убил дракона.
Когда же он поднялся по лестнице и сова увидела, что он до нее добирается, да к тому же и криком была перепугана и не знала куда деваться, она повела глазами, взъерошила перья, захлопала крыльями, защелкала клювом и глухим голосом взвыла: «Шуху! Шуху!»
«Вперед! Вперед!» – кричала с надворья толпа, ободряя храброго воина.
«Кто на моем месте был бы, тот не очень бы крикнул: вперед!» – отвечал им воин.
Однако же и еще поднялся на одну ступеньку, но задрожал и почти без сознания спустился наземь.
И вот, наконец, никого не осталось, кто бы решился подвергнуть себя страшной опасности. «Чудовище, – так говорили все, – одним своим дыханьем отравило и нанесло смертельную рану храбрейшему из нас, неужели же мы, остальные, дерзнем тут ставить свою жизнь на карту?»
Стали совещаться, что им делать, чтобы не погубить весь народ. Долгое время совещание не приводило ни к чему, пока, наконец, бургомистру не пришла превосходная мысль. «По-моему, – сказал он, – нам следует из общей складчины откупить у хозяина эту житницу со всем, что в ней хранится, – с зерном, с сеном и соломой, и, обеспечив его от убытков, сжечь эту житницу дотла! Тогда, по крайней мере, не надо никому свою жизнь подвергать опасности. Тут уж нечего и рассуждать, и скупость в данном случае была бы неуместна».
Все согласились с ним.
И вот житницу зажгли с четырех углов, и с нею вместе сгорела и сова.
Не веришь?
Сам туда сходи да хорошенько выспроси.
Время жизни
Всевышний Господь, создавая мир и всех тварей, задумал всем им определить время жизни. Тут пришел к нему осел и спросил: «Повелитель, как долго должен я жить?» – «Тридцать лет, – отвечал ему Господь, – довольно ли с тебя?» – «Ах, это слишком много, – возразил осел, – сам вообрази мое тягостное существование: с утра до ночи таскать тяжкие ноши, кули с зерном возить на своем хребте на мельницу, чтобы другим доставить муку для хлеба… А поощрение какое? Одни удары да пинки! Нет, уж ты поуменьши мне срок жизни!» Сжалился над ним Господь и сократил его жизнь до восемнадцати лет.
Осел ушел от него утешенный, а на его место явилась собака. «Как долго хочешь ты жить на свете? – спросил собаку Бог. – Вот ослу показался тридцатилетний срок слишком большим, а тебе довольно ли этого будет?» – «Воля твоя, Господи, – отвечала собака, – но сообрази – сколько я должна бегать? Пожалуй, ноги мои так долго и не выдержат; а если при этом я еще и лаять перестану, и зубы у меня выпадут, тогда придется мне только без пользы слоняться из угла в угол да ворчать».
Бог признал, что собака права, и оставил ей всего двенадцать лет жизни. Затем явилась обезьяна. «Ну, ты уж, верно, пожелаешь жить тридцать лет на свете? – сказал Бог обезьяне. – Работать тебе не нужно, как осел и собака работают, тебе всегда привольно». – «Это только со стороны так кажется, – сказала обезьяна, – а на самом деле все иначе. У меня тоже бывает, что к киселю ложки не хватает! Ведь я же все должна выкидывать разные веселые штуки, рожи корчить, чтобы смешить людей, а как дадут они мне яблоко, смотришь: оно оказывается кислым. Как часто за шуткою скрывается грусть! Нет, тридцать лет жизни мне не вынести!» Бог смиловался и даровал ей только десять лет.
Наконец, явился и человек, здоровый, веселый, свежий, и просил определить ему время жизни. «Вот тебе тридцать лет, – сказал Господь, – довольно ли тебе?» – «Слишком мало! – воскликнул человек. – Чуть только я обзаведусь домом, чуть только запылает огонь в моем очаге, чуть только зацветут и станут приносить плоды посаженные мною деревья, жить бы мне да радоваться! А тут и умирать изволь! Нет, милосердный Боже, продли мой краткий век!» – «Ну, хорошо. Я приложу к нему восемнадцать лет осла», – сказал Бог. «Мало мне!» – возразил человек. «Ну, еще двенадцать лет собачьего века». – «И все-таки мало!» – «Ну, ладно же! Накину тебе еще десять лет обезьяньего века, больше и не проси!» Человек ушел все же очень недовольный.
С той поры человек живет семьдесят лет.
Первые тридцать лет – цветущие годы – проходят быстро. Тогда он и здоров, и весел, и работает охотно, и наслаждается жизнью. Затем следуют восемнадцать лет ослиного века: тяжести наваливаются на плечи: он таскает на себе мешки с зерном для других, а пинки и удары нередко служат ему вознаграждением. Затем наступают двенадцать лет собачьего века, когда и он слоняется по углам, ворчит и, не имея зубов, не может никого укусить. А как минут и эти годы, десятилетний обезьяний век заканчивает его жизнь: человек становится слабоумным и глуповатым, занимается пустяками и является посмешищем даже для детей.
Предвестники смерти
Давно, давно это было – вышел великан на большую дорогу, и вдруг навстречу ему выскочил неведомый ему человек и крикнул: «Стой! Ни шагу далее!» – «Что?! – проговорил великан. – Ты, ничтожество, которое я могу расплющить между пальцами, и ты вздумал мне загородить дорогу? Кто ты, что смеешь так дерзко говорить со мною?» – «Я – Вестник Смерти, – отвечал незнакомец, – никто не смеет мне противиться, и ты тоже должен повиноваться моим велениям».
Но великан не захотел повиноваться и вступил в борьбу с Вестником Смерти.
То была долгая и страшная борьба, в которой наконец великан одолел и кулачищем своим нанес такой страшный удар своему врагу, что тот пал наземь около камня.
Великан пошел своей дорогой, а Вестник Смерти, пораженный им, все еще лежал и до того был обессилен, что даже не мог и приподняться с земли. «Что же из этого может выйти? – спрашивал он самого себя. – Коли я тут буду лежать в углу, никто на свете умирать не станет, и он так переполнится людьми, что им, наконец, негде и стоять будет».
Тем временем по той же дороге шел молодой человек, здоровый и свежий, весело напевал песню и посматривал по сторонам. Когда он увидел незнакомца, лежавшего почти без чувств, он сострадательно подошел к нему, поднял его, влил в его уста подкрепляющего напитка из своей фляжки и обогрел, пока к тому снова не возвратились силы,
«А знаешь ли ты, – сказал незнакомец, поднимаясь на ноги, – кто я таков, кому ты помог