал шепотом телеграфист, пьянея от духов. — И томлюсь душой!
Польку я желаю... танцевать с тобой!!
— Кавалеры наступают на дам, и наоборот! А друат[14], — ревел дирижер.
В буфете плыл туман.
— По баночке, граждане, — приглашал буфетный распорядитель с лакированным лицом, разливая по стаканам загадочную розовую жидкость, — в пользу библиотеки! Иван Степаныч, поддержи, умоляю, гранит науки!
— Я ситро не обожаю...
— Чудак ты, какое ситро! Ты глотни, а потом и говори.
— Го-го-го... Самогон!
— Ну, то-то!
— И мне просю бокальчик.
— За здоровье премированного красавца бала Ферапонта Ивановича Щукина!
— Счастливец, коробку пудры за красоту выиграл!
— Протестую против. Кривоносому несправедливо выдали.
— Полегче. За такие слова, знаешь.
— Не ссорьтесь, граждане!
Блестящие лица с морожеными, как у судаков, глазами, осаждали стойку. Сизый дым распухал клочьями, в глазах двоилось.
— Позвольте прикурить.
— Пажалст...
— Почему три спички подаете?
— Чудак, тебе мерещится!
— Об которую ж зажигать?
— Целься на среднюю, вернее будет.
В зале бушевало. Рушились потолки и полы. Старые стены ходили ходуном. Стекла в окнах бряцали:
— Дзинь... дзинь... дзинь!!
— Польки — дзинь! П-польки — дзинь! — рявкали трубы.
Звуки польки неземной!!!
«Гудок». 19 ноября 1924 г.
Банан и Сидараф
— Какое правление в Турции?
— Э... э... турецкое!
«Экзамен на чин» — рассказ А. П. Чехова
1
Дело происходило в прошлом году. 15 человек на одной из станций Ю.-В. ж. д. закончили 2-месячный курс школы ликвидации безграмотности и явились на экзамен.
— Нуте-с, начнем, — сказал главный экзаменатор и, ткнув пальцем в газету, добавил: — Это что написано?
Вопрошаемый шмыгнул носом, бойко шнырнул глазом по крупным знакомым буквам, подчеркнутым жирной чертой, полюбовался на рисунок художника Аксельрода и ответил хитро и весело:
— «Гудок»!
— Здорово, — ответил радостно экзаменатор и, указывая на начало статьи, напечатанной средним шрифтом, и хитро прищурив глазки, спросил:
— А это?
На лице у экзаменующегося ясно напечатались средним шрифтом два слова: «Это хуже...»
Пот выступил у него на лбу, и он начал:
— Бе-а-ба, не-а-на. Так что банан!
— Э... Нет, это не банан, — опечалился экзаменатор, — а Багдад. Ну, впрочем, за 2 месяца лучше требовать и нельзя. Удовлетворительно! Следующего даешь. Писать умеешь?
— Как вам сказать, — бойко ответил второй, — в ведомости только умею, а без ведомости не могу.
— Как это так «в ведомости»?
— На жалованье, фамелие.
— Угу... Ну, хорошо. Годится. Следующий! М... хм... Что такое МОПР?
Спрашиваемый замялся.
— Говори, не бойся, друг. Ну...
— МОПР?.. Гм... председатель.
Экзаменаторы позеленели.
— Чего председатель?
— Забыл, — ответил вопрошаемый.
Главного экзаменатора хватил паралич, и следующие вопросы задавал второй экзаменатор:
— А Луначарский?
Экзаменующийся поглядел в потолок и ответил:
— Луна... чар... ский? Кхе... Который в Москве...
— Что ж он там делает?
— Бог его знает, — простодушно ответил экзаменующийся.
— Ну, иди, иди, голубчик, — в ужасе забормотал экзаменатор, — ставлю четыре с минусом.
2
Прошел год. И окончившие забыли все, чему выучились. И про Луначарского, и про банан, и про Багдад, и даже фамилию разучились писать в ведомости. Помнили только одно слово «Гудок», и то потому, что всем прекрасно, даже неграмотным, была знакома виньетка и крупные заголовочные буквы, каждый день приезжающие в местком из Москвы.
3
На эту тему разговорились как-то раз рабкор с профуполномоченным. Рабкор ужасался.
— Ведь это же чудовищно, товарищ, — говорил, — да разве можно так учить людей? Ведь это же насмешка! Пер человек какую-то околесину на экзамене, в ведомости пишет какое-то слово: «Сидараф», корову через ять, и ему выдают удостоверение, что он грамотный!
Профуполномоченный растерялся и опечалился.
— Так-то оно так... Да ведь что ж делать-то?
— Как что делать? — возмутился рабкор. — Переучивать их надо заново!
— Да ведь что за два месяца сделаешь? — спросил профуполномоченный.
— Значит, не два, а четыре нужно учить или шесть, или сколько там нужно. Нельзя же, в самом деле, выпускать людей и морочить им головы, уверяя, что он грамотный, когда он на самом деле как был безграмотный, так и остался! Разве я не верно говорю?
— Верно, — слезливо ответил профуполномоченный и скис. Крыть ему было нечем.
М.
«Гудок». 27 ноября 1924 г.
Счастливчик
Выиграл! Выиграл!
Вот счастливец...
Он всегда выигрывает.
Песня
Вечером в квартиру железнодорожника Карнаухова на ст. Н. постучали. Супруга Карнаухова, накинув пуховый платок, пошла открывать.
— Кто там?
— Это я, Дашенька, — ответил за дверью под всхлипывания дождя нежным голосом сам Карнаухов и внезапно заржал, как лошадь.
— Напился, ирод? — заговорила Дашенька, гремя болтом.
Луч света брызнул на лампочки, и в пелене дождя показалось растерянное и совершенно трезвое лицо Карнаухова, а рядом с ним из мрака вылезла лошадиная морда с бельмом на глазу. Супруга отшатнулась.
— Иди, иди, Саврасочка, — плаксивым голосом заговорил Карнаухов и потянул лошадь за повод. Лошадь, гремя копытами, влезла на крыльцо, а оттуда — в сени.
— Да ты?! — начала Дашенька и осталась с открытым ртом.
— Тпррр-у... Дашенька, ты не ругайся... Но... но... о, сволочь, — робко заговорил Карнаухов, — она ничего — лошадка смирная. Она тут в сенцах постоит!..
Тут Дашенька опомнилась:
— Как это так в сенцах? Кобыла в сенцах? Да ты очумел!!
— Дашенька,