запах гари до того, как пожар стал неуправляем. Пришлось пережить несколько страшных минут, гася пламя мокрыми тряпками. С тех пор она держит дома огнетушитель. А ведь её могло не быть в квартире. Тогда огонь спокойно бы выжег скудное убранство комнат, оставив после себя два обугленных трупа. Порой ей казалось, что её жизнь и есть пепелище.
Она отперла дверь в комнату ключом. Проживание в коммунальной квартире с соседом-алкоголиком обязывало к предусмотрительности. Хранить в коридоре ценности было небезопасно. Даже обувь приходилось заносить внутрь. Кухню украшала только сиротливо торчащая под мойкой стиральная машина, которой требовался источник воды. Он бы и её умыкнул, да боялся угодить за решётку из-за пары тысяч рублей.
Первым делом Лариса открыла настежь форточку.
– Гришка опять надымил, – беззлобно проворчала она, давно смирившись с опасным соседством. – Как ты себя чувствуешь, мама?
Погружённая в картинку на телевизоре старая женщина не отозвалась. Лариса не удивилась. Страдающая лёгкой формой деменции мама редко отвечала с первого раза. Достучаться до неё было нелегко. Особенно после инсульта. Врач сказал, что головной мозг сильно поражён и восстановить речь в таком возрасте шансов мало. Перекошенное лицо матери выражало сонную апатию. С дряблого рта стекала слюна. Единственное, к чему мама ещё проявляла интерес, был телевизор. Она пялилась в экран с утра до вечера, потребляя шоу и сериалы, безостановочно шедшие по второму каналу.
– Давай проверим, не пора ли менять подгузник.
Лариса приподняла мать с кровати. Подгузник набух, но ещё мог вместить немного мочи. Стоимость тридцать рублей за штуку предполагала бережливый расход. Через час можно подмыться и надеть новый.
– Примем лекарство и будем обедать, – сказала Лариса. – Вчерашнего супа как раз на две тарелки.
Старая женщина что-то прошамкала. Разобрать несвязное бульканье было невозможно. Лариса не стала переспрашивать, чтобы не расстраивать ни себя, ни маму. Результат будет таким же и через десять повторений.
– Я тебя не понимаю, – покачала она головой. – Дать тебе лист и ручку?
В ответ её мать лишь пустила изо рта новую порцию слюны. Лариса растворила порошок из капсулы в ложке воды и осторожно влила смесь матери в рот, поддерживая челюсть ладонью. И всё из-за слабых мышц. Без пилюль мать теряла бы рассудок ещё быстрее. Но и они лишь оттягивали страшный исход. Её мать необратимо превращалась в бездушную оболочку, угасая на глазах. От мысли, что через двадцать лет она может повторить судьбу матери, у неё сводило живот.
Пока кастрюля с супом подогревалась на электрической плитке, Лариса накрошила в тарелку матери хлебный мякиш.
– Я всё-таки подала заявление в службу занятости, мам. Максимум через одиннадцать дней мне должны присвоить статус безработной и назначить пособие. Не знаю, почему такой странный срок. Мне дали список телефонов. Ты слушаешь, мама? После обеда начну обзванивать. Вдруг повезёт найти работу уже сегодня. В нашем районе полно вакансий, а я и не знала. Представляешь, если не придётся далеко ездить. Главное, не попасть на мошенников. Коммерсанты так и норовят обмануть. Отработаешь месяц и получишь фигу. Наслышана я о таких историях. Без трудового договора работать не буду. Не хочу судиться за свои же деньги. Заняться мне больше нечем. Так что буду устраиваться в крупную фирму, пускай меньше платят, зато надёжнее.
Она налила дымящиеся щи в тарелку. Размяла ложкой крупные куски картофеля с фрикадельками. Подсела к матери, держа наготове тряпку, чтобы вытирать ей рот после каждой ложки супа.
– Нужно поесть, мама. Сначала суп, потом печенье. Только в таком порядке. А на ужин я сделаю что-нибудь вкусное.
Семидесятитрёхлетняя женщина, измождённая последствиями ишемического инсульта и прогрессирующим слабоумием, смотрела на дочь пустыми глазами. Жизни в них осталось не больше, чем в засохшем пне.
За тонкой дверью шаркали тяжёлые шаги. Это сосед выбрался из пропитанной никотином конуры. Он зарабатывал на кусок хлеба с водкой сбором пивных банок да прочего металлолома.
Квартира состояла из трёх комнат. Третья стояла опечатанной с прошлой зимы. Проживавшего в ней мужчину выселили за неуплату коммунальных платежей. Администрация расторгла с ним договор социального найма и вышвырнула бедолагу на улицу. Не все жильцы восьмиквартирного дома тысяча девятьсот сорок восьмого года постройки приватизировали комнаты, надеясь, что рано или поздно его признают аварийным. Это даст право требовать предоставления благоустроенного жилья. В квартирах не имелось ванн, удобства ограничивались туалетом, отоплением и краном с холодной водой. В жару отсутствие горячего водоснабжения доставляло особые неудобства. В баню каждый день не находишься, а тряпочкой качественно не обтереться.
Сегодня мама ела с аппетитом, не устраивая капризы по каждой мелочи. Последняя ложка исчезла во рту. Суп Ларисы успел остыть, даже протёртые овощи мама жевала медленно.
– Сейчас принесу чай.
Лариса положила грязную тарелку в наполненный водой тазик. Это упрощало процесс мытья посуды, не давало ей засохнуть. Выходить в коридор, когда там околачивался наглый сосед, ей не очень-то хотелось.
Она макала печенье в тёплый чай и давала маме откусывать размякшую часть. С этим видом кондитерского изделия у Ларисы сложились особые отношения. Ей часто снилась сортировочная линия. Даже её сны пронизаны беспросветным чёрно-белым отчаянием. Бесконечные ряды свежеиспечённых печений, белый халат, лязг механизмов, жар цехов. Все процессы отточены, ни одной лишней секунды не тратится впустую. В туалет по секундомеру. На обед по секундомеру. Новички ломаются на третий день. Не дай бог убавишь скорость, свои же заклюют.
Как же она продержалась на каторге почти тридцать лет? Как не потеряла разум в людоедском водовороте?
Как и прочие разгадки мироздания, ответ лежал на поверхности. Тяжкий труд наравне с отталкивающей внешностью давал оправдание укоренившейся внутренней жалости. Она выбрала путь серой мыши, жаждущей проскочить между каплями дождя, и ошиблась. Убогость не принесла счастья. Стратегия «тише воды, ниже травы» лопнула. Никто не жалел её, не предлагал помощь, не продвигал по карьере. Наоборот, её пользовали как ломовую лошадь. Вот почему она отчаянно цеплялась за работу. Без постоянного самоистязания её жизнь теряла последние очаги смысла. Когда её вызвали в отдел кадров и вручили приказ о сокращении, у неё выбили из рук костыль, с которым она не расставалась десятилетиями. Она почувствовала себя совершенно голой, стоящей на промозглом обжигающем ветру в окружении улюлюкающей толпы.
Пульт дистанционного управления сработал не сразу. Пришлось вынуть и вставить обратно батарейки. Экран потемнел, обрывая на полуслове известного актёра, воспевающего стиральный порошок в безнадёжно глупом рекламном ролике.
– Твоим глазам нужен отдых, мама. Тихий час придаст сил. Поспи. Вечером я почитаю тебе книгу, а потом мы вместе посмотрим фильм. Надеюсь, попадётся что-нибудь советское.
Мама