Читать интересную книгу Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник - Тобайас Смоллет

— Поистине, мистер… не знаю, как вас величать, — отвечал законник, — шутка ваша довела вас до большой беды. Меня искренне беспокоит ваше плачевное состояние. Не могу подать вам лучшего совета, чем немедленно послать в Риппон нарочного за доктором Вогом, а тем временем выпить все оливковое и съесть все сливочное масло, какое только найдется в доме, чтобы защитить желудок и кишки от раздражающего действия ялапы, лекарства весьма сильного, даже если принимать его в меру.

Муки у бедного владельца мануфактуры уже начались. Он удалился, завывая от боли, к себе в комнату, масло было проглочено, и за доктором послано, но еще до его прибытия беднягу так начало чистить с обоих концов, что в нем уже не могло остаться ничего вредного для желудка. А такое сугубое очищение было вызвано только его воображением, ибо выпитое им вино было чистым бордоским, которое законник привез с собой из Шотландии для собственного употребления. Убедившись, как дорого и трудно обошлась ему эта шутка, владелец мануфактуры на другое же утро покинул дом, предоставив праздновать победу Миклуиммену, который и потешался про себя, не показывая, однако, никаких признаков своего торжества. Напротив, он притворился, будто жалеет столь пострадавшего молодого человека, и своей незлобивостью завоевал себе вящую славу.

Около полуночи после этого происшествия загорелась сажа в кухонном дымоходе, давно не чищенном, и поднялась ужасная тревога. Все повскакали нагишом с постелей, и в одну минуту дом наполнился воплями и охвачен был смятением. В гостинице было две лестницы, и к ним-то мы, конечно, и бросились, но обе были забиты людьми, напиравшими друг на друга, и невозможным казалось протолкаться, не свалив с ног какую-нибудь женщину и не наступив на нее. В разгар суматохи появился мистер Миклуиммен с кожаным чемоданом на спине, бежавший прытко, как козел, по коридору, а когда Табби в нижней юбке попыталась ухватить его под руку, чтобы под его защитой спастить от опасности, он чуть не сбил ее с ног, восклицая при этом:

— Нет, нет! Черт подери! Своя рубашка ближе к телу!

Не внимая воплям и мольбам своих приятельниц, он ворвался в гущу толпы, сбивая с ног всех, загораживающих ему дорогу, и проложил себе путь к нижней площадке.

Тем временем Клинкер разыскал стремянку, по которой влез в окно дядюшкиной спальной, где собралось наше семейство, и предложил, чтобы мы спустились по лестнице один за другим. Сквайр уговаривал свою сестру сойти первой, но, прежде чем она на это решилась, горничная ее, мисс Уинифред Дженкинс, объятая ужасом, выскочила из окошка на лестницу, а Хамфри спрыгнул на землю, чтобы подхватить Дженкинс. Сия дева в чем спала, в том и вскочила; луна светила очень ярко, дул свежий ветерок, и ни одна из прелестей мисс Уинифред не сокрылась от глаз счастливчика Клинкера, чье сердце не могло не затрепетать перед всеми этими чарами; во всяком случае, я вряд ли ошибусь, если скажу, что с той минуты он стал покорным ее рабом. Он принял ее в свои объятия и, отдав ей свой кафтан, чтобы защитить от холода, снова с удивительным проворством влез наверх по стремянке.

В эту минуту хозяин гостиницы громогласно возвестил, что пожар потушен и леди могут быть спокойны. Весть эта была желанной для всех и немедленно возымела действие. Вопли смолкли, слышались только ворчливые голоса. Я проводил мисс Табиту и мою сестру в их комнату, где Лидди упала в обморок, но скоро опамятовалась. Потом я пошел предложить свои услуги другим леди, может быть, нуждавшимся в помощи. Все они бежали по коридору, отыскивая свои комнаты, а так как коридор освещен двумя лампами, то я вдосталь насмотрелся на них во время этого шествия. Однако почти все были в одних рубашках, а головы закрыты большими ночными чепцами, а потому я не мог отличить одно лицо от другого, хотя некоторых и узнал по голосу. Голоса были жалобные; одни плакали, другие ругались, а третьи молились. Я поднял с пола одну бедную леди, которую сшибли и сильно потоптали ногами; то же самое случилось и с хромым священником из Нортумберленда, которого Миклуиммен сбил с ног во время бегства, за что, впрочем, и поплатился: падая, калека так ловко ударил его по голове костылем, что до крови разбил ему голову.

Что касается до законоведа, то он ждал внизу, покуда не улеглась тревога, а потом потихоньку прокрался в свою комнату, откуда не осмеливался выйти до одиннадцати часов утра, когда его собственный слуга с помощью, другого прислужника ввел его, жалобно стенающего, в общую залу; голова у него была обмотана окровавленной салфеткой.

Но теперь все изменилось: себялюбивое и грубое поведение его на лестнице ожесточило все сердца, несмотря на его ухищрения и лесть. Никто и не подумал подать ему кресло, подушку или скамеечку под ноги, так что он принужден был сесть на жесткую деревянную скамью. Находясь в таком положении, он с горестным видом огляделся вокруг и, низко поклонившись, сказал жалобным голосом:

— Мое почтение, уважаемые леди! Пожар — ужасное бедствие.

— Огонь очищает золото, и огнем же испытуется дружба! — задрав нос, воскликнула мисс Табита.

— Да, мадам, но им же испытуется и благоразумие, — отвечал Миклуиммен.

— Если благоразумие заключается в том, чтобы покинуть друга в беде, то вы щедро наделены этой добродетелью, — заявила тетушка.

— Ах, мадам, я отнюдь не ставлю себе в заслугу своего бегства, — возразил адвокат. — Соблаговолите отметить, уважаемые леди, что существуют две различные силы, которые толкают к действию нашу природу: одна из них есть врожденное побуждение, которое роднит нас с животными, а другая есть разум. И вот при опасных обстоятельствах, когда слабеет разум, животное побуждение одерживает верх. В таком случае сие побуждение, не имеющее никакого сходства с разумом, пренебрегает им и заботится лишь о сохранении жизни человека и притом прибегает к самым решительным и быстрым мерам. А посему, с вашего соизволения, уважаемые леди, я отнюдь не почитаю себя ответственным in foro conscientia[43] за то, что содеял, находясь под влиянием этой непреодолимой силы.

Тогда вмешался дядюшка.

— Желал бы я знать, — сказал он, — животное ли побуждение заставило вас бежать со всеми пожитками, так как, помнится мне, у вас на плечах был чемодан.

Законник отвечал без всяких колебаний:

— Если бы мог я выразить свободно свое мнение, не будучи заподозрен в самонадеянности, я бы сказал, что нечто высшее, чем разум или животное побуждение, заставило меня принять сию меру, и к тому было две причины. Во-первых, в чемодане находились бумаги на право владения имением одного достойного вельможи, и, если бы они сгорели, потерю эту ничем нельзя было бы возместить. Во-вторых, мой добрый ангел как будто возложил чемодан на мои плечи, чтобы защитить меня от жесточайшего удара, нанесенного костылем его преподобия священника, который, невзирая на преграду, сильно меня поранил, разбив мне голову.

— По вашему же учению, — воскликнул священник, случайно при этом присутствовавший, — я не отвечаю за удар, который я нанес, подстрекаемый животным побуждением.

— Умоляю о прощении, преподобный сэр! — отвечал адвокат. — Но врожденное побуждение содействует лишь сохранению нашей жизни; а ваша жизнь не подвергалась опасности. Повреждение вы уже получили, и потому ваш удар можно приписать только жажде отмщения, которая есть страсть греховная и не приличествует христианину, в особенности же протестантскому священнослужителю. И разрешите вам сказать, преподобнейший доктор, что, пожелай я начать тяжбу, суд почел бы мою жалобу достойной рассмотрения.

— Да ведь обе стороны равно понесли урон! — воскликнул священник. — У вас проломлена голова, а у меня сломан костыль. Итак, если вы исправите костыль, я возьму на себя издержки за починку головы.

Эта шутка заставила всех посмеяться над Миклуимменом, который принял было серьезный вид, но дядюшка, дабы переменить разговор, заявил, что врожденное побуждение было очень милостиво к адвокату в другом отношении, так как возвратило ему способность действовать руками и ногами, которые двигались с удивительным проворством, когда он спасался бегством.

Законовед отвечал, что такова природа страха, взбадривающего нервы, и рассказал о нескольких удивительных случаях, когда люди, обуянные ужасом, совершали чудеса силы и ловкости; однако он посетовал, что применительно к нему действие не воспоследовало, как только исчезла причина. Дядюшка предложил угостить всех чаем, если законник протанцует шотландский танец, не сделав ни одного неверного шага, и адвокат, ухмыляясь, потребовал волынщика. Под рукой оказался скрипач, и тогда сей чудак в черном парике, обмотанном окровавленной салфеткой, вскочил со скамьи и стал отплясывать так, что развеселил всех собравшихся. Но ему не удалось вернуть расположение мисс Табби, которая не понимала учения о врожденном побуждении, а законник не почел нужным продолжать свои объяснения.