Читать интересную книгу За свободу - Роберт Швейхель

Появление Антона Грабера было полной неожиданностью для хозяина. Кратко уведомив его о предложении маркграфа ротенбургскому магистрату, Грабер прямо перешел к цели своего посещения.

— Прежде всего, уважаемый господин рыцарь, я должен заверить вас в неизменной к вам милости его княжеского высочества господина маркграфа. По его приказанию мною отправлены в имперский верховный суд все документы, письма и свидетельские показания, могущие сослужить вам службу в этом столь прискорбном креглингенском процессе.

Стефан фон Менцинген в знак признательности пожал ему руку, но тот заявил:

— Не меня следует благодарить, а его высочество. Он никогда не забывает верных слуг. В наши тяжелые времена добрый совет дороже золота.

Рыцарь фон Менцинген прижал руку к груди и заверил посла, что он всегда рад услужить его княжескому высочеству.

— Хотя, конечно, мое мнение едва ли может иметь какой-либо вес, коль скоро его высочество располагает таким замечательным советником в вашем лице, господин Грабер.

Посланец попытался изобразить улыбку на своем холодном лице и отвечал:

— Лишь скудость моих средств, почтеннейший рыцарь, препятствует мне воздать вам той же монетой в меру ваших высоких заслуг. Однако мне пора в обратный путь! Нисколько не сомневаюсь в том, что магистрат не будет в состоянии собственными силами подавить восстание. Почему же он отказывается от помощи моего государя?

— Timeo Danaos et dona ferentes[87]. Магистрат опасается, чтобы помощь его высочества не оказалась дарами данайцев, — отвечал рыцарь, улыбаясь из-под закрученных вверх усов. — Призвать господина маркграфа недолго, а вот как с ним расстаться потом — это совсем иной разговор. Поэтому из двух зол магистрат выбирает, как ему кажется, меньшее.

— Так я и полагал! — воскликнул посланец. — Но ведь общие интересы господ советников диктуют необходимость скорейшего подавления мятежа. Эти так называемые вольные города с их карликовыми правительствами — заноза в теле империи.

— Трудно, конечно, совместить благо горожан с правлением патрициата, — задумчиво проговорил Стефан фон Менцинген. — Единственное спасение для них — твердая рука, не связанная никакими родственными интересами. Высшим законом должно быть общее благо.

— Бесспорно. Но каков же ваш совет, господин фон Менцинген?

Рыцарь закрыл глаза и медленно погладил усы. Молчание длилось долго. Антон Грабер терпеливо ждал, пока фон Менцинген, все еще не поднимая век, не заговорил:

— Стремиться к лучшему свойственно всем, но достичь цели — удел немногих. Сейчас неподходящий момент выжигать каленым железом застарелую болячку, которую никакие лекарства не берут. Терпение, господин советник, терпение! Пусть маркграф неустанно предлагает свою помощь магистрату. Недалеко то время, когда досточтимые господа, прижатые к стенке, будут рады ухватиться за протянутую им руку.

— Совершенно справедливо, — немного подумав, отвечал Грабер. — Примите мою искреннюю благодарность. А засим прощайте. Мое дальнейшее пребывание в городе может вызвать подозрения.

— Не откажите повергнуть к стопам его княжеского высочества заверения в моей нижайшей преданности, господин Грабер, — с низким поклоном произнес рыцарь Стефан.

Оставшись один, он раздул щеки и несколько раз подряд медленно кивнул головой. Он был удовлетворен.

Зато ни тени удовлетворения нельзя было прочитать на лицах тринадцати членов внутреннего совета, собравшихся на следующий день, чтобы обсудить вопрос о том, как прийти к полюбовному соглашению с крестьянами. Их толкала на это осторожность, так как ротенбургские крестьяне не только могли выставить семьсот — восемьсот человек, хорошо вооруженных и умеющих владеть оружием, но и чувствовали себя в своих деревнях, за крепкими палисадами, колючими изгородями и стенами погостов, как у Христа за пазухой. Правда, и горожане не уступали им в воинственности, и их цейхгаузы были полны оружия, но после отлучения Дейчлина и выступления Карлштадта на кладбище доверие магистрата к зажиточным слоям сильно пошатнулось. К тому же, как это всегда бывает в тревожное время, отовсюду ползли зловещие слухи. Рассказывали о заговорах, целью которых было ни больше ни меньше, как умерщвление всех членов магистрата. Нечистая совесть легко поддается страху.

Эренфрид Кумпф открыто высмеивал эти слухи. «Введите Реформацию, — крикнул он ратсгерам, — и всем разногласиям и раздорам будет положен конец».

Но большинство членов внутреннего совета воспротивилось этому еще яростней, чем обычно. Тут поднялся ратсгер Иероним Гассель, — лицо его было пасмурно, брови надменно изломлены, — и предложил завербовать в качестве ратников ремесленных подмастерьев с оплатой по гульдену в неделю. Но Эразм фон Муслор посоветовал прежде всего опросить горожан, готовы ли они оказать поддержку магистрату. Для этого надо их созвать в ратушу, но не всех сразу, а отдельно каждый из шести кварталов, на которые делился город.

На следующее утро в большом зале городской ратуши собрались оба совета, и для начала были вызваны жители первого, самого аристократического квартала, включавшего Дворянскую улицу и Дворянскую площадь. Вместе с ними явился и Стефан фон Менцинген, хотя он еще и не был восстановлен в правах гражданства. Каждого из бюргеров вызывали поименно, и первый бургомистр предлагал ответить по чести и совести, готов ли тот оказать поддержку магистрату в подавлении восставших крестьян. Уже двадцать пять горожан стали на сторону магистрата, как вдруг раздался зычный голос фон Менцингена:

Горожане приносят присягу магистрату. Гравюра начала XVI в.

— Что вы делаете? Вы рабы или граждане? Зачем очертя голову катиться в пропасть? Вы хотите стать убийцами своих братьев? Остановитесь, одумайтесь!

Бюргеры смутились. И в самом деле, совет был не плох. Фон Менцинген не переставал кричать: «Уйдем отсюда!» — и скоро в зале не осталось никого, кроме этих двадцати пяти, и даже из их числа выступил седовласый Лингард Шток и взмолился:

— Господа, я глухой и хилый старик. Вряд ли я гожусь на такие дела. Прошу вас, увольте меня!

И с этими словами он присоединился к остальным, кто последовал за Менцингеном в соседний зал, где обычно заседал уголовный суд.

Это был просторный, очень высокий зал с великолепным резным потолком и квадратными окнами, выходящими на запад. Место для суда было отделено каменным барьером тонкой работы. Из камня же было и высокое кресло судьи и две скамьи по обе стороны для присяжных заседателей. Противоположную стену украшал колоссальный имперский орел, а рядом с ним, над дверью, висела плита со следующим изречением, начертанным готической вязью:

Речь одного человека — полуречь.

Нужно выслушать обе стороны.

На той же стене была красочная мозаика с двустворчатыми ставнями, изображавшая сцены Страшного суда.

По предложению фон Менцингена горожане потребовали от магистрата, чтобы он изложил свои пожелания письменно, для тщательного их обсуждения. Зал между тем наполнялся все больше и больше; сторонники Менцингена за шесть недель постарались, чтобы члены обоих советов остались в одиночестве. Перед зданием ратуши собралась огромная толпа горожан, запрудившая Дворянскую улицу и площадь. На площади слепой монах призывал к братскому союзу с крестьянами. Ни одна мастерская в городе не работала, и в толпе было много подмастерьев. Больше всего их собралось возле цеха суконщиков, объединявшего не только ткачей, но и чесальщиков, прядильщиков, стригальщиков и красильщиков. У каждого из них на боку висел меч, и все они, видимо, были в отличном расположении духа. Каспар Эчлих не переставал веселить толпу своими шутками.

В зале суда Стефан фон Менцинген обратился к мастерам и бюргерам:

— Неужели вы хотите поступить во вред себе, лишь бы сделать угодное магистрату, который притеснял нас до сих пор и будет притеснять еще нестерпимей? Следуйте за мной, я укажу вам путь к освобождению! Отвечаю в том перед императором и государством!

Гордая осанка этого стройного, несколько склонного к полноте человека, огонь его больших черных глаз и смелая речь захватили собравшихся. Его предложение избрать для защиты народных интересов комитет выборных, обладающий такими же правами, как и магистрат, было принято единодушно.

— Комитет должен не только разбирать жалобы, — продолжал Менцинген, — хотя и это важно, разве магистрат когда-либо прислушивался к жалобам граждан? Комитет должен возглавить управление, разделив власть с магистратом, разрешать споры между ним и гражданами, наблюдать за его действиями, контролировать финансы и ведать охра ной города.

Вслед за ним многие взяли слово, чтобы поддержать его предложение, и в один голос говорили о необходимости создания комитета и важности его задач, причем каждый старался в подтверждение своей правоты приводить примеры из собственной практики. Для многих это было долгожданной возможностью высказать открыто все обиды и несправедливости, которые до сих пор приходилось таить в душе. Это еще больше подлило масла в огонь. Когда приступили к избранию комитета из сорока двух человек, соответственно их числу во внешнем совете, в зал проникла весть о том, что в город прибыл гонец от маркграфа Казимира с письмом, адресованным магистрату.